Уже деревья гнев зимы настиг,

     И ветер выл, безжалостно жесток,

И старика Сатурна хладный лик

     Морозом рощи нежные прожег

     И обнажил их, с головы до ног

          Зеленые покровы разодрав;

          И в прах склонились лица летних трав.

Был прежде полон красок мир земной,

     Теперь же все — одной заменены.

Исчез Царицы Лета шлейф цветной:

     Ее цветы Бореем сметены,

     А птичьи песни редки и грустны, —

          Все исказил зимы суровый гнев.

          Тоски по лету полон птиц напев.

Боярышник от холода дрожал —

     Он пестрый плащ свой в клочья износил,

И плачем речь свою сопровождал,

     И каждый куст сквозь слезы голосил,

     Что он страдает, и меня просил

          Остаться с ним, в то время как я сам

          По бесприютным шествовал полям.

Когда же мрак сиянье дня затмил

     И густо зачернил небесный свод,

Венерою Меркурий послан был

     Сказать — пускай, мол, Марс лучей не льет,

     Пока сама Венера не взойдет;

          И Дева, запахнув нагую грудь,

          Легла с Фетидой рядом отдохнуть.

Когда же Скорпион, боясь, что в бой

     Пойдет Стрелец, поднявший страшный лук,

Пал в океан и скрылся под водой, —

     Медведица из вод Ирландских вдруг

     Рванулась ввысь, почувствовав испуг:

          Фетида с ложа Девы поднялась

          И грозно за Медведицей гналась.

Уже дошел до цели Фаэтон —

     Он заходил, лучами осиян,

И покидал холодный небосклон.

     Домчался в колеснице Эридан

     До места, где ему покой был дан:

          Он стал невидим — и, лишенный сил,

          С Титаном одр багряный разделил..

Диана, что заемный свет струит,

     Покуда брата в темном небе нет, —

На шесть ступеней перешла зенит,

     И стал дрожать и гаснуть звездный свет,

     Померкли очертания планет.

          Уж пепел ночи — звезды осыпал,

          Вставал рассвет, а я еще не спал.

Мне было грустно среди ранней мглы

     На гибель жизни луговой смотреть:

Дожди успели оголить стволы

     И все цвета с лица полей стереть.

     Обречено земное умереть:

          Едва проступит лета красота —

          Уже зима въезжает в ворота.

И я опять смотрел на небеса,

     В которых звездный прах еще мерцал,

А Феб уже почти что поднялся,

     Уже на лире лучевой бряцал:

     И бегство тьмы от света созерцал.

          И мысль моя внезапно перешла

          К тем превращеньям, коим нет числа.

В картинах кратких, вспыхнувших во мне,

     Которые сменяются всегда

Быстрей, чем искры в гаснущем огне,

     Мне вдруг предстала — за звездой звезда —

     Падений Пэров злая череда;

          Я описать решился их беду

          Для многих, с кем судьба еще в ладу.

А сам я шел, все больше торопясь, —

     Ведь Ночь опять приблизилась. Она,

Спеша навстречу, в траур облеклась,

     В тяжелую печаль погружена.

И, слез и вздохов горестных полна,

     Заламывала руки, не могла

     Утешиться — и волосы рвала.

Худая, слабая, совсем без сил,

     Как зноем иссушенная трава,

И скорбный взгляд сочувствия просил —

     Глаза, сквозь плач глядящие едва:

     Казалось — только скорбью и жива,

          Казалось — кожа выцветших ланит

          Иссечена слезами, как гранит.

От плача веки были столь красны,

     А взор такой печалью напоен,

Так скорбно были руки сплетены,

     Так эхом отзывался небосклон

     На каждый вздох ее, на каждый стон!

          О, я ни разу путь свой не скрестил

          С тем, кто хотя б отчасти так грустил.

Я замер, рассмотрев ее вполне,

     И страхом, и сочувствием томясь,

И дыбом встали волосы на мне,

     И слезы боли хлынули из глаз;

     Но, видя, что она так отдалась

          Страданью, словно впрямь спасенья нет,

          Я вопросил, участием согрет:

«Поведай, кто ты, в чем твоя беда,

     И перестань стенать и слезы лить.

Откройся мне — и, может быть, тогда

     Сумеешь ты печаль свою избыть!»

Лишь только я успел проговорить:

     «Печаль», — она поверглась ниц тотчас

     И повела свой жалобный рассказ:

«Нет, мне не разорвать страданий круг,

     Удел мой нескончаемо жесток:

В аду, средь Фурий, я кричу от мук —

     Там, где Плутон, неумолимый бог,

     Возвел средь преисподней свой чертог,

          Где вкус летейской гибельной воды

          В душе стирает прошлого следы.

И я пришла оттуда, чтоб рыдать

     О доле тех, кого всех больше жаль,

Кому судьба одно сумела дать —

     Клубок страданий, жгучую печаль,

     И от кого навек умчались вдаль

          И ясность мысли, и избыток сил…

          Чуть вспомнишь их — и свет тебе не мил!»

Не умолкал ее унылый глас,

     Она не уставала повторять

Слова все те же, и — в который раз —

     О землю с воплем билась. Я ж опять

     От ужаса дрожа, не мог дышать,

          Ее печаль меня страшила так,

          Что мысль мою затмил глубокий мрак.

Но все ж я встал, и сердце ожило,

     И отступили вновь печаль и страх…

Как человек, что болен тяжело,

     Что немочью предсмертной втоптан в прах,

     Я, обессиленный, почти зачах, —

          Hо, вновь себя почувствовав сильней,

          Подняв ее, я обратился к ней:

«О ты, Печаль! Ведь так тебя зовут. —

     Тебе к лицу твой беспросветный вид,

И с этим спорить — бесполезный труд.

     Я ж ныне — тот, кто горем сам убит,

     Но ближнего утешить норовит, —

          Ведь скорбь твоя и мне передалась.

          Ты видишь — слезы хлынули из глаз!»

Еще я этих слов не произнес,

     Как вдруг такая буря поднялась

В ее груди, таким потоком слез

     Вся скорбь ее на землю излилась,

     Что сам Эол не смог бы эту страсть

          Вместить! Так, усмиряя ветра вой,

          Его сменяет ливень грозовой.

И страшным голосом она звала:

     «Пойдем! — Сейчас возникнут пред тобой

Те, кого скрыли бедствия и мгла,

     Те, кто безвинно сокрушен судьбой!

     Из них достоин жалости любой.

          Пусть их теней тебе предстанет ряд, —

          Пойдем! Да будет пристален твой взгляд.»

И, хоть ее внезапные слова

     Могли мне лишь сильнейший страх внушить, —

Вдруг ясно обозначилась канва

     Вопросов, что желал я разрешить,

     И смог я части воедино сшить.

          Внезапно правда стала мне ясна,

          И понял я — откуда, кто она…

«Она — богиня!» — мне на ум пришло.

     Едва о том помыслил я — и вот

Душой увидел хрупкое стекло

     Тех смертных и мучительных забот,

     Что наш людской обременяют род.

          Она ж звала: «Иди — и въявь узри

          То, что узрел в душе своей, внутри!»

И пал я ниц, и с трепетом почтил

     Богиню эту, — ведь она была

Посланницей незримых, высших Сил,

     И человека облик приняла,

     Чтоб чад земных оплакивать дела.

          Да, пал я ниц, и слушать был готов

          Суровый звук ее печальных слов:

«Мы к страшным водам спустимся с тобой,

     Но также райский край увидишь ты,

Где наслаждался долею благой,

     Парил в невинном блеске наготы

     Тот, чьих мучении скорбные черты

          Ты будешь созерцать, когда войдешь

          В обитель мук, ввергающую в дрожь.»

И я поднялся после речи той,

     И впереди меня она пошла,

И мы вступили в темный лес густой.

     Там за руку она меня взяла,

     Но чаща столь дремучею была,

          Что провести меня сквозь этот мрак

          Сама богиня не могла никак…

…Мы Цербера узрели пред собой

     У входа в ад — ужаснейшего пса:

Из трех его пастей раздался вой,

     И встали дыбом черные власа.

     Чуть он из тьмы пещерной поднялся, —

          Узнал богиню, вой свой прекратил,

          Улегся и спокойно нас впустил.

Мы в ад вступили: сколь ужасен вид

     Страны великой, где восстал Плутон

На трон — и над пустынями царит!

     Несутся отовсюду плач и стон.

     Казнимые кричат со всех сторон.

          Их вопль несносный, их смертельный крик

          Запомнил дол и в горний мир проник.

Здесь — дети плачут, там — себя корят

     Те жены, что отринули венец,

Здесь — хор убитых, там — влюбленных ряд,

     Что сами свой ускорили конец,

     Поняв: не сбыться воле их сердец…

          Все беды мира в голос тут вопят.

          О, да! Пред нами — настоящий ад!

Тая мы стояли, ощущая страх:

     На эти сцены неизбывных мук

Глядел я со слезами на глазах,

     В то время как Печаль движеньем рук

Несчастных отгоняла, что вокруг

     Толпились, подходя все ближе к нам, —

     И воздевала длани к небесам:

«Смотри, вот — Принцы славы пред тобой!

     На Колесе Фортуны вознеслись

Они с улыбкой… Но из них любой

     Закончил тем, что пал угрюмо вниз.

     О них ты думал. Но теперь всмотрись —

          И обо всем, что я тебе явлю,

          Поведай Пэру, Лорду, Королю!..»