Из книги «Воздушные персты» 1997-2003 ДЕРЖАВИН 1 Запах дичи пьяняще-зажаренной, Розы дух, декабрю вопреки, Жизнь стиха — продолженье Державина, Громовое продленье строки! Отгремело, и зимняя ночь еще Благоверно-метельно-тиха, Но в заморском и диком урочище Режут небо прозренья стиха. Мне блеснут — пред кончиною, на ночь ли — В уши молнией эти слова: Щедрым даром Гаврилы Романыча, Вышним даром Россия жива! Если к речи надмирной оглохли мы И забыли в смертях, кто за кем, — Гавриил отразится сполохами В грозоватом ее языке!.. 2 От торжественной оды — К пасторали сладчайшей, То под гулкие своды, То в шумящую чащу Переходят пииты: Каждый к буре готов, И веночки им свиты Из посмертных цветов. Вот и мы наряжаем Душу сменой сезонов: Запрягай же, Державин, Слов бесплотно-весомых Громовую карету — И езжай напролом В Государство Рассвета Сквозь веков бурелом! Путь знаком — и неведом, Цель близка — и далече, Туча тяжкая — пледом На озябшие плечи, Словно мы угрожаем Зимней вьюге войной: Но и с ночью, — Державин, Выпьем с ней по одной! Словно мы им помехой — Туче, вьюге, зиме, Словно альфа с омегой — В этом вое и тьме, Словно мы остужаем Их стремленья и страсти… Все равно мы, Державин, Не признаем их власти! Вот взгремели колеса — И помчалась квадрига: Выпьем даже с безносой — Ради светлого мига, Даже чокнемся с нею — Пусть хоть лопнет бокал, Ведь и дух наш, пьянея, Лишь бессмертья искал! Ни проклятий, ни зол им Не оставим, Державин: Мы их светлым Глаголом Навсегда окружаем, Обступаем их Светом — Смерть, и злобу, и ад, Расцветающим Летом — Зимней зависти хлад! 1997 САУЛ С Причиной Мира сердцем слит, Едва лишь струны тронет, Стихом сверкающим Давид Недуг Саулов гонит, Над черным духом власть беря, Над завистью и ложью, — И сердце мрачного царя Влечет сиянье Божье… Но миг — и сердце за свое, В нем злоба и обида: Гул — и тяжелое копье Летит, летит в Давида… Так перед миром, о Поэт, И ты возносишь слово, И без него спасенья нет, И света нет иного, Но память полнится твоя Железным смутным гулом: Кто уклонился от копья Из певших пред Саулом?.. 1997 * * * Цветы мои, кусты, друзья мои растенья, Наперсники моих недолгих летних дней! Как поклонюсь я вам, пред тем как зимней тенью Сбегу на Леты брег, в бесцветный край корней! И там, в молельне тьмы, в молчалище Аида, Где над бессмертьем душ — небытия ледок, Простится боль земли, забудется обида, И лишь порой о вас прорвется слабый вздох: Как с каждым днем весны не мог вам надивиться, Как с вами я сливал дыханье по ночам. И в непробудном сне узна́ю ваши лица, Глаза, чей нежный взгляд, живя, не замечал… 1997 * * * Когда небольшие удачи И бешенство бурь отживу, Когда отсмеюсь и отплачу, И — лучиком сна в синеву, На флоксах, прозревших и мокрых — Живых, остановится взгляд, И, хитро сощурясь, биограф Придет выкорчевывать сад: «Мол, многого он лишь хотел бы, О прочем и думать не мог, И не было корня и стебля, И не распустился цветок. Тому не поверим, а это — Как иносказанье поймем…» Но лучик небесного света В саду заиграет моем, Тот лучик сквозь облачко пыли Домчит непостижную весть: «Молчи, ибо все это было, И — можешь не верить, но — есть!..» 1997 ТАЙНАЯ ВЕЧЕРЯ «…Но кто испил Глагол, Кто Дух и Жизнь вкушает, Кто пребывает в Нем, — Тот озаряет ум и сердце воскрешает Целительным Огнем!..» …Последний замер звук. Ученики молчали, И время вспять пошло. Но римляне вошли — и тернием венчали Учителя чело… 1997 * * * Все это не было древностью — Все это было весной, Неба влюбленного бледностью, Зеленью доли земной. Там распевали с насмешкою Клинопись песен живых… Детство, безмерность шумерская, Как от тебя я отвык! Как неказисты и скомканы, Годы последние, вы — Перед табличек обломками На языке синевы!.. 1997 Шелковая ширма Из цикла Роману Дименштейну [1] Может быть, китайцы и японцы Сообща меня чему-нибудь научат? Ночью — только света, что в оконце, И заря, запаздывая, мучит. Я хочу исчезнуть — и остаться, Так пройти, чтоб не стряхнуть пыльцу с расцветших яблонь: Может быть, подскажут хоть китайцы? Ими опыт умиранья набран… 1997 [2] Мне на облако взойти слабо́, А тем более — узреть Ли Бо. Вот он замер меж ветвей черешни — Белоснежный, праздный и неспешный. Вот кивает, в прошлое маня, Вот он чашу по́днял за меня… Но исчезло тело, нет и тени: Это ветер. Ветер и цветенье. Да, простите. Никого здесь нет. Это — только воздух. Только свет. Это сад, от пятен снов рябой. Сколько сотен лет, как нет Ли Бо. Ни лица, ни звука, ни примет… И стоит Ли Бо, в Ничто одет. 1997 [3] Все напрасно, зови не зови, Осень тучу на плечи кладет, И тропинкой ночной Бо Цзюйи Не придет. Что твой зов — сквозь молчанье лесов И журчанье веков? Сквозь асбестовый сказ мудрецов И неистовый пляс дураков? Не придет — чья тропа далека, Чья толпа — облака, Синих звезд не расширит зрачки, Не протянет руки. — Вдоль по прошлому-реке Плыла лодка в Никуда, На волне и на песке Не осталось ни следа… Не придет… Но надежда одна: Что огни ты не гасишь свои, Сквозь бамбуковый занавес сна Зорко смотришь — и ждешь Бо Цзюйи… 1997 [4] Здесь — кланялись униженно, А там — поклонов ждали, Но у дворца и у хижины Те же ивы под ветром дрожали. И плакали крестьяне и ваны, Повторяя ту же строфу Полной весеннего очарованья Песенки Юэфу. А певички кружились, как мотыльки На солнце после грозы, И были столетья легки С легкой руки Лао-цзы… 1997 [5] О разлука в день цветенья яблонь! И тепло, а мы на солнце зябнем, И светло, а мы во тьме великой: Журавлей осенних слышим клики. Поворот — надежда пропадает, Все цветет, а сердце увядает, Исчезает вешняя долина В пустоте кромешной Дао дэ цзина… Лао-цзы пересекал границу, Дописав последнюю страницу, С ближними и дальними прощался И в туман вечерний превращался. Вот и мы за ним — бесследным — следом: Свет и звук ушли, и путь неведом. О средь полдня — полночь! О разлука! О Земля и Небо друг без друга!.. 1997 * * * Снова время раскололось На «всегда» и «никогда», И упавшего плода Я услышал нищий голос. Глухо прозвучал в ночи Голос яблочный познанья, Зла и блага заклинанье.— Бедствуй. Радуйся. Молчи. Плод, сорвавшийся с ветвей Жизни целостно-небесной, Здесь, в разъятости безвестной, Тьму вбирай и росы пей! Сожаленья вздох вдали: Первозданный Свет ослаблен В высоте эдемских яблонь. — Мы когда-то там росли. 1997 * * * Прикосновение ненароком, Славянский глаз и библейский локон, Слово превыше смысла и звука — Это ночное свидание с Блоком, Встреча души с запредельным Сроком, Речки-судьбы золотая излука… 1997 * * * Пижма, полынь, чернобыльник, Тысячелистник, ромашка — Дети дорог наших пыльных, Судеб, ступающих тяжко, Сны на краю различенья, Травы на периферии, Душ безутешных леченье, Нищие слезы Марии. Дети бесправных обочин, Храма туманного сваи, Ветер колючий — ваш отчим, Мачеха — пыль полевая. Осени смутной владенье, Смертного взгляда отрада — Средство от страха, паденья, Жизни недолгой ограда… 1997 * * * Шмели остатние летали С надлуговым церковным звоном, Как запоздалый комментарий К жужжаньям, в Лету погруженным. Подмостки времени дрожали, В пейзаже пенилась полынь, Над полем — в клетчатой пижаме Ходила медленная синь. И лето, хоть его осталось На донышке хрустальных дней, Опять прощалось, возвращалось И опьяняло все сильней!.. 1997 * * * Как снег воротился, и множество нег Всезрящей зимы… Разве мы Куда-то бежали, и дальним был бег От белой обетами тьмы? Нет, кратко пригрезился свет, и листва, И ложная весть о весне: В полях первозданно-слепого родства Лишь снег уродился, лишь снег. Лицо рукавом заслоню от мечты, Ни в чем никого не виня: На свете остались лишь помнящий — ты, И снег, позабывший меня. 1997 * * * Все сложилось, все заворожилось — Изумляйся, не дыши, И душа, что в сумраке кружилась, В светлой замерла тиши. Вьюга успокоилась, и мысли Отдыхают от погони За великой тайной. Вверх ли, вниз ли — Все у Бога на ладони. Выпал иней. Контурами улиц Выткано судьбы предначертанье. И в одежде будничной вернулась, Как дворами детства — Жизни Тайна. 1997 * * * Посвятить ли тебе этот вечер, Весь в сугробах и звездах больших? — Он касаньем сиреневым лечит Одичалую осень души. Посвятить ли тебе этот город — В нем года не сгорая горят, — Огоньками расцвеченный короб Ярких снов — возвращенных утрат? Посвятить ли тебе эти строки — Все, чем в зимней дороге богат, — Самый близкий и самый далекий Ангел мой, мой рассвет и закат? Но не ты ль озарил этот вечер, Не тобой ли стихи рождены, Не твоею ли кистью намечен Этот город, вращающий сны? Что ж тебе посвятить я посмею В кратких днях, в быстротечных летах? Остается — лишь душу. Но с нею Ты всегда неразлучен и так… 1997 КАРОЛИНА ПАВЛОВА Вот упала листвы завеса С ясной осени дней моих: Божьей милостью Поэтесса, Я услышал твой зимний стих! В мимолетности сна и риска Напоследок пьянит вино Горькой далью того, что близко, Ведь свиданье и страх — одно. Вот и встретились мы, Гермеса Поджидая у зимних врат, Божьей милостью Поэтесса, Ледяных полнозвучий клад. Что за чувство ты утолила? Нет такого в реестре земном. — Королева снегов, Каролина — Залила поминальным вином. Лишь скудельное — неповторимо, Лишь земное. А небо — все то ж… Как влекуще-страшна, Каролина, Облакам — наша здешняя дрожь! И подобен любовной отраве, И смертельней крыла за спиной — Каждый миг нами прожитой яви, Каждый крах нашей страсти земной. 1997 * * * Ни на час не раньше, Ни на миг не позже: Радостно и страшно. — До небес. До дрожи. Из волшебной дали — Бубны. Вальс. Валет. — Тот, кого мы ждали Тридцать лучших лет. Нет, совсем не рано И ничуть не поздно — В этот отсвет странный, В этот дождик слезный Заходи и здравствуй, И за все прости. Сердце, плачь и празднуй: Нам с ним по пути. Светел мрак вчерашний. Меркнет свет грядущий. Радостно и страшно В нашей бедной куще. Время исчезает — Впрочем, что нам в нем? Властный сумрак залит Ангельским огнем. 1997 * * * — Я не ослышался? Город Вышеславец? — Да. Дощатый в три окошка вокзал. Если на свидетелей чуда сослаться, Так бы никто ничего и не сказал. Но ведь было! Вы видели эти тени — Крылатые, вставшие судьбы поперек? Нет, это для вас сочиненье не по теме, И оттиска никто в зрачке не сберег. Запомнил лишь я: каждый профиль, как окрик, Вонзен в облака над зеленой стеной, И полдень, как поезд, въезжает в апокриф О битве Архангела с Сатаной! 1998 * * * О Муза Памяти! Явись ты, Когда мне шел девятый год, Среди дубов моих ветвистых И свежескошенных лугов, — Взлетев и звезд тугие линзы Уставя пристально на прах, Я вспомнил бы иные жизни, Златые чаши на пирах. Но ныне, Муза Мнемосина, На столько весен опоздав, Одну ты память воскресила — О детских луговых годах, Когда я ждал тебя средь мяты, И резеды, и васильков И мог вместить свои утраты В коробочку из-под значков… 1998 * * * Когда огни блуждали, выхватывая судьбы, Когда ходили молнии по кругу, О, хоть сполох ворвался и распахнул мне грудь бы Навстречу громом вспаханному лугу! Дышала нервно ночь, приняв грозы зачатье, И прорезалась мысль в зигзагах веток черных. — О, если б всем собой мог ливню отвечать я, Душой умерить страх растений обреченных! Когда леса кричали, когда грома летали, Когда блистали тучи и мыслить порывались, — О, стать бы духом поля, раздвинув душу в дали, О, стать бы духом грома — им ночь короновалась!.. 1998 ЧЕЛОВЕК Сергею Кургалимову 1 Ты весь из света. И однако — Как цель творения всего — Господь вселил частицу мрака В обитель сердца твоего. С печалью, ведомой лишь теням, Со сном, стремящим в Зодиак, С фригийской флейты темным пеньем Ты связан через этот мрак. С лицом Луны. И даже более: Он, Кто, как дикий мед средь сот, Во мраке обитать изволил, — Сокрыт от всех, в тебе живет. Таков был замысел, сладимый В прошитых горечью мирах: Целительный, непобедимый И светом не объятый — мрак!.. 1998 2 …Не сравнится день забывчивый, Гулко-звонкий к переменам, С райской тьмой, к душе отзывчивой, Мыслью дышащей и сеном. Ночью помню, ночью верую, Чую все и знаю много, С ночью, как с любовью первою, Единюсь в порыве к Богу. Бого-чувство, Бого-чаянье В древний мрак меня умчало: Слово — свет; а ночь — молчание, Обращенное к Началу. 2000 * * * Когда от кипенья Высших Начал Мысль моя плотью стала, И воздух рожденья объял и помчал, И радуга затрепетала, — Деревья склонились, шепчась надо мной, — Толпа светлоглазых Иванов: Бревенчатый сруб, и уклад дровяной, И говор вещей деревянных. И конь-кедровик стукнул оземь хвостом — Промчаться по кронам охота! А камень с железом явились потом И сумрачно стыли у входа. Я кланяюсь клену, и с дубом дружу, И с вязом повязан я лаской. При камне молчу, от железа дрожу — Их окрики мне не указка. С березою бережной жажду житья, Яснею от ясеня мощи… Что первое приняло в душу дитя? — О, многое! Целую рощу. 1998 * * * Александру Яковлеву 1 Перед звездами дрожь Превосходит величье земное. Ты грядущего ждешь, А оно у тебя за спиною. Ничего, кроме масс Светозарной космической пыли, Кроме тысячи глаз, Что глядят, но навеки забыли. 2 От ладной избы духовитой — Клен в дверь, на окошке левкой — До птиц и садов у Давида Недолго. Подать рукой. Порою и сам из угла ведь Он глянет в лучистом венце, Подскажет, как стих озаглавить, Как день продлить в багреце. Цвет вишен творит славословье Дню, вновь уходящему в дым. Хозяин Псалтирь в изголовье Кладет с поклоном земным. Дух дома от яви оттаял, И, в сна возвратясь окоем, Смыкаются Русь и Израиль В единстве тайном своем. 1998 * * * Моих лесов дремучее сознанье Метелью по отчизне разлилось: Куда ни глянешь — липа, клен, сосна ли — Все дремлет. Спит страна, огромный лось, И грезит о пасхальной дальней Правде: Тогда тепло, и зелень, и любовь — Все вмиг воскреснет. А сейчас оставьте Мой день на скуку верстовых столбов, Предайте снеговых границ провалам. Тоску и страх на вьюге замесив, Мы так всхрапнем! Мы век такой заварим, Что дыбом волоса у ста мессий! Ну, отойди же. Не буди. Не мучай. Неужто сам не чуешь, что таков Мой жребий — непробудный и дремучий? Дремучи чаща, бор. И ход веков. 1998 * * * Ах вы, тропочки-тропинки, Сера нить веретена, С гулким лешим поединки В желтой роще дотемна! Хитрой осени улыбки, Бабье лето мехом внутрь, Где уже не вяжет лыка Пьяный куст бузинных утр. Солнца тайные советы, Шепот вкрадчивый Луны — Выбрать зиму или лето Мы осмелиться должны: Повернуть — и вспять по кругу, К изумрудным временам, Или броситься во вьюгу, Подступающую к нам?.. 1998 * * * Русь моя — из обносков и лоска, Тут молчанье медовей молвы: Духоборческая да Хлыстовская, Лес кудрей — не сносить головы! Я родных и неведомых кличу По дощатым заулкам твоим. О соборов и змеев величье — Многоглавый и мыслящий дым! Как любовью твоей несказанной, Как внезапной безумной злобой — От Балтийской волны до Казани — Чащ осенних крутящий запой, Так я спаян с тобой, так я сомкнут Шелком яви да ситцевым сном, Слов узорчатых красной котомкой — От конца до начала времен… 1998 ПУТЕШЕСТВИЯ ПО ОТКРЫТКАМ Из цикла [1] СТАМБУЛ В каком же сне, в каком тумане я Иду, хоть воздух так прозрачен, Что куполами Сулеймании Век ненаставший обозначен? Рог Золотой, мосты — и синее Начало жизни, детство наций! Я не готовился, прости меня, На светлый минарет подняться, Не смог взлететь свободным аистом, Высь отворяя красным крышам. Твоя краса меня касается, Как тенью, днем, еще не бывшим. Я на коврах склонюсь султановых, Лицом к их розам припадая, И поливать слезами стану их, Что небу не принес плода я… 1998 [2] САНТОРИН Кто же из богов, о Санторин, Наделенных именем и телом, Твой залив небесный сотворил, Очертил зигзагом смелым? Эти скалы, белые дома Вперемежку с облаками, Где величье вод и судеб кутерьма Равновесятся веками? Нет, никто из олимпийских и иных, Даже изначальных Уранидов, Не сумел бы: это не для них — Волны с небом слить в единый выдох. Нет, один Незримый это смог: Словом даль сложил, дыханьем высь ощупал. И на это мимолетный есть намек — Белый крест и синий купол. 1998 [3] ДЕЛИ Причудливые купола И зданья красные и пряные — На вкус имбирь, на цвет корица. Когда захочется молиться, То вспомню волны, а не храмы, я — Из них душа давно пила. Бегут паломники по лестнице — К святой волне сбегают вниз, Свои в воде встречают лица… Во сне обряд ведийский длится: Опомнись, мысль моя, проснись, Огней и ароматов пленница! Резная бронза, серебро, Сандаловые воздыхания, Сансары блещущие спицы: Скорее прочь! Иначе кану я В тех вод обманное нутро. — На вкус имбирь, на цвет корица… 1998 [4] КИОТО Кто-то толкает под локоть: Киото! Гравий дорожек и зелень камней. В пагоде камень живой из кивота Взор обращает ко мне. Желтые воды и синие горы. Мудро сужается пристальный глаз: Встречных красавиц, красавцев укоры — Выбрал. Теперь не до нас. Выбрал я небо и странные реки, В раннее детство текущие вспять. В бронзе тугой на моем обереге Змеи свернулись и спят. Сквозь облака фонари проплывают. Лицами встречных, о сумрак, мерцай: Как они любят — и как убивают, Глядя в зрачки до конца!.. 1998 [5] ПУНТА ДЕЛЬ ЭСТЕ Это — Пунта дель Эсте, Это есть Уругвай. Ах, ни срока, ни места От меня не скрывай: Не видать колоколен, Рядом с морем знобит — Слишком прямоуголен Наш затверженный быт. Слишком мир черепичен, Слишком гладок коттедж, Пальцем в небо все тычем, И проблемы все те ж: В синеве океана, На кривых островах Нас термитно сковали Распорядок и страх. Это Пунта дель Эсте, Это есть Уругвай. Сколько масок! Но здесь-то Лучше их не срывай, Ведь за каждой из масок Злобой лик искажен: Путь неверен и трясок. И не лезь на рожон… 1999 «ЗАВЕТЫ ИЛЬИЧА» Льву Щедровицкому 1 Это старое названье, Уцелевшее досель, — Снов минувших упованье, Лет мелькнувших карусель. Для кого-то это — детство, Вечности земная часть, Для кого-то это — средство В рай вернуться хоть на час, Для кого-то это имя, Эта станция, перрон — Неразменны и любимы Больше храмов и хором… …В небе гром крыло купает Над малиной-купиной, Свет сквозь тучи проступает — В нем Завет совсем иной… 2 …С детства раннего, с порога — Чей Завет среди чащоб? Уж скорей Ильи-пророка, Чем какой-нибудь еще! Там на тучах я качался, Уходя в еловый гул, Там рассветных Муз участье — Первой лаской на лугу, Там взыграла спозаранку Рифма первая лучом — Меж смешливой Серебрянкой И насупленной Учой… Снова зелень-чаровница Отвела от сердца тьму: Я приеду поклониться Дому, саду твоему. Поклонюсь тебе за некий Луч, который каждый год В ту березовую Мекку — В детство раннее — ведет!.. 1999 * * * Я лег на деревянную скамейку Под нераскрывшимся жасмином, Лицом к вечерним небесам — И видел Вышнего: Он век моих Касался ветерком, жужжащим светом — Неизъяснимой Сущностью Своей, Повсюду разлитой в природе. И я хотел просить, чтоб лет моих Надулись облачные паруса — И дар мой, деревянный мой кораблик, Как песню, к дальней пристани несли. Но все забыл… Средь моря Я распластался, и оно меня Качало, наполняло и учило. И, не успев о будущем спросить, Я морем стал — его волной и глубью… Очнулся я — уже почти стемнело. Готов раскрыться, белизной тугой Мерцал жасмин. А мне исполнилось тринадцать. 1999 БОЛЕСЛАВ ЛЕСЬМЯН Стучатся в сердце. — Видно, Лесьмян, Больной и славный Болеслав. Нет, день не кончился, и мне с ним Еще бродить средь майских трав Пугливо-детского славянства, А смерть кивает из окна… Ах, на полвека властный вяз твой Мою березу обогнал! Что мастеришь? — Я строю клети (Пока не выброшен во тьму), Чтоб смыслы тьмы ловить при свете И просветлять по одному!.. 1999 * * * Это в окна летит тополиный пух, Тополиный пух — соловьиный слух: Хоть душа и молчит, но сама не своя, И звучит в ней, звучит перелив соловья. Это Детство вернулось — и ждет у крыльца, Кто узнал бы его, воду выпил с лица, И в сознания ночь заглянул — в глубину, Где Безгрешное ткет себе ризу-вину. Это в очи летит тополиный пух, Тополиный пух — одолимый дух, Одолимый годами, рыданьем, игрой, Белой памяти лик простынею накрой. Как сквозь тот снеговей, сквозь последний покров Запоет соловей из незримых миров, Из незримых миров — недаримых даров, Где раскатные трели Господних пиров… 1999 ГОЛУБЬ Не поймавшись на удочку Миродальних забот, Белым голубем будучи — Как продлюсь я, мой Бог? Где сознание крепится К преходящим штрихам, — Белым будучи трепетом, Пряну в неба лохань. Нет, не рыбой озерною, Но из волн забытья — В чашу-линзу подзорную, Где Земля — с муравья: Не боясь больше бритв-ножей В грубых чувств пятерне, Там душа не болит уже, — Как ей жить без корней? В страхе дрожь голубиная Осозна́ет себя, Все далеко-любимое Вдруг подступит, слепя, И, со Светом беседуя, На обманность гробов Белым голубем сетуя, — Как продлюсь я, мой Бог?.. 1999 * * * Великие смены — А мы к повтореньям привыкли… Сквозь хрупкие стены Проходят Всемирные Циклы. В забытости нижней — От Солнца за выкриком выкрик: По комнатам жизни Проходят Великие Вихри. Но ведает сердце: Любовь — распрямленье спирали… О шквал, не усердствуй — Мы тысячи раз умирали, Но верили в сроки, Хоть плакали долго без Друга, И рока дороги В спираль замыкала разлука… 1999 КОСМОГОНИЯ Свет молчал, безоглядно-счастливый, Но Глагол, словно взрыв, прогремел, И оградой предмирного взрыва Встали сполохи чисел и мер. Гаснут искры в темницах скорлупок, Мрак пространства к рыданиям глух. — О любви духоборческий кубок С вещетворною пеной разлук! Гаснут звезды в провалах сознанья, Рассыпаются в плачи племен. — О предмирная память сквозная В ратоборце, что смертью пленен! Гаснут ритмы в обыденной речи, Строгость рока сжимается в лед: Безнадежность ласкает и лечит — Это Свет изначальный поет… 1999 * * * Таинственно-скупо нам Месяц блеснул. Сквозь осень молчал настороженный гул. Таинственно-скупо улыбка твоя В чужие вела времена и края. И, лета калитку замкнув на замок, Ни глиной, ни воздухом жить я не мог. И снова не знал, безутешен и нем, В который мы раз покидаем Эдем. Когда же и этот оставим очаг, Не треснет ли небо на наших плечах? И прежде чем в бездну шагнем, не пора ль Ночное изгнание вспомнить как рай?.. 1999 ДИПТИХ 1 Солнце. Ситничек. Синяя навь. Занавески из сонного ситца. Написал? — Отложи и не правь. Что написано, то и случится. Мало дней. Ничего не таи. Все равно правоты не добиться. В этой сказке все слишком свои — От монарха до цареубийцы. 2 Укрываясь от Вечного Смысла В шевелюре крыжовника жесткой (Потому что, где Смысл, там и числа Подступают со ржавой ножовкой), Пеленая древесные тайны В золотые покровы незнанья (Потому что, где росчерк ментальный, Там металла тропа приказная), Убегая от Правды, где вырыт Ров итога за гранью одышки (Потому что, где делают вывод, Там цветений исчерпаны вспышки), — Призван, выкликнут, вызволен быть я В противленье, в побеге, в сокрытье… 1999 * * * В зеленой до боли излучине В тот год расцветали кувшинки, И были прозреньями лучшими Паденья мои и ошибки, И были твои прегрешения Заката синей и лиловей, И души меняли решение, Потупившись на полуслове. Ах, не расплескав, донести бы нам До нынешних дней эти чувства — Под пологом туч парусиновым С тобою по берегу мчусь я, И бег переходит в парение, Но ты опускаешь ресницы, И разве что стихотворение — Единственное, что не снится. 1999 ОРИГЕН Ах, гремящие рельсы С молчаливостью шпал! Ориген против Цельса Сочиненье писал. Было то в третьем веке, Где так тяжко дышать. Но проносятся реки И леса мельтешат. Из туннелевой пасти — В озаренье полей… Многобожные власти Натравляли зверей. А по радио — голос, Тот романс неземной, Как сияющий Логос, Не вмещаемый Тьмой… Ах, поющий, напой мне Оригенову речь! Пролетаем платформы Расставаний и встреч. Звездный свет сокровенный. Смертной тьмы пустота. Сквозь слова Оригена Слышен голос Христа. Возражения Цельса Четко ночью стучат. Жизни лунные рельсы. Станций дрема и чад. 2000 В НАЧАЛЕ …И там, во тьме, жасмином пахнущей, В ночи признаний — навсегда — В том, что Создатель света так еще Ни разу не любил Себя, Как в этом мраке затерявшийся Благоуханной белизной Глагол свой. — И ни разу в раж еще Так не входил, как в час лесной Невыразимого сокрытия Луча Луны — в листве осин, И никогда на свете быть ее Так безнадежно не просил — Царицу, скорбь Свою и тень Свою, Июня душу и покров, В секунду темную и тесную Вместившую разбег миров. — Да, там, во мгле, жасмином веющей, Из дома по дороге в лес, Где я узнал, что на земле еще От века не было чудес, Подобных нашим окнам, лестнице И бревнам стен ночной порой, И если мир на чаше взвесится, А дом родимый — на второй, Дом перевесит. — Среди лунного Желанья — страсти Двойника, Которого, начав игру в него, Всерьез закончила Рука Светил и судеб Промыслителя — В Истоке, до реченья: «Будь», И Он, чтоб в сердце нам излить его, Расширил мраком нашу грудь, Замыслив Дух благоухающий В сосуды полночи излить, — В жасминной мгле, в какой пока еще Нельзя ни верить, ни молить, Поскольку лишь вконец отторженный, Как Лик вневременный, любим, И в снах разлук — не подытожены Слиянья страстные глубин Друг друга навсегда не знающих, Пока средь ночи двое их, Пока жасмин благоухающий Не сложит их в единый стих, — Да, там, во тьме, где Света вотчина, Где болью леса жив наш сруб, — Еще свершится Встреча. Вот чего Ждет серебро Последних Труб… 2000 * * * Это черные маги Небеса за рассветы корят: Имена их на белой бумаге, Если бросить в огонь, не горят. Это черные шпаги О зрачки равнодушно острят, Это тени, что ночью в ГУЛАГе О крадущих любовь говорят. Это статуи в Праге — Ангелочки с оскалом зверят, Над толпою ликующей флаги И веков перечеркнутых ряд… 2000 * * * На дне небесного колодца, На вечереющем холме, Я рядом с церковкой разлегся, Стрижи кружились на уме. Стянулось облачком былое: Сбирая сети в вышине, Рыбарь миров в своем улове Скользнул вниманьем и по мне. Я оказался в странной связке Со звонницей и со стрижом, Закатной заливаясь краской За всех, кто смертью был сражен: «Теперь, средь мрачных и невзрачных, Ты сам в закате догоришь!» И все ж кивает одуванчик, И надо мной мелькает стриж. 2000 БИТВА Как у речки у Каялы, В древнем веке молодом, Там изба моя стояла, Там стоял мой светлый дом. Только буря налетела У Калинова моста — В семь голов, четыре тела, Тридцать два стальных хвоста. Все, что было сердцу мило, Сокрушила буря та — В саду яблони сломила, Повалила ворота, Словно листик, сдула крышу С покачнувшейся избы… Взял я меч, на речку вышел Против злой своей судьбы, Против черной, семиглавой Смерти сердцу моему, Чьи голодною оравой Выли головы в дыму. Встал я на реке Каяле, На Калиновом мосту: Страшный сон ли ты? Змея ли? В землю ясенем врасту, Синим Финистом под тучу, Красной щукою в волну — Но от злобы черной, жгучей Заслоню свою страну… Встал я на реке Каяле, Защищая даль и близь, Как от века те стояли, Что от Солнца родились, Ограждая твердым взглядом Землю с высью — светлый дом… И убит был черным ядом, И дотла спален огнем, И на части был разорван, И взошел на высоту На посту своем дозорном, На Калиновом мосту. И едва глаза закрою — Воскресаю к битве той… Одолею — дом отстрою, Сад взращу свой золотой. И не скажет древний сонник, Где найдешь, в какой дали, Чтобы из зубов драконьих Годы-яблони взошли… 2000 ТРИПТИХ Юрию Хаткевичу 1. Доверие Мне шептал каждый лист на пути, От осенней зардевшийся крови: «Я сорвусь в никуда. — Воплоти В неотрывном от Вечности слове!» Так смотрела коза. Так звенел В желтотравье последний кузнечик. Тот же смысл голубел, зеленел В тихих взорах задумчивых встречных. Мальчик рыбу ловил у реки. Огоньки его глаз безутешных Тем же вспыхнули: «Друг, нареки, Огради от крадущих — кромешных В безымянстве. Стеною стихов, Бытием — от забвенья и боли!» И согласный пронзил меня хор, И не мог я противиться доле. И вошел я в хранилище слов В белосветной бессмертья сорочке, Чтобы мальчика пелась любовь, И сбывалась надежда листочка, И покрыл бы немолчный напев Час печали, где крыть уже нечем, И спаслись, окрылиться успев, Двое встречных, коза и кузнечик. 2000 2. Время Ранним детством, древней Русью, Выше яви, ниже крыш — Навсегда летели гуси, Полдень был высок и рыж. Дымка, скошенное поле, Мимо белые стада — Сколько было светлой боли В уходящем навсегда! Руки горестно сжимая И за стайкою следя, Пела женщина немая В пряже мелкого дождя. Пела немо, пела взглядом, И слезами, и дождем, Потому что все, что рядом, — Через миг мы не найдем. Ах, нельзя остановиться, Стайке вслед лететь пора — Ярославская вдовица, Вифлеемская сестра! Глину лет стада месили, Был недвижен рыжий час. Гуси время уносили, Перья сыпались на нас. Уст немых и плач, и лепет, Кочевой гусиный стан, Взрослой жизни грусть и трепет, Умиранье древних стран… 2002 3. Свет Кто любовь сотворил и кто Сам есть Любовь, — Неужели Он так одинок? И неужто замыслил Он столько миров, Чтобы кто-то любить Его мог? Закрываю глаза, ставлю мыслям предел, Запрещаю душе вопрошать, — И является Свет, бесконечен и бел, Так печален, что трудно дышать. Ни лица, ни речей, ни мелькания крыл, Только грусть, словно белый вьюнок: Тот, кто Сам есть Любовь, Кто любовь сотворил, — Неужели Он так одинок?.. 2000 * * * За расправою гневной Настало тревожное утро. После тьмы многодневной На землю взглянул Зиусудра: Солнце слезно блистало, Как точка в истории длинной. Человечество стало Бесцветной и ровною глиной… 2000 Вспышки Из цикла [1] Петру Цыплакову Только начни говорить В раковину октября, Чтобы его воцарить — Древних прозрений царя, Только начни выдыхать Запахи бронзовых трав, Тучи упрямо пахать, Плугом луча разодрав, Только начни вспоминать Лета священный урон, Поступь зимы заклинать, Словно толпу — Аарон, — Как побегут по степи Отблески райской зари… Только начни, приступи, Вспомни и заговори! 2000 [2] Прикосновенье легкое, Воздушные персты! И все же ты увлек его, И он отныне — ты. И все же ты увлек его, Ликуй или молчи: Кружится мотылек его Вокруг твоей свечи. Да, сердце — мотылек его — Летит на твой огонь, И радостен полет его, Сияюще-нагой. Но умный мотылек его Не перейдет черты: Прикосновенье легкое, Воздушные персты! 2000 [3] Виталию Аксенову Разлит я повсюду, разлит на вселенских пирах, Разлит, опрокинут, во внешний я выплеснут мрак. И кто соберет мою душу? Не ты ль, Господин, По капле — из ангельских сфер и из адских глубин? Разлит я — как запах отцветших, заржавленных трав: О, кто мне вернет эту радость, излитую в страх? Кто снова зажжет эти краски угасшего дня? Не ты ль, Господин, возлюбивший до смерти меня? Разлит я во тьме — как раздробленный, меркнущий свет Потерянных искр: еще миг — и меня уже нет. О, кто воззовет меня, явью прервав забытье, — Не ты ль, Господин, негасимое Пламя мое?.. 2000 [4] Конечное — это клен Со страхом в каждом листе, Начерченный лунным углем У ночи на холсте — Осенних мистерий у́глем. Конечное — это лист: В танце тревожном, смуглом — Мистагог. Мист. Бескрайнее — это страх Шестнадцати кратных строк, В сребристо-черных мирах Его добивает рок. Контурный клен — это ты, Ты — лист, сорвавшийся в страх, Дрожащий комок наготы В горящих очами мирах! 2000 [5] Мы преодолеваем изнутри Конечное и мертвое: Три измеренья сердцем собери — И вознеси в четвертое. Мы побеждаем замерзанья страх За трапезой любви и боли, Пространства скатерть подостлав Под кровь и плоть Предвечной Воли. Вот отчего мы здесь — не узнаны, Закутаны во времена, Кидаемся словами грузными, И ты не узнаешь меня… 2000 [6] Хлебец воздушный с сырком. Ночь — одиноким приманка. Гётевский мальчик с сурком, Дудочка — месяц — шарманка. В сумраке слово родить — Легче подняться на башню, По облакам побродить. Весело. Молча. Не страшно. Лишь уложиться бы в срок — В сон уместить все, что хочешь. Ты мой хороший сурок, Ты по-саксонски лопочешь. Нам бы успеть до шести — Явится яви глашатай. Выговор твой не ахти, Маленький спорщик мохнатый. Мы же решили: молчок, Звезды считать — без вопросов! Звук ведь — не знак, а значок, Так-то, звериный философ. Короток твой поводок, Больно привязан ты к немцам. Тает созвездий ледок. Скоро рассвет — и конец нам… 2001 ВЫСШИЙ РАЗУМ Марку Хаткевичу 1 Когда векам, светилам, расам (Ах — вместе с яблоком упасть!) Разбег размерил Высший Разум, И ласку дал, и отнял власть, И все помчалось, закачалось, И тайну вызнала змея, И в скользкой плазме заключалась И боль моя, и смерть моя, И мы с тобой заговорили, — То речь покрыл пустынный прах: Цари Эдомские царили В еще не созданных мирах. И каждый захотел стать первым, Волной взлелеян и любим, И каждый возжелал стать перлом В хаосе гибельных глубин. И я кричал тебе сквозь время, Но ты и слушать не хотел, Что на Земле случится с теми, Кто телом стал средь прочих тел… 2 Как по полю проносится ветер, Ритм и звукопись — по письменам, Так Неведомый, грозен и светел, Открывается вспышками нам. И не то чтоб обожились твари, На мгновенье став Вышним Огнем, Нет, они Его прежде скрывали, А при вспышке — скрываются в Нем. И не вспомнишь, как стало и было, Ибо с прошлым теряется связь, — Как Слепящего — сердце любило И как замерло, Им становясь… 2000—2001 * * * Русское счастье кратко — Масленица да Сочельник. Полюбит — глянет украдкой, Разлюбит — еще плачевней. А я тебя, счастье, помню, А я тебя, счастье, знаю, А ты — у окошка поповна, А дверь на замке резная. А в муфточке белы руки, А плечи под белой шалью, А взор — вековать в разлуке, А смерть — вослед за печалью. Ударит гром в одночасье — И в облако горлицей белой… Такое ты, русское счастье, Кому ни молись, что ни делай. 2001 * * * Вот оно — чувство начальное, Вот оно — жизни предчувствие, Вот она — свечка венчальная, Сумерек музыка грустная, Вот оно — снов исполнение, Роскошь российская бедная, Вот оно — Божье веление, Слово судьбы заповедное! Снов моих тихая улица, Что кроме слез тебе в дар нести? В детстве ли мы разминулися, Снова ль сойдемся на старости? Что из реченного сбудется, Кто с нареченным не встретится? Жизнь ли моя тобой судится, Или душа тобой светится?.. 2001 * * * Там ли мысль надломилась, Рухнул памяти мост, Где туманности милость Стала строгостью звезд? И тогда ли прощался Я с любовью своей, Когда воздух сгущался В дрожь смущенных морей? В чем исток этой драмы, Средь которой стои́м: . Бог, всплеснувший руками Над твореньем Своим? Но свершится ли чудо И срастется ль разлом, Если верен я буду В битве блага со злом? Отворятся ли двери И вернется ль Адам, Если в смерть не поверю И любовь не предам?.. 2001 сокрытый крым Из цикла [1] ПЕРВЫЕ СТИХИ Ярилось море, с пеной у рта Доказывая правоту разбега. Ответом ночная была немота, Ответом была кипарисов нега. Гордились волны. Молился Крым, Садов черноту к небесам простирая. Я был участником этой игры — В Гурзуфе. В детстве. В осколке рая. И кто-то с небес взглянул свысока. И первая — с них низошла строка. И следом — с моря — вскипела вторая. 1982 [2] ЕВПАТОРИЯ Я был в виноградной кенасе, Средь гроздьев и мраморных плит, В том склепе великих династий, Где сердце поет и болит: Ликует о близости Божьей, О зреющих золотом днях — И плачет, что некому больше Читать на священных камнях… 2001 [3] АВРААМ ФИРКОВИЧ Как смешаны сладость и горечь, Рыданье — и цокот подков! За Буквами Жизни — Фиркович Объехал десятки веков. И как ни кляла, ни корила Слепая толпа мертвецов, От Луцка проплыл до Каира, Бессмертью вглядевшись в лицо. Пещеры и веры обрыскав, Он Вечность отыскивал в них, А Вечность таилась в обрывках Старинных пергаментных книг. Вкруг Божьего слова философ Пчелой озаренной летал, И в странствиях старческий посох Свеченьем очей расцветал… …Во взглядах тревога и горечь, Сквозь речи — безверье сквозит, Но брови сдвигает Фиркович — И жезлом расцветшим разит. Ты свитков священные вести В нагорные тропы скрути: Ведь смерть настигает на месте, Бессмертие — только в пути! 2003 [4] ФЕОДОСИЯ Гора свой взор на море бросила, Взглянула Вечность на «сейчас» — И розой встала Феодосия, Густой красы своей дичась. Свой терпкий запах, словно зов — кому Ты шлешь сквозь даль-аквамарин: Собрату бури — Айвазовскому, Иль валу, вспененному им? Кому хвала: широт рыдателю — Сознанью смертному в Крыму — Иль моря Черного Создателю, В его глядящемуся тьму?.. 2003 КОСМОС Рожденный в бешенстве агоний, Он свет на звезды раздробил — И вот века везут в вагоне И не кончается Сибирь. Так, отнимаемо-дарима, Жизнь вручена — и не дана, И стон от Крыма до Нарыма Перекрывает времена. 2001 ОКОННЫЕ РАМЫ Сколько крестов в этих рамах! Сколько оконных крестов! В незаживающих ранах — Жизней несчетных исток. В ранах смертельных Голгофских, В непреходящем былом — Все: от рыданий до плоских Шуток за чайным столом — Все навсегда коренится. И созерцать я готов Жизней-окон вереницы, Рамы стекольных крестов. А за крестом за оконным Движется скрытно семья, Светлым-древесным-спокойным Тихо себя осеня — Лиственной верою вешней В то, что и смерть не страшна, И нисходя под навершье Крестно-могильного сна. Гасят свечу: «Мы воскреснем, Стеблем взойдет перегной!..» …Крест! Но движением резким Вдруг открывают окно… 2001 ПРИ СВЕЧАХ …Шаткий разум двух свечей. Мы — друг друга. Дом — ничей. В полумраке вспомнят нас При свечах в полночный час. А быть может, вспомним мы Посреди всемирной тьмы. Фитильки. Любовь и страх. Мы придем в других телах. Свечи тел и тени дней. Жизнь короче — тень длинней… 2001 ВРЕМЯ И ВЕЧНОСТЬ 1 Ты — в центре мирозданья, ибо Время Сгустилось и очнулось, мыслью став В тебе. Отсюда — счет ему и мера. И как бы там Коперник и другие, Стократ его умножившие ложь, Над нами ни смеялись, помещая В масштаб все меньший (карлик — лилипут — Соринка — точка — атом и ничто), Стараясь человека запихнуть На самый край и вытеснить из взора Того, Чей образ в нем запечатлен, — Слова их станут прахом. В центре Солнца, В средине Бытия — навеки ты, Поскольку ты — Любовью — в сердце Божьем! 2 И Вечность от тебя свой бег стремит, Непреходящим прошлым разрастаясь, Мамврийским дубом детства твоего. Вот почему прадедовская подпись Куда древней аттических монет И финикийских стеклышек сознанья. А достающий до звезды, гунявый, Хромой и сумасбродный Сумароков Первей Авесты и правее Вед… А если нет — подпрыгивай, крутись, Вертись и отрекайся с Галилеем! 2002 * * * О будь, душа моя, легка И беспрепятственно подвижна, Как полноводная река, — И да нисходят облака, Как отраженья, в мир наш нижний! О будь, душа моя, легка, И вышних сфер, миров могучих В тебе проглянут облака, — И Бог да бросит светлый лучик Во глубь твою, моя река! 2002 * * * Сперва — дальний гул. Но это — вихрь. Не различая Чужих и своих, Спасенья не чая — Бегу. И вот нарастает Гул, Действительность тает. — Удар! Дрема… Открываю глаза: Гроза — И ничего кроме! Кто мне проснуться дал Из мира страха и краха — Словно продел сквозь кольцо?.. …Все ниже склонялась Пряха, Я видел ее лицо, Я шепот ее слышал: «Нить порву — и сожгу дотла…» Но Свет сошел свыше — И она не смогла. 2002 * * * Там свет, июнь и детство В бревенчатом раю: Любви и срок, и место Я снова узнаю. Но кто же там смеется, Кто заглянул в глаза: «Скажи мне, ради Солнца…» . Смогу ли отказать? Неужто не отвечу, У Солнца на виду? Ведь место нашей встречи — В бессмертном том саду, Где вместо дней сожженных — Сиянье Божьих риз, Где роза и крыжовник В лучах любви зажглись. «Скажи мне, ради Солнца…» — И вот я говорю: «Открой, открой оконце В июньскую зарю, Где, влюблены до дрожи, Цветы глядят на нас, Где светит Око Божье — Любви раскрытый Глаз!» 2002 * * * Пробежался ветер в мокрых шлепанцах По крутому берегу Москвы-реки, У апреля стали почки лопаться, Выпрямив на ветках заковырки. Расправляет волосы ветла — Может быть, и в жизни что-то выправится, И хоть золотник любви, да выплавится Из ее весеннего котла?.. 2002 * * * Что же мне делать, если Солнце в реке — ослепительней, чем в небесах, И отголосок — слышней самой песни, Под которую воскресал Исаак Под ножом занесенным? И если, в сравнении с ангельским сонмом, Любимей — глиняный, ближе — Адам С печальным сердцем и взором веселым, И за целый рай — я его не отдам?.. 2002 * * * Запасли мы дровишек на зиму — Две телеги сосновых дров, Да одну только песню про Разина, Про тоску — персиянскую бровь. Полыхают поленья по-разному — Желтизной, синевой, багрецом, А над ними — лишь песня про Разина, Да все та же, с тем же концом: Ах, душа! Всё баюкали сладенько, Всё склонялись с улыбкой над ней, Всё сулили богатую свадебку… Ну и как тебе спится на дне?.. Даль белесая — снежная — сельская, Кроткой бедности красота. Широка ты, судьбина расейская, Да тесны и убоги врата. Всю страну облетели-облазили И устали крылами махать, И повсюду та песня про Разина — Все одна. А другой — не слыхать… 2002 * * * Где тучи сбиваются в гром, Очерченный вспышками радиус — Там жизнь твоя пела и ладилась, Где тучи сбиваются в гром. И царствовал огненный голос: В ладье проплывающий Горус Дракона ударил багром — И мира греховность изгладилась! Там жизнь твоя пела и ладилась — Где тучи сбиваются в гром. 2002 ПЬЕРО Один из неразгаданных — Пьеро. О, кто его представит в главной роли? Смесь изумленья детского и боли — Поймет ли взгляд, опишет ли перо? Все тот же он — в карете и в метро, На карнавале — и перед расстрелом. В тоске ресниц и в обалденье белом Взор — туп, а изречение — остро. Условный стук — что ножик под ребро. Готов на страсть. На смерть. На что угодно. Ты надоел. Тобою быть не модно. И все же в полночь — снова ты, Пьеро! Что ж, без тебя и сердце холодней, И жизнь бедней, и эта ночь — длинней… 2002 * * * Значенье узоров На доме напротив, — Лучи, словно взоры, Вонзаются в плоть их, Где ангелов лица Средь фавнов резных, — Поймешь на границе Иной новизны. Источники духа И тела причины Раскроет разлука В преддверье кончины, И станет вдруг явен Смысл прожитых лет, И ангел и фавн Улыбнутся вослед. 2002 * * * Закатный кряж — Армения В гранатовом соку, Где смысл и разумение Дарованы цветку! Цветок закатный — лилия, Саронская сестра, Создателя всесилие, Земных стихий игра! Горы щека шершавая К тебе наклонена, К тебе бежит душа моя, Минуя времена… 2002 СЛОГ Осенняя тайна последнего слога, В котором конец человека — и Бога Начало. Земля в колыбель улеглась — На смертный свой одр. Но Всевидящий Глаз Раскрыт над омегой последнего стога. Осенняя тайна последнего слога — Есть смерть. Но на помощь звезду не зови: Тот слог — возвращение Первой Любви. 2002 АРФА ЭЙРЕ Холмы, хранящие свежесть, Когда же я с вами свижусь? Отступит свистящий ужас, К зеленым лугам прилажусь, Луга и лучи, размножась В моем стрекозином зренье, Поранят утренней ранью Мой разум — острые руны. Тогда я и смерть низрину И облако сердцем трону. 2002 * * * …И снится — Земле уже легче, И будто совсем хорошо, Поскольку святитель Алексий С широкой иконы сошел. Просторной, крещеною ризой, Как небом, расшита Москва — Весь город, как бисер, нанизан На крылья-холмы-рукава. О свет золотистый сквозь пальцы, О солнце — ликующий лик! …Но тем тяжелей просыпаться Меж нищих, убогих и злых… 2002 ЗОЛОТОЙ ВЕК Дом — как в детстве, он такой же все, Отвращающий беду: Нежной яблочною кожицей Золотится день в саду. Нераздельно-неслиянная, С цветником душа цветет, И Меланья Емельяновна Из минут венок плетет. Снова лось из хлебной корочки — Твой единственный трофей, А работницы в поселочке — Все похожие на фей. Льется золото — их косами: На полгода разлилось, От сирени и до осени. Дальше — в спячке хлебный лось. И зимою бесконечною Все готовится к весне, Погружаясь в глубь сердечную, Дом — исчезнувший извне… 2002 * * * Когда страждет душа, Когда жаждет душа, Когда мучится — Небу учится. А и тот бы урок Да пошел бы ей впрок Среди пыльных дорог: Вся земля есть острог — Прострадает душа для Рождения, По небесным лучам — Восхождения. Жизнь сияет победная — вот она! Там, поправ свою гибель, взойдет она По испытанным дням — Болевым ступеням, Там косою прощенья Вину ее скосят, На лугу Возвращенья Подробно допросят — Как про жертвенный край, Красоту-глубину, Про гори-не сгорай — Лет земных купину. Так взойдет Воскресения вестница По слезами омытой по лестнице — В горний Свет, где ее примут с ласкою, В терема златоверхие райские! 2002 * * * Мы ненадолго встретились: всего лишь На несколько невыразимых лет. Так что ж ты душу бедную неволишь? Ведь скоро Ночь набросит плотный плед На все, что помним и чего желаем… Но нет — не уходи, еще побудь: С тобой конец дороги станет раем И темен без тебя остатний путь. Как страшно этой близости лишиться, Но страшно и себя утратить в ней… Темнеет. Но левкои и душица Благоухают в сумерках сильней. 2003 * * * Набраны петитом манны Оттепели зимние. Вот они, пути-туманы, Дни неотразимые. Все, чего мы так хотели, Память-именинница, В эти теплые метели Сбудется — не минется. Детству радостному данью Станут встречи райские, Льдинок звонкие свиданья С чистой, ломкой ласкою. Голос ломкий чуть картавит, Светел птичий выговор, Смертный страх скользит и тает — Все, что холод выковал. Ощущенье жизни птичье, Чувство неба — кожею, Душ слиянье и различье — Снежно Царство Божие!.. 2003 * * * Странное желанье — быть пчелой, Сесть, жужжа, на Божий аналой, Чтобы каплю Вечности испить. Странная мечта — пчелою быть! Радость бережливая — пчела, Я слетаю с Божьего чела, Множу мудрость сот, за слоем слой. Странно и желанно быть пчелой! 2003 * * * Мальчик, разбужен луною, вышел В мокрый, июньский, трепещущий сад, Вздрогнул от звезд — и беззвучно услышал: «Все это было полвека назад!» Кузнечик — или будильник тикал, Небо ли звездное плач отпирал . В летнем саду или в комнатке тихой, Где он полвека спустя умирал?.. 2003 * * * …А ты не из последних И не таков, как мы, Ты Неба собеседник И пестователь тьмы. Живи в противоречьях, Лелея страсть и страх, В звериных, человечьих И ангельских мирах, Поскольку сердце верит, Что светлый Божий мед Лишь в тесноте дозреет, Лишь в темноте дойдет. 2003 МЕРТАНА И шла в упор Мертана Тлана, И штопором стальным в очах В мерк повергала невозбранно Того подростка, что зачах От привкуса в себе Мертаны — Хотя и толики, чуть-чуть: Сквозь крылослом душа мечтала Узреть во встречном Жизнь и Путь. Но шла в упор Мортана Тлена, В мерк отшвырнув его зрачки, В раскал-оскал вскрывая вены. И в прах дробились новички Любви, травимой в кровь и ругань Под взглядом-штопором стальным, И отвергали в мерк друг друга, Чтоб только с нею быть — не с ним, Другим ростком тоски и дживы. — Чтоб тяжкий взгляд ее привлечь, Урвать обрезок ласки лживой, На одр ее покорно лечь. Но Псевдоматерь жизнебездны — Мертана Тлана шла в упор, От брашен братских и небесных Мрача мальцов голодный взор И поднося им снедь иную: В провал минуя, мимо рта, Лед полуслова-поцелуя И дрожь последнего одра… 2003 ПАЯЦ Шут канатный! Вот уж, вот уж Он взлетел над головой, Слов и мыслей перевертыш, Пересмешник чувств и воль! Он проходит в солнценимбе Самой узенькой тропой, И острит: толпа — над ним ли, Он ли громко — над тупой? Навострив кресты и шпили, Город злобно смотрит ввысь: Осторожен будь в эндшпиле — Не спасуй, не оступись! Может быть, за яркость жеста Одолеть поможет ров Тот, Кто завещал блаженство В завершенье узких троп?.. 2003 ШАВУОТ Святейший день, как буря, приближался: Стопой Земли коснулся Адонай — И дрогнул шар земной. И в камень сжался. И стал горой по имени Синай. И души дрогнули. И в дух Пророка Они влились, как в море ручейки. И от любви Всевидящего Ока Дрожали Моисеевы зрачки… 2003