Из книги «Интервал и ступень» (1987 – 1988)

* * *        

У судеб в кровавой лавке,
Вся в черном, вдова Россия
Стояла поодаль от давки —
И ни о чем не просила,
Рассветных стихов и звонниц
Сжимая последний червонец…

1987

Молчание

            Иисус молчал…

Матф. 26, 63

Бог, как странник, лишенный крова,
Города обходил ночами:
Кто поведает муки Слова,
Обреченного на молчанье?

В тяжком обмороке камней —
Бог, подземных глубин немей!

Но травинка грунт пробивает,
Немоту — голосок чуть слышный:
Это в новую ночь Всевышний
К нам единственным звуком взывает,

Самый ясный и самый целебный —
Звук, Согласный со всею вселенной!

Рядом — Гласный. И это — так много,
Что и птицы садятся на плечи.
Но взлетевший от Птичьего Слога
Ко святой Человеческой Речи —

Знает цену дарам и утратам:
Льдистым садом подернуты стекла,
И, чтоб Слово навеки не смолкло —
Он молчит пред Пилатом…

1987

Давид и Орфей

О, близость мелодий!
Различья развей:
К единой свободе —
Давид и Орфей!

Единство воспело,
И нет уже двух —
Влекущее тело,
Провидящий дух!

Два слившихся диска
Побед и обид —
О тайна единства:
Орфей и Давид!

И сумрак, редея,
Пропустит рассвет,
Где нет иудея,
И эллина нет!..

1987

* * *

Душа — Мария, ученица,
Таясь, дрожа, как на охоте,
Вошла — и тела не находит,
Глядит — и видит Плащаницу.
И ей, как прочим душам: «Что вы
Меж мертвых ищете Живого?..»

Но — явь ли это, или снится? —
Крылатой, скачущей и пешей —
Нигде не виден ей Воскресший,
Везде белеет Плащаница,
И — на земле ль, на небе — снова:
«Во гробе сыщешь ли живого?..»

Но среди сумрачного сада,
Что Гефсиманией зовется,
Внезапно голос раздается:
«Тебе самой воскреснуть надо!
Исполни Псалмопевца слово,—
Живой да воспоет Живого!..»

И вот она встает из гроба,
В котором ей скитанья снились,
А в нем остались мрак и злоба,
И все внезапно прояснилось:
Душа отбросила покровы —
И зрит в себе Его, Живого!..

1987

Зори пред тьмой

Слышу: умер старик Смыслов.
С ним, соседом, мы были чужие —
Не встречались, хоть рядом жили,
Не сказали за жизнь двух слов.

Но пред тем, как сады зацвели,
Он на солнце стоял у забора:
«Лучший срок наступает! Скоро
Будет свадьба у всей земли!..» —

Так сказал он. И это слышал
Только воздух весенний да я,
А душа поднималась все выше,
Золотые секунды лия.

Лучший день! У меня — на восходе,
У него — на закате души.
Но и зори пред тьмой хороши
В набегающе-нежной природе.

Мы — наперсники этого дня.
Мне старик, умирая, кивает.
Он, чужой, вразумляет меня,
Что чужих на земле не бывает.

Боже Господи! Ты ведь знаешь —
Мы, как рыбы, дрожим на песке…
Для чего же Ты нас покидаешь?
Для чего Ты стоишь вдалеке?..

1987

* * *

…А впрочем, лучше вовсе не решать.
Зайдем ко мне, я напою Вас чаем:
Наш мир земной — он тем необычаен,
Что небо можно ложкой размешать
В стакане… Многого не замечаем,
Чего себя могли бы не лишать.

…Да, мы встречались много лет назад,
В той тихой жизни, в том деньке зеленом.
В ту пору Вы служили почтальоном.
Ну, что ж Вы сразу отвели глаза,
Зачем поникли, опустили плечи?
Опять забыли?.. Вы ведь и тогда
Не вспомнили об этой нашей встрече —
Через лучи, утраты и года!..

1987

Виноградородный

Младенец виноградородный,
Колхиды песенник двусложный,
В семье — единственно возможный
Священник, Небесам угодный,

Скиталец фиолетокудрый,
Мафусаилов горный правнук
От племени армян державных
И ловчих ночи — страстных курдов,

Пойдем с тобой, венчанный нищий,
Святой и пыльною дорогой,
Земле — уго́льно изменившей,
К созвездьям — у́гольно-пологой:

Там храм огня в ограде хладной,
И все, кто в храме этом служит,—
Как я — внутри, как ты — снаружи,
Как мы — в беседе виноградной…

1987

* * *

Я — Дух, Я — Дух, Я — Пламя,
И Мне подобных нет:
Я высшими мирами,
Как ризою, одет!

Но Я открылся нищим,
И золотист и тих:
Сравнить Меня им не с чем,
Иного нет у них…

1987

* * *

…Ключ в начале нотного стана —
Судеб решенье.
Горю недолог
Путь, коль захочет
Предвечный Астролог
Со Скрипичным — Альтовый местами
Поменять, то есть нищего — с принцем,
Леденцовый дворец — со зверинцем.

Нет, не везенье, не сила и слава,
Но — Интервал и Ступень.
Октава
Грехопаденья: с вершины гнездо
Рухнуло в непроходимые травы.

Брошенный дом и птенец нелюбимый,
Неоперенный.
И Чистая Прима
Прежде Творенья:
До-До…

1987

Хорал

О Бах — наших взоров касанья, на грани
Слепящих сияний!
О Духов телесные встречи —
Не ведая зла, не переча,
Взаимно лучась и служа
У пламенного рубежа!

Улыбка терпенья — условность —
И к ангельской жизни готовность…

Светящимся ветром повей!
Как жил, как растил сыновей,
Безропотно-пристально зная,
Что жизнь — серебристо-сквозная
Река,
В ней тело — форель,
И ловит, и выловит наверняка
Стоящий у края рыбак —
Играющий Дух человека…

О Бах —
Христа золотая свирель!..

1988

* * *

За синим колыхалищем Москвы
Я затворюсь в задворков просторечье,
И меж домов протиснусь в Междуречье:

На стреме тучи — каменные львы,
А царь Саргон стоит без головы
И греет Солнце в мартовских ладонях —

В проулках, складках кожаных гармоник,
Над ниневийским аканьем молвы…

1988

* * *

О, сколько их — садов!
Расставишь всех людей на свете —
Все потеряются. И ветер
С пути собьется.
Каждый вздох
Набит их клевером, левкоем,
Корой, сиренью, вишней, дубом,
А глубже там — еще такое,
Что именем не обрисуешь грубым,
Что, ускользая от названья,
Доносит тайны волхвованья…

И мы вдыхаем — волею звериной
Иль ангела чутьем, нечесанно-заросшего:
Душа! Сады — огромные перины,
И все они — тебе, Принцесса на горошине!

Ты дышишь, нежишься, ты возлежишь на них,
Хоть за дверьми
И ждет тебя Жених!..

1988

Иероним

Мы с лапы львиной яблоко сорвем,
Орла стихам научим:
Иероним беседует со львом
Всезнающе-дремучим.

А тот следит, прищурившись в веках,
Игру контрастных пятен,
И текст на трех священных языках
Ему без слов понятен…

1988

* * *

Истина — гуще осеннего сада
В сумерках, и недоступней для взгляда
Тайные тропы, сокрытые в ней,
Бывшие летом рассвета ясней.

Корни, кусты, травяные владенья
Скрыло от разума Грехопаденье,
Истины свет загустился в белок,
Полный провалов, пещер и берлог.

Роза средь ночи бессильна — и властна,
Правда во плоти черна — но прекрасна,
В дуплах дремучих страшна, но права:
Ангел, взывающий из вещества!

1988

* * *

В детстве — отмели плотной
Средь моря бушующих бедствий,
В детстве — тетрадке нотной
Для долгих записей, в детстве —

Свет январский с Жюль Верном,
Андерсен в школьном дворе
Делают день достоверным,
Как складки в дубовой коре.

Дуб разминает руки,
Вечер из глины лепя:
Твои родители — Духи,
Они сложили тебя

Из невместимых желаний,
Как сумрак того хотел,
И в Лете омыли длани,
И сами ушли из тел.

…Нотный день пролистался
В страшную тишину.
Все ушли — ты остался
Неба нести вину.

1988

Сербия

‹Из цикла›

‹1› Пава

Из ворот избы беседной
Выбегал ручей жемчужный,
Увидал малец недужный —
Улыбнулся, бедный,

Как он бросился на травы,
Чтоб собрать тот жемчуг ценный,—
Вдруг слетает Свет Нетленный
В виде яркой Павы.

Клювом жемчуг собирает,
Под цветные крылья прячет,
Перьем солнечным играет —
А парнишка плачет:

«Пожалей меня, больного,
Перед лютой зимней стужей,
Ты оставь мне хоть немного
Маленьких жемчужин!

Сколько ты уже склевал их…
Хоть оставшиеся эти —
Три денечка белых, малых
Подари мне, Свете!»

Пава, перьями играя,
Слез и слов не замечает
И, остатки добирая,
Хлопцу отвечает:

«Не оставлю, мой хороший,
Ни жемчужинки единой,—
Будешь схвачен холодиной,
Снегом запорошен,

Чтобы сердце приуныло,
Чтоб душа твоя остыла.
И когда тебе земные
Станут дни постылы,—

Вновь слечу к тебе я Павой,
И, к земному не ревнуя,
Жемчуг весь тебе верну я
Вместе с горней Славой!»

1988

‹2› Полотно

Вздулась речка, тяжко, больно дышит,
А над ней — три девы в белых платьях
Полотно стирают-отмывают:

Возле первой девы — волны желты,
У второй — краснеют под руками,
Возле третьей — черного чернее.

То не полотно в руках у прачек,
То не речка дышит и болеет,
То не девы — ангелы Господни

Душу нераскаянную моют,
От грехов несчетных очищают:

Из души усопшего злодея
Истекает зависть — желтизною,
Пролитая кровь — струею красной
И кощунство — черною волною…

1988