Из книги «Под яблоней» 1991-1996 * * * Апрель-подробщик, о начетчик мелочей, Исчерпан твой словарь не тем ли, Что солнышко в авоське из лучей С торгов морозных в лето тащит Землю? Там тень, тут смена красок, что за блажь! Все пчелка соты солнечные лепит. И слово вставить ближнему не дашь В бездельный свой, зеленый, вещий щебет… 1991 * * * Я, родившийся под яблоней С блеском лиственным в глазах, Осененный чудом, явленным Тридцать пять веков назад, Вовлеченный в удивление Чуду первому тому, Неспособный к одолению Тьмы, но опознавший тьму, Как жилище Бога тайное Над огнем вверху горы (А внизу — веков шатры Ждали, затаив дыхание), — Я не сторож миру здешнему, Не хозяин, не слуга (Чуть кивнешь росточку вешнему, Глядь — желты уже луга), Я не странник и не гость его, Не толмач его речей (Только птица слова пестрого И щебечет на плече), Я не с притчей, не с загадкою, Не полынь во мне, не мед, Я — оттуда — с вестью краткою… Только кто ее поймет? Только в книге будет набрано (Взоры мимо строк скользят): «Я, родившийся под яблоней Тридцать пять веков назад…» 1991 * * * Ты, душа, была повсюду лишней, Так хотелось вести потеплей! Узкобедрый, поступью неслышной, Входит русский бережный апрель. Робкий, выжидает и боится, Ранних крыш касается слегка, Чуть смягчает медленные лица, Быстрые сгущает облака И отмеренной, последней манной Посыпает странствия твои: Это он — твой суженый и званый, Из-за тучи взгляд его лови. Это свет Земли Обетованной, Это встреча с Небом — не вдали, Это он — твой суженый и званый: Льдинок трели… Скоро — соловьи! 1991 * * * Закат почти остыл, Но все кипят кусты Горячей силой первой зелени, Как свежих городов подвижные пласты, Словно на облако воссели мы И дивно смотрим с высоты. То лист приблизится полураскрытый, И все прожилки-улицы видны С домами, семьями, живущими в них кратко, Переходящими в росинки без остатка, То город отодвинется — ведь мы Глядим с небес и воздыхаем сладко, И пища наша — мед и дикие акриды. Куст жив — огромной верой в свет сокрытый, Который в сумерках еще ясней, чем в полдень: Останься тут со мной — и миг подстереги, Когда патроны этих малых родин Наружу выбегут — мальцы-кустовики, Едва их кликнут звездные спириты!.. 1991 СОБОР Разумный инок в странные века Разбоя и наивности Считал по четкам облака И жил средь всякой живности В лесу медведей и молитв, Жестокости и святости, Где сердце от желания болит, От райской замирает сладости. Ему в полуденных лучах Клики менад вакхических Звучали, чтобы не зачах В познаньях схоластических, Ему наяды в дар несли Мониста рыб серебряных, Ласкались Гении Весны Средь кельи снов неприбранных, Под палисандровым крестом, Молитвенными мантрами — Лежали в ужасе пластом Сильфиды с саламандрами, Сен Жан — удачливый авгур — Навстречу шел с литаврами, Как возвращался сэр Артур, Расправившись с кентаврами… Так вел Христос, любя врагов, И в целях политических — Схоластов, эллинских богов И чудищ строй кельтических!.. 1991 * * * Ветки. Листья лунные вдоль стен Из китайской Книги Перемен. Век ночной. Осенний век нам дан — Дальним душам. Детям давних стран. Мрак. Ума последние плоды. Русских пагод странные сады. Свет. Любовь в бревенчатой ночи. Лунный ливень. Помни. И молчи. 1991 * * * …Когда вбегу в ограду Обители иной, Услышь сквозь грохот града Мой оклик за стеной. Сквозь град секунд стучащих, Сквозь сердца мерный бой Ты вслушивайся чаще — Я говорю с тобой. Вот оглянулся робко, Испуганный олень: Тонка перегородка, Блестящий долог день. Ты слушая не слышишь, В упор не разглядишь, Моим дыханьем дышишь, Мои слова твердишь. Смерть нежная хотела В забвенье полонить, Но страсть живет вне тела, Вне мира длится нить. В ушко судьбы стальное, Как луч, ее продень. — Нас сочетал с тобою Осенний тихий день. 1991 * * * Одуванчиков маленьких солнца Загораются первыми. Хочешь — Мы вприпрыжку сбежим по холму? Хочешь — горе тебя не коснется, Все печали, что ты себе прочишь, На себя, на себя я возьму? Отменила весна власть былого, Говори — все свершится, как скажешь, Над событьями будущих дней — Властно, властно весеннее слово! Травной волей судьбу свою свяжешь — Нет под солнцем той связи прочней. Стань одно с этой лиственной мощью: Я с тобою единым дыханьем Глубоко, словно в дреме, дышу И, взлетев над стоглавою рощей, Над рекой — синих духов лоханью — За тебя, за тебя лишь прошу… 1992 ПЛАСТИНКА Впервые мальчик посмотрел влюбленно, Впервые крови ощутил прибой, — И навсегда пластинка патефона Пропела так: «Мы встретимся с тобой…» И он встречает годы у перрона, И он глядит с надеждой и мольбой, А на дворе пластинка патефона Поет, поет: «Мы встретимся с тобой…» Ах, сколько раз он принимал за встречу Случайный взгляд, случайные слова, А встречи нет, она опять далече, Хотя с деревьев падает листва. Дрожит фонарь, листву роняют клены, Ночной состав гудит, полуслепой, А стародавний голос патефона Еще поет: «Мы встретимся с тобой…» К нему заходят, чтоб на миг согреться, На миг развеять пустоту и тьму, Но вновь и вновь он раскрывает сердце И отдает — неведомо кому… Так с детских лет до старости — бессонно, Его надежда, наслажденье, боль — Поет небесный голос патефона: «Мы встретимся, мы встретимся с тобой…» 1992 * * * Солнце весеннее, солнце весеннее, Выше беды и блаженства — оно! Сколько при солнце весеннем посеяно, Летнею гневной жарой сожжено! Гнева кончина — души воскресение, Хлеб устоял под лучом ножевым. Солнце осеннее, солнце осеннее, Лик милосердный над полем живым!.. 1992 АРХОНТЫ Стоят разгневанные стражи И песню вещества поют, И не пускают в Свет, и даже О небе вспомнить не дают. Для струек света незаметных, Что льются через их зрачки, Ловушки ставят в элементах, В тугих молекулах — силки. Задушен крик на первой ноте: Ни вслух, ни шепотом — не сметь! В смирительной рубашке плоти Меня влекут из смерти в смерть… «Проснись, проснись!» — Заря апреля Бранит и гонит сон дурной. Разброд в душе и тяжесть в теле, Но Свет по-прежнему со мной. И ждут меня труды земные, Друзей участье, день весны, — Да мало ли какие сны я Видал за жизнь? Да ну их — сны! Немножко, правда, душно, тесно, Темно, но сон-то здесь при чем? В окне открытом свод небесный Огромной тучей омрачен. И отсвет, черный и багровый, Лежит на кронах и на мне, И взор крылатый и суровый Бросает в дрожь… Я не вполне Проснулся? А весна? А сон-то? …Молекул неразрывна сеть, И красные зрачки Архонта Меня влекут из смерти в смерть… 1992 * * * Он глядел на звезду — на сиротскую, вдовью — Сквозь палаческий мрак, сквозь казнящую тьму: Переполнилась чаша и пенится кровью, — Как же грех мировой понести одному? Он решился — и длится Голгофская кара, Ей в веках и народах не видно конца. И стоит Вероника у Бабьего Яра, Умирающим пот отирая с лица. 1992 * * * Среди поля, среди луга, В зелени державной, Где никто не видел плуга, Трактора — подавно, Где по небу — перья павьи Сумеркам навстречу, Где ложатся в густотравье Парочки под вечер, Там сидит юнец-философ, Сельский самоучка, Вся душа — в вечерних росах, И блокнот, и ручка. Мысль его — как поднебесье, У зари во власти, Пишет он о равновесье Разума и страсти. Месит напряженным взглядом Полусвет со тьмою… Я сажусь тихонько рядом И не беспокою. Жду, когда совсем стемнеет В мире темноглавом, И писать он не сумеет, И пойдем по травам. Вот на стол метнули сутки Карту черной масти: Мы толкуем о рассудке, Соловьи — о страсти. И всю ночь кусты — в движенье, Кроны — в танце грустном: Ведь подвижно напряженье Меж умом и чувством. 1992 * * * Сильные страсти даются возвышенным душам: Как же иначе душе на земле удержаться? Небом окликнута, звездной притянута силой, Держится страстью душа мудреца и героя, К нижнему миру прикована яростным телом, Тросом желанья златым, вожделения цепью железной. 1992 * * * …И то, что вырос я в России, Меня до неба подняло. Будь я иных широт, носи я Другое имя, сквозь стекло На этот мир гляди иное, — Я б думал, что душа — лишь пар, Я б вместе с поколеньем Ноя В безверье бронзовое впал — И был бы унесен потопом. Но здесь — в крови и плаче — жив Народ Присутствием особым — Как в дни пророков меж олив. Его глашатаи святые Прошли потоки темных вод С хвалою на устах. И ты ли Велишь забыть сей край? — Зовет Безмолвно ангел, приближая Трубу бессмертия к губам. И ни пожара, ни ножа я Не убоюсь — и не предам. 1992 * * * Не встречай меня гневно, Мне потом — в непроглядную тьму. Вот я вышел, царевна, Вот я к дому иду твоему. Мы бываем не теми В этот час угасанья луча. По пятам за мной — тени; Зла не помни и лаской встречай. Впрочем, как ты ни встретишь, Это — тень твоя, это не ты. Настоящая — светишь Лунной чашей с ночной высоты. 1992 ВЕНОК Ну чем бы я украсить мог Твой маленький мирок? Вот я сплету тебе венок Из пройденных дорог. И будут в нем ромашки зорь, Подснежники небес, Твоей весны душистый хор — И степь, и луг, и лес. В нем будет опыт краткий твой, Все то, с чем ты знаком: Печаль — фиалкой полевой, А дружба — васильком. Ты не познал еще любовь? Что ж, в нем не будет роз: Ведь я сплету из тех цветов, Что ты мне сам принес. 1992 ЗРЕНИЕ Алексею Щедровицкому В детском дне полуобманчивом, В золотую прячась тишь, Был я зверем, был я мальчиком, Был я дымом выше крыш. Не смешное и не странное Открывалось мне тогда, Это чудо безымянное Не осталось без следа, Тело радостью заклинило Ниже левого плеча, Не палитре и не линии — Зренью первому уча. Зимний луч, всю память вычисти, Все прибавки удали, В золотое ученичество Возвратиться мне вели, Чтоб учился я не выводам, Вечно жаждущий Тантал, — Чтобы тайну зренья выведал, Чтобы сам я зреньем стал. И за это я пожертвую Всем, что видел до сих пор, — Забирай казну несметную За младенческий простор! 1992 * * * Вот опять отворяются двери В коридоры нездешних жилищ, В искровые реальности — две ли? Десять в минус седьмой? Сотни тыщ? Ночи ярче, теплей и короче, В лунный выплеск сжимается страсть, И невольно смежаются очи В сырость нежную смежных пространств. Но в каком же из них и когда же Наша встреча раскинет свой кров? Или столько в ней блага и блажи, Что и места ей нет средь миров?.. 1993 * * * Я тоже ждал его прихода Проникновенно и всегда. Стояла талая вода В глазах детей в начале года. Гамак заката — в середине — Качал отчаливавший свет. В конце — с отчаяньем в родстве — Краснели слезы на рябине. Внезапно понял я, что горд Природы строй, а разум жалок, Когда в сомнениях усталых Буквально понятый приход Еще пытается примыслить К небесной смене лет и дней, Хотя теряемся и мы средь Погоды, растворяясь в ней. И вот я обратил назад Несбывшиеся ожиданья — И увидал его страданья У всех больных детей в глазах. Об куст рябиновых веков, Об их расплывчатую осень Он раненым потерся лосем, Рассеяв красных светляков… 1993 * * * Мокрые скверы. Гром городской. Таинство веры — Неба раскол. Церкви единство — В тучи крестом. Яростный диспут Ветра с листом. Дух всемогущий Плотью расцвел: Влажные кущи — Храмы для пчел. Зренье раздвину — Стану пчелой, Пестик жасмина — Мой аналой. Буду жужжать я Жизни азы Под благодатью Капли-слезы. 1993 * * * Как тяжко было Исааку Плыть лунным взором за межой И ждать Небес немого знака В земле чужой! И как легко средь нор звериных, Пред всесожженьем, на заре, Лечь навзничь, голову закинув, На алтаре!.. 1993 * * * И вновь рассудка жезл прямой Обвит змеей волшебных знаний… Глаза и память мне омой, Апрельский дождь, как детство, ранний! Залив рябит, рассвет продрог, Но сладок, сладок дым Эллады… — Но вы поймите: он же бог, Его сандалии крылаты! 1993 * * * Ветви обрушили Воздух, не падая. — Падшие души ли? — Буйному ливню рада я, — Почва кричит — Как возвращению милого! Невод вечности солнце выловил, Почерк дождя нарочит: Вычурно-хлесткие буквицы, Длинные «у», «д», «р» — Насквозь исхлестали улицы, Испещрили луковицы Древних и дробных вер. «У» — «д» — «р» — У-д-рал дождь-сорванец. Солнце — рыбина нервная — Вывернулось из невода. Краткой грозе конец! 1993 ХОХЛОМА Что за мастер утром майским Луч от солнца отломал, Примешал к веселым краскам И воскликнул: «Хохлома?» И прибавил ветвь рябины Да иван-да-марьин цвет, Чтобы мы его любили, Не забыли в чаще лет, Чтоб ушли все беды, войны, А чтоб он — опять пришел, И чтоб были мы довольны Этим праздничным ковшом? Золотисто-черно-красный, По-крестьянски коренаст, Ну — поклон тебе и здравствуй, Память райская о нас!.. 1993 АКВАРИУМ — Домна Михайловна, это Вы ли? Как-то мы с детства о Вас позабыли: Сколько закатов и зим прошло, Сколько крушений, разлук и аварий!.. Вновь предо мной Ваш старинный аквариум, Раковины слуха, прозренья стекло. Кружатся в пляске китайские рыбы… Домна Михайловна, Вам спасибо, Что пригласили чрез столько лет! Окна — на площадь, светлею и вижу: Годы и зданья подходят все ближе, К водорослям льнут, превращаются в свет. Явь — пузырьки средь зеленого плеска. Кресла суровы. Зато занавески — Клумбы, фонтаны, дорожки для встреч! В рамке резной, в сновидении мнимом Светлый Никола встает над казнимым, Властную руку подставив под меч… Домна Михайловна, как все сместилось: Годы исчезли, а Вы возвратились! Иль у аквариума я впал в забытье, И за минуту вся жизнь мне приснилась? …Домна Михайловна тихо склонилась: «Там — бездыханное тело твое…» 1993 * * * Во мраке вязком — поворот к весне Произошел. Темнейшей в мире ночью В березе свет взыграл — и станет почкой. И мы с тобой сошлись. Пока — во сне. В пещере на исходе декабря Зрачком лениво повела лампада, Но вспыхнет. Пламя торопить не надо. И бойся мертвых потревожить зря. Сошедший в преисподнюю — воскрес. Душе дано из камня воду выжать. Но ты меня еще не можешь слышать. Придет апрель: не камень — лед окрест… 1994 * * * В немоте, на пределе желанья, Где тропический царствует зной, Обратишься ли огненной гранью, Водяною или земляной? Ты откликнись на зов, как захочешь, Только знай, хоть ни в чем не солжешь: Водяной повернешься — затопишь, Прикоснешься горячей — сожжешь. Земляной, безразлично-послушной, Обращаться ко мне не спеши: Ты откройся мне гранью воздушной, Высшим смыслом в лицо мне дыши! Вот видение Иезекииля, Выше слов и пророческих книг — Херувим, простирающий крылья, Быстродвижен и четырехлик! Лишь взгляну — и прервется дыханье: Отведи же свой взор, отведи! Все четыре да скроются грани, И забвеньем меня награди… 1994 * * * Уходит разбитая рота, Со складками злобы у рта, В свинцового страха ворота, В раскрытые смерти врата. Как быстро береза сломилась, Как часто мигает звезда, Как резко окончилась милость, Как яростно слово Суда!.. Но настежь — златые ворота, И вспыхнула солнцем тропа, И в мир выбегает без счета Детей светлокудрых толпа. Замолкли, забылись угрозы В кипении жизни другой, — Как быстро воскресла береза И машет зеленой рукой! Как их голоса зазвенели! Как радостна лиц красота! Ну где их штыки и шинели? Где горькие складки у рта?.. 1994 ОСТРОВ КРИТ Дмитрию Резюку Унялся вихрь на ясном Крите, Смерть отошла, и страх растаял. Уже из черного укрытья На кровь не выйдет Минотавр, И стены Лабиринт коварный Не сузит, жертву окружая. И лишь закат, в листве рыжея, Закурит трубку близ таверны. И — эллинской судьбы остаток: Старик, и с ним печальный мальчик, — Затеплят свечку. Тьма заплачет, Но пальцам ночи не достать их. Свеча по чуду Парфенона, По красоте богов и смертных: Златых, серебряных и медных Столетий — оскудело лоно. Но при свече прекрасны лица, Как отблеск лета в день осенний, И в этой красоте таится Богов и смертных воскресенье. 1994 * * * От яростных и тайных потрясений, Несбывшихся надежд, убитых воль — Взбежать на небо и лежать на сене, Уткнувшись в месяц влажной головой. Крик одинокий, птичий и протяжный, Не значащий при солнце ничего, — Теперь он мой, теперь он самый важный — Свободы звук и воли торжество. Один лишь слог — и заново творится Ночь, мир и жизнь. — Один певучий слог… Ты вдалеке, душа моя и птица. Но чует слух. И все прощает Бог. 1994 * * * Жить напевом, понимать немногое, Ничего почти не понимать, С дождиком — осенним недотрогою — Ночи безразлично коротать. Поутру на тропку на певучую Выходить — не знать, который час, Покоряясь музыке и случаю, Пока день неяркий не погас… 1994 * * * Было небо надо мною, Боже, Небо Твое. Ты одел меня в одежды из кожи, В искусное шитье — Рук Твоих изделье, и узором Ладони мне покрыл. Ты глядел моим зеленым взором И губами моими говорил. Ты и только Ты. Иду исполнить Волю Твою. То, что о Тебе сумел я вспомнить, — Ото всех таю. Малым знаньем знал Тебя я прежде, Ждал — придешь извне. Только грянул гром — отверзлись вежды: Ты — во мне! Не подвластен злу, не приурочен К телу и судьбе, Вижу солнцем, вижу Оком Отчим: Я — в Тебе!.. 1994 * * * Песня эхо рождает — Эхо песню родит. Взгляд змеи пригвождает — Смерть, как солнце, глядит. Выкрики великаньи — Град камней по горам. Гениев окликанье — Тайный пароль мирам. Вызван орлиным братом, Жившим века спустя, Смелым стань и крылатым, Вольной грозы дитя! Вызван ликующим братом, Который еще не рожден, Встань, прозревая, рядом: Вместе дрожим и ждем. Встань, приобщаясь к братьям Блеском сердечной тьмы! Вместе по своду катим Шар воплощений мы — Солнце вскрывает резко Раковины век. — Пора! Мы — с изначальной фрески Храма Атума-Ра! 1994 АДАМ Ах, не помнить зла, а просто бы Петь под дождичком косым… Ведь не счесть детей у Господа, Но один пресветлый Сын. В синей северной стране меня Сам он в тайну посвятил, Что родился прежде времени, И пространства, и светил. Был единым и единственным, Содержа и век, и миг, Светлым зеркалом таинственным Отражая Божий Лик. Не вместить земными мерками, Почему да как — но вдруг Выпадало с громом зеркало Из простертых Божьих рук, Выпадало — раскололося На цвета волос и глаз, На различья смеха, голоса, На тебя, меня и нас… Как и чем осколки склеятся? Скоро ль ждать того? — Навряд. В поле косточки белеются, Окна в городе горят. Ум над миром — как над книгою, А душа без книг живет. Сколько капель гибнет, прыгая, Ну а ливень льет и льет. Всех простить пошли мне, Господи: Каждый — сам, и каждый — Сын… Ах, не помнить зла, а просто бы Петь под дождичком косым. 1994 СИНИЦА Ты пропой мне полслога, на клене синица, О синица — единственный клавиш в саду. Я услышу тебя, чтоб опять изумиться, Что в простейшем созвучии Бога найду. Что в траве проливной, в этом ливне по пояс, Где лишь райская свежесть, но нет ни плода, Я растрачивал вечность, в секундах покоясь, Потому что бессмертье не стоит труда. Потому что любимые так удалились, Что слепящего дня не коснешься рукой… Ты на все односложно ответь, сделай милость, О синица, полслога мне с клена пропой. 1994 * * * Слышу я твой голос реденький И опять схожу с ума, Вижу я твой волос седенький, Голубица, мать-зима. Сквозь июнь к часам ты тянешься, Чтобы их остановить. Жизнь пройдет, а ты останешься — Из печалей гнезда вить. Погоди, родная, кроткая Поминальная кутья Со своей метелью-лодкою Через Реку Забытья: Кудри детства — лета милого — Долго-долго не умрут, Нынче праздник — цвет жасминовый, Нынче травы — изумруд. Но сквозь хвои волхвование, Сквозь приволье соловья Все слышнее воркование — Колыбельная твоя. 1994 * * * Лист лопуха — истраченный папирус С иссохшими устами: Не жизнь прошла, а лето откатилось, Отгромыхало, отблистало. Все было так надежно, что казалось — Навеки солнце с громом. Но в горле синевы, в просвете зарослей Застыл закат кровавым комом. Он занавесил зеркала речушек Туманом похоронным, А попеченье об усопших душах Доверил горестным воронам. И, рукавами заслоняя лица, Без плача и без пенья, Надежду — синеокую царицу — Они готовят к погребенью… 1994 * * * Прежде слова и прежде дыханья Губы трепетом напоены. Воздух дерзок и сжат. — Колыханье Жадной рощи в преддверье весны. Мысли, слов не нашедши, застыли. Вдох желаньем и тьмой пресечен. Кто напомнил о звездах? Не ты ли? И — никто и нигде. Ни о чем. Плоти нет, — уж какие там лица. И души ощутить не дано. Только надвое мрак разделился — И сливается снова в одно… 1994 * * * Когда я впервые один Разглядывал в мире несмело Жизнь зимних деревьев и льдин, Сугробов надгробные стелы, Улыбки Египта в лесах, Средь осени майские кроны, И радость, которой Исаак Ответил на нож занесенный, — Тогда я был мальчик. Рекой Веселье неслось и бурлило. Тогда я не понял, с какой Могучею встретился силой. Но мрака раскрылись врата, И в жизни безумной и зыбкой Клен радости — Нофер-Ка-Пта — Все с тою же смотрит улыбкой… 1994 * * * День был белый, очень желтый, Ярко-красный, наконец, Зной и камень — перец молотый, Кориандр и чабрец. Начиналось все такое, Что и разум не вместит, Что поныне ноздри колет, Ветерком в ушах свистит. День корицы пряной детства, Зрелости полынь и страсть! Сколько птенчика ни пестуй, Клетка настежь — он предаст, Он вольется в ветер шалый — Точка облачных высот, Их кусочек. — Так душа ли Стерпит, если повезет, И гвоздикой день белейший Ей шепнет: «Приди, сестра!» — И она увидит вещи Сквозь желаний красный страх?.. 1994 * * * С пергаментных серебряных узоров, Из иудейства золотых глубин, Где Храм сверкает, где народ любим, Где на скале Орел всесильно-зорок, — Из ранней, не прервавшейся судьбы, Напитанной смолисто-звездным опытом, Где ни поэт, ни свиток не растоптаны Конем германца, вставшим на дыбы, — Оттуда сила в чуждых временах Презреть костер. И смехом отозваться На бури поношений и оваций. Оттуда — сон. Твои глаза. Танах. 1994 * * * Вот так жизнь: едва сложилась, Да с землей душа сдружилась, — Ну свои, ни взять ни дать, — Срок приходит покидать… Ну и что же мы успели? Чуть поплакали, попели — Да нырнули в облака: Больно встреча коротка. Чем делились? — Хлебом, кровом, Ну а с кем-то — тайным словом, О любви да о лесах Что-то наспех написав. Может, кто прочтет и вспомнит, И последний долг исполнит, И положит на плиту Ветку яблони в цвету. Дай душе, чья песня спета, Запах яблонева цвета — Да взгляни тихонько вдаль И желанье загадай!.. 1994 * * * Простые слова, и простые до боли… К чему ж обратиться? К безумию, что ли, Чтоб смыслом лучистым владеть? Иль к чувству-коню? Иль к наезднице-воле? Иль так — на пожухлой траве в чистом поле В закатном пожаре сидеть? Я слов этих жаждал, я ждал их веками… Всей грудью вдохнуть иль коснуться руками? Кричать иль безмолвно глядеть?.. 1994 * * * Развалясь на диване небрежно И с улыбкой готовясь к беде, Говорил ты и горько, и нежно О высокой отчизне-звезде. Но к концу подходила беседа И по следу убийца ходил, Ибо красным соратникам Сета Ты дорогу к воде преградил. Думал демон: осталось так мало — Лишь еще один труп на пути… Но горою душа твоя встала — Не объехать и не обойти. 1994 * * * Ни прошлых, ни будущих тягот Ни в замысле нет, ни в помине… За блестки всевидящих ягод Лесное моленье — малине, За то, что она провожает Судьбу изумленьем зрачков И детский твой сон продолжает Сшивать из июльских кусков. И с каждым июльским приливом Закатов и зорь полухорья Тебя оставляют счастливым, Омыв от минувшего горя, И легче явиться с повинной И смерть отодвинуть вдали, Когда над лесною малиной Гудят шестопсалмье шмели… 1994 * * * Подожди, расставаться не надо: Тень от липы на тропке лежит, Месяц пьет из хрустального сада Память лета. И ты еще жив. Мы дрожим над обманным покоем, Время бурь и потерь — впереди. Мы во сне наше прошлое строим: Дай мне руку. И не уходи. Замолчи. Я о будущем знаю, Но блаженствую в лунном плену. Дай мне руку. — Она ледяная. Я ей жар на мгновенье верну. 1994 * * * Ты смотришь, а я говорю. Но взгляд твой сильнее, чем слово. В нем властно-светло, как в раю, А словом не выстроишь крова. Пред взглядом и звук нарочит. Из любящей глуби великой Так солнце глядит — и молчит — На наши движенья и крики. И не исчерпать за века Зеленой и сбивчивой речью Терпенье и трепет зрачка, Блаженство и боль человечью. 1995 * * * Скорее Бога я найду в стихах, Чем в алтаре. Скорей Его найду я Тут, за углом, подслушав речь чужую. Скорее — в мимолетных облаках. Бог Жизни, как не вяжется Твой вид С обличьем восковым и тусклым златом! Скорей найду Тебя в жуке крылатом. Скорей — в плоде, что соком даровит. Воспряну в полдень, кану ли во тьму, Меж листьев желтых или свежих почек — Твоей руки дрожащий, нервный почерк Скорей в грозе, чем в храме, восприму… 1995 * * * Не возражай. Так с самых первых лет — Пристанет к платью розовый репейник И позабытый вдохновит поэт. А впрочем, нет вещей второстепенных. И храм, и божество — душа твоя: Закаты — слева, а восходы — справа. Репейник — сердцевина бытия, А холм его — престол всемирной славы. И предпочтет незнаемый пиит, Чье зренье рань рассветную испило, Своей тетрадки затрапезный вид Собранью многотомному Шекспира. Репейник близок, он по жизни брат В пространстве октября, пустом, бестравном, Неведомый поэт почти что свят В своем напрасном взлете богоравном. Велик ты иль ничтожен — все равно И сквозь тебя рассветно-смутной ранью Пройдет, как вздох, всеобщее Одно, Чему в мирах конечных нет названья… 1995 ЭДВАРД ГРИГ Все длится январь с колыбельным напевом своим, Со свистом своей корабельной метели. Скорее, январь! Ведь в апреле я буду любим, Пройди, пропусти меня ближе к апрелю! Но шепчет метель: «Вот развеются иней и дым, Как всё, что земные созданья понять не успели, — Настанет апрель. Но в апреле ты станешь другим, И юный порыв твой растает в апреле». Ну что ж, если мне не дожить до весеннего дня, И если, метель, ты права в самом деле, И если и впрямь кто-то любит меня, — Пускай в мой январь он придет из апреля!.. Но длится январь с колыбельным напевом своим, Со свистом своей корабельной метели, А я только снегом да ветром любим — Они мне об этом сказать захотели… 1995 * * * В сарае низеньком таком, У ветхого окошка, Звенели склянки с молоком И сыпалась картошка. Старушки в беленьких платках Одно твердили: лету Уж три недели как-никак, А солнышка все нету. И, молча подтвердив кивком, Что та ж у ней забота, Гляделась в кадку с молоком Сирень из-за забора. А кто окончил пятый класс (Шестой еще нескоро), Тот не сводил горящих глаз С дощатого забора: Там в белом домике, в окне… Ах, не судите строго! И были мысли, как в огне, И солнца слишком много. Иль сам лучился этот день, Иль полнил вышней силой Окно, и небо, и сирень Посланник шестикрылый? И разве это пустяки, Что в некое мгновенье Сложились в первые стихи Тот дом, забор с сиренью? Ах, сердцу б заново начать — Грустит и глаз не сводит… Ведь лучше ждать, чем получать, А очередь проходит. 1995 ПИСЬМО Я в слова постараюсь облечь Все, что понял в дозорной глуши: Если сердце не в силах сберечь — То хоть птицам его раскроши. Где же птицы? — Лишь темень да мох, И не вспомнит земля ни о ком. Если вспыхнуть кометой не смог — На дорожке зажгись светляком. Но дорожку напрасно искать, Затопил ее мерзлый апрель. Если некого больше ласкать, На груди этот сумрак согрей. И зари нерешительный мел Тихо чертит на черной доске Те слова, что уже не сумел Ты послать никому и ни с кем. 1995 * * * — Как говорить? И кому? И о чем? Нет уж! Не мне, а кому-то другому Улиц и птиц расшифровывать гомон! Я — не приучен, я сам — изречен! Но уж подписан строжайший указ: — Только попробуй, посмей отказаться! Вмиг донесут — ибо звезды глазасты, Ветер ушаст и огонь языкаст! Ты ведь поставлен, чтоб ночью и днем Быть скорописцем простора, на страже Странного говора далей, и даже В радужных снах — твой режим уплотнен. Ты — толкователь оврагов, холмов, Рек представитель и гор переводчик, Парус наречий — невнятных, но отчих — В скольких крушеньях ты выстоять смог! Или ты хочешь покинуть свой пост, Как дезертир, как последний изменник, Чтобы ручей, заплутавший в каменьях, Не дотянулся губами до звезд?! 1995 НИКОЛА Поезд вечерний. Люди и духи. Шелест ветвей и утрат прошлогодних. Голос певучий нищей старухи: «Пусть сохранит вас Никола-угодник!..» В прошлом дощатом должен сойти я. Хвойное счастье. Тьма на перроне. Травы. Дорожки. — Ты, Византия? Шаг — и мой разум сроки уронит. В Мирах Ликийских мирно ликуют Храм деревенский, пчельник и школа. Ночь ароматов. — Помню такую. Кланяюсь низко: «Здравствуй, Никола! Ты ли, что на море души спасаешь, Тут — среди сельских дремлющих улиц — Мне сквозь столетья пояс бросаешь?» Темные избы в поклоне согнулись… 1995 * * * Едва подходит март И в нем — ночная тьма, О, как меня томят Московские дома! Любым особняком, Как золотым руном, Притянут и влеком, Уже я сердцем в нем… Очнись, душа, очнись! Но нет, куда уж там — Решетка и карниз, Грифоны по местам, И маски-полульвы, Чей облик удлинен — Ровесники Москвы Кутузовских времен. Вот чья-то тень в окне Второго этажа… О, сколько раз во сне, По улицам кружа, Я в розовую тьму, В сей абажурный дым Влетал в окно к нему — И становился им!.. 1995 САПФИР …И под ногами Его нечто подобное работе из чистого сапфира… Исх. 24, 10 …И Моисей взошел на гору Божью. Он видел Господа, и ел и пил, И пригляделся к Божьему подножью: Как небо ясно, чисто, как сапфир, Оно сияло несказанной славой… И руки к свету синему простер, И пал на землю старец белоглавый, — И зазвучал над ним могучий хор: «Вся широта небес — престол Господень, И вся земля — подножие Его!..» И Бог к нему воззвал: «Ты Мне угоден, Тебе Я открываю смысл всего! Ты видел, сколь светло Мое подножье, Сколь чистой быть назначено земле — Той, что коварством полнится и ложью, Той, что в крови, во злобе и во мгле! Иди же, светлый дух с главою белой, И свой народ поставь лицом к заре: Иди — и все по образу соделай, Какой тебе явил Я на горе!..» 1995 СВИДАНИЕ Ты зайди ко мне тайно, Как к любимым душой Забредают случайно: Мимо шел да зашел, — Никогда мы не канем Глубже жизни и дна. Ты найди этот камень, Где березка одна Руки в небо простерла — Безмятежный пловец, Где свистит во все горло Наш июньский певец, Где когда-то кипело Зелье страсти в очах, Где лежит мое тело, В солнце глядя сквозь прах. Там — на сгибе пространства И над гибелью лет Я шепну тебе: «Здравствуй, Ненаглядный мой свет!» Там — у сна на окраине, Пред окном забытья, Я вручу тебе тайну Про себя и тебя. А услышишь такое — И зачем уходить? И захочешь левкои Надо мной посадить, А еще — куст сирени, А в соседстве уж с ним — В память страсти и пенья — Белокрылый жасмин… И тогда я с тобою Тихо заговорю, И свершенье любое Как любовь подарю. Летний день ясноглазый, Как желанье, красив: Все исполнится сразу — Приходи и проси!.. 1995 * * * Не свет, но только отблеск Заката в быстром взгляде: Еще не кончен поиск, И ты ответь мне ради Той юности, той грезы, Тех отшумевших вод И строгой той березы, Что надо мной встает. Не слово — только отзвук Светлейших песен лета: То дух пионов поздних, То осени примета. Ответь мне лучше молча, Ведь час уже таков, Что светят очи волчьи Болотных огоньков. Не взгляд, но только отсвет Старинного свиданья. Теперь уже не спросят: Все остальное — тайна. И мрак в твоей усадьбе, И хлад в твоем раю, Где ночь справляет свадьбу И тризну длит свою… 1995 * * * И веря стою́, и не веря, Охвачен, как в детском бреду, Той дрожью, объявшей деревья И нас в полутемном саду. О, кто для тебя я и что я? Иль насмерть молчаньем срази. О яблонь цветенье ночное! О частые звезды вблизи! Все настежь — чего же бояться? Нет слов? Так подай же хоть знак: Ему без конца повторяться В мечтах, сожаленьях и снах… 1995 * * * Из крысы кучер — никуда, Из тыквы — слабая карета, Но детство умное согрето Виденьем этим навсегда. Какая мудрость: каждый холм — Жилище тролля или гнома, И крепнет сердце, не знакомо Ни с сожаленьем, ни с грехом, — Лишь страх и радость. Им под стать — Зеленой ветвью — удивленье, И ни отчаянью, ни тленью До этой ветки не достать… 1995 В НАЧАЛЕ …Ни линий не было, ни нот, Ни скрипки, ни смычка, ни слуха, И тень от крыл Святого Духа Не падала на плоскость вод. Но вот — взгремело: нотный ключ На белизну лег черной тенью, Открыв пути грехопаденью, Сверженью ритма с райских круч, Открыв дороги похорон, Напевы безутешных плачей, Открыв пути мольбе горячей И зла глумленью над добром. О та безвидная земля, Небытие небес незримых, О немотою херувимов Объятость нот: от ре — до ля! О безответная любовь, О безответность вопрошанья, О смерть над сердцем — белой шалью, О над больным склоненный Бог! 1995 * * * Я верю, потому и говорю: Ни в мысленных мирах, ни в райских кущах Нет тайны выше яблони цветущей. Она, как свет, пришла на ум Царю При сотворенье. Вдоль дорог и пашен, В садах весны близ маленьких домов Она цветет. И Тот, Кто в славе страшен, Яснее тайну выразить не мог. И мы проходим в белых лепестках По саду тайн Его аллеей нижней… — В одно мгновенье расскажи о жизни! — Лишь яблоней! И более никак. 1995 * * * Шла мосточком, шла ясной зорькой — Спелая малина в ведерке: На перильца облокотилась — Все до ягодки раскатилось. Жизнь ходила в пестром веночке — Доверху в ведерке денечки: Опрокинула, рассмеялась — Ни денечка нам не осталось. Ах, денек прожить бы красиво — Василек да желтая нива, С кувшином да с глиняной кружкой — Там, где ходит аист с подружкой! А ведь сколько солнца бывало — Хоть пляши, пируй до отвала… Жили-то не так, вот что горько, Оглянулись — пусто ведерко. Ах, денек прожить бы богато — Только петь-плясать до заката В голубой воскресной рубахе — Спелый хлеб да звонкие птахи! 1995 * * * Сиреневые сумерки неброские, Нахохлившийся голубь за стеклом, Балконные решеточки московские И Божьей милостью раздумье над стихом! Я воздухом одним дышу с поэтами, Давно квартиры снявшими меж звезд, И той же странной радостью согреты мы, Что зимней песенкой качает Крымский мост. Я принимаю их благословение, Забыв своих погодков едкий дым, И звезды с каждым днем все откровеннее Зовут меня переселиться к ним. 1995 * * * Так солнечно и просто, Не мудрствуя лукаво, Сказать про козий мостик, Про птичью переправу, Где мы с тобой встречались Навеки и во сне, И в ручейке качались, Дрожали на волне. И как чисты березы И облака правдивы — Так не было угрозы, Что сгинет это диво, Где мы с тобой встречались Случайно и с утра, Хоть столько лет промчалось И умирать пора. Там небо дальней гранью Грозово осветилось, Там отрока дыханье Впервые участилось, Где мы с тобой встречались Однажды и нигде, Ликуя и печалясь, Дробясь в цветной воде… 1995 * * * В ожидании смертного часа В бесприютное небо ложись… Но и он отгремел и промчался, И осталась туманная жизнь. Тихоструйная речь у камина, Сонный взгляд — по старинным томам, Десятина с аниса и тмина Да спасительно-легкий туман. Усомнишься: а вправду ли выжил? Или это — лишь роздых на миг, Перед тем как поднимешься выше Милосердных иллюзий земных? От зрачков бесноватых якута И от пляски беды огневой Кто-то сердце забвеньем окутал И чуть слышно стучится в него… 1996 СОЛОВЕЙ Там, где ходит, пальца тоньше, Месяц в тучке рваной, Разочарований больше, Чем очарований. Да, в подлунной той юдоли, В доле той — долине Крик вороний длится доле Песни соловьиной. Но не звезды пали, — души, И спадают снова — Хоть мгновенье, да послушать Соловья земного. Хоть украдкой, да упиться Там, где ночь пирует, Где невидимая птица Окоем чарует. Страшно и отрадно в теле, В нем светло и слепо. Только души б не хотели Возвратиться в небо. И они своим отказом Пред зарею алой Только тешат Высший Разум, Ставший птицей малой… 1996 Октава Цикл стихотворений Роману Дименштейну 1. ПЕСЕНКА Жду-пожду: когда услышу Из-за моря чудный зов, Тот ли оклик Тайны высшей, Ту ли песенку без слов? Часто песня раздавалась У дорожки между лип. — Жизнь прожил. Осталась малость, Да молчит морской прилив. Изобилье иль остаток — Знать не надо. Что мне в том? Только зов заморский сладок — Сладок так, что в горле ком… 1996 2. СОЛНЦЕ ПОЛНОЧИ Солнце полночи невидимо, Но оно всех горячей, Не умерить, не затмить его Несверкающих лучей. Те, кто тонкую мечту свою Черным кружевом зовут — Лишь поэты его чувствуют, Лишь поэты им живут. Солнце полночи родимое, Вдохновенья темный свет — Ты, для всех времен единое, Ты, кого для прочих нет, Нищих принцев утешение, В яркий полдень сбитых с ног, — Заходи без приглашения Сквозь завесу наших снов! Ибо страны и столетия, В рог забвения трубя, Если Небу и ответили — Только отблеском тебя. Ничего уже не надо нам Среди ночи мировой: Жить бы темным, неразгаданным Счастьем света твоего… 1996 3. СВЕТЛЯЧОК Дело не в том, что светлячок — Образ блуждающей души, Он ведь и сам душу влечет В звездное небо из этой глуши. Мы опустили глаза и молчим, Древние клены скажут за нас. Мы по земле эту ночь влачим, Эти обрывки сотен сонат. Но, чтобы в прах не распалась мечта, Задохнувшись в этих стенах, Души видят во сне светлячка — Высшего мира тишайший знак. 1996 4. ВЕТЕР Все, что я видел, — это ветер, Все, что я слышал, — облака, И на печаль мою ответил Часов далеких синий гром. Я в небе клены окликал, Закатов клятвенный свидетель, И контуры погасших крон Зрачками черными ласкал. 1996 5. МАЛЬВЫ Осенние мальвы — Цветенья во тьме торжество! Пусть лето сломали, Но краски сильнее всего — И празднуют славу Средь сумерек, под фонарем, Где день красноглавый Давно перестал быть царем. Расшвыряны ветви, Распластан в пыли георгин: Луна моя, нет ли К умершим моим дорогим Тропиночки малой — В лугах, в облаках, наяву? Но властвуют мальвы. Притянутый ими, живу. Но властвуют мальвы. И тяга подлунная — в них. В какую же даль вы Уходите, сердце склонив К Стране Расставанья, Где свет погасили в домах? Лишь отсвет кровавый И нежность щемящая мальв… 1996 6. ПТИЦА Встряхнулся сад, что птица после ливня, Взмахнул березы радостным крылом: Верни мне зренье детское. Вели мне Минутой жить, не помня о былом. Вернее, так: дай видеть все, что было, Покуда будет зрения хватать, Глазами птицы, птицы яркокрылой, Чтоб от дождя и счастья трепетать! 1996 7. НА ХОЛМАХ Я вижу, что Бог Между этих осенних холмов Доступен, как вздох, И открыт для тревожных умов, Поскольку лучи Он направил под острым углом: Гляди и молчи, И печалься о лете былом. Я вижу, что Он Между этих щемящих ракит Внезапен, как звон, И, как солнце за облаком, скрыт, Поскольку в воде Отразился тот Лик Чистоты, Который — нигде, Но Которого все мы — черты. Я чувствую: Бог На моем держит руку плече, Как первый ледок На прервавшем дыханье ручье, Поскольку пора Возвращаться в ту зимнюю мглу, Где лучик добра Неподвластен всемирному злу. 1996 8. ПОМНЯЩИЙ Я хочу прочитать хоть страницу, Но, привычные буквы тесня, Проступают змеи и птицы, Ошалело вперяясь в меня. И в порыве неведомой муки, Словно ужасу ставя заслон, Человек, воздевающий руки, Притворился огромным Числом. Где знакомые линии, формы? Вместо них — волкоглавый бог. — Мы покорны, покорны, покорны! — Это скованных гонят рабов. Я пытаюсь прорваться, пробиться, Хоть единое слово прочесть, — Но лишь плети, ступени и птицы. Ибо в них — фараонова месть. Что за книга? Куда мне деваться? Сквозь событья обычного дня, Как актеры из-за декораций, Смотрят ибис и лев на меня. То ль сквозь Книгу судьбы, то ль из выси, То ль из зеркала (чье оно, чье?) Смотрит он, опочивший в Мемфисе, Смотрит помнящий имя мое… 1996 АРХИТЕКТОР Дом должен быть принят. Листву чужеродное ранит. Он время раздвинет И судеб свершением встанет, Рассчитан по метрам У Ангела Снов под рукой, Одобренный ветром, И ливнем, и ближней рекой. Подъезд и колонны. Рожденье и первые страхи. Пусть их благосклонно Воспримут апрельские птахи. Пусть облако-птица Забудет изгнания страх — И пусть воплотится В построенных заново снах… 1996 МАСТЕРСКАЯ Я понимаю этот ропот, Барашки браги по морям, — Он вдохновляет, он торопит, Напоминая: день не допит И жив художник Ихмальян. Гроза вспорхнет — я затоскую, Запечатленья возжелав, А шторм загонит в мастерскую, Где я с часами заворкую, Где синий пялится жираф. И в беспорядке живописном Холсты и кактус надувной, И красный лев, как будто вы с ним Знакомцы по небесным высям Иль обошли весь круг земной. Чего еще на свете надо? Всего и есть — жираф да лев. Порой достаточно лишь взгляда Из холстяного зоосада, Чтоб рассмеяться, захмелев… 1996 * * * Вот последняя. Первая тема. Отошел мироздания шум. Холодеют созвездья и тело, Но предсмертно яснеет ум. И ему вспоминается средство Проходить времена насквозь — Это было знакомо в детстве, Но на семьдесят лет прервалось. С ним еще и прощаться не чают — А уже он на небо взбежал, И его с улыбкой встречают Те, кого он в слезах провожал. 1996 ВЕЛИКИЕ ЛУКИ «Великие Луки!» — Торжественно кто-то зовет, И рощи, как руки, Простерты в глухой небосвод. О, сколько просили, И снова — великая тьма. Не ты ли, Россия, Лицом потемнела сама? Великие Луки Натянуты. Бой предстоит. Великие муки — И отроки плачут навзрыд. Но древнего рая Осталась на травах печать: У этого края — Бессмертная сила дышать. От Вышнего Дома К резному и светлому — нить: Вновь движутся громы, Чтоб луч оборвать — и сломить Великие Луки. Но средь небывалых скорбей — Великие звуки Исторгнуты лирой твоей! 1996 * * * Мы живем в доречевую пору — Чувство есть, а выраженья нет ему. Лишь влюбленному дано сказаться взору. И еще — предсмертному. Наше время — пестрый полурынок, Наше племя — род полухвостатый. Здесь разгул страстей полузвериных, Воздвиженье полустатуй. Стало дико: отчего все «полу»? Вот тогда и понял, что живу я — Кто сказал: «В дописьменную пору»? — Нет! В доречевую. 1996 ЦЫГАНСКОЕ Не так уж много странствий, Серебряные серьги, Не так уж много Франций, Не так уж много Сербий, А после пыльных странствий — Ни крошки, ни глотка, А в песне столько страсти, Но песня коротка. Не так уж много ласки, Звенящее монисто, Весна не в нашей власти, Минует лето быстро, Друг с другом воровато Встречаются уста, А за чертой заката — Ни камня, ни креста. Как мало вас осталось, А те, что были, — где вы? Кашмирской шали шалость, Ромейские напевы, Мемфийские литавры, Пустые закрома, А за струной гитары — Ни метки, ни холма… 1996 * * * Смыслоземь расширялась к Востоку, Против солнца и Солнцу навстречу, На прозренье сквозь драму к восторгу Не хватило времен и наречий. И поэтому черные Зимы, И поэтому белые Кони Были многим страшны и незримы, Но на смертной квадриге легко мне. 1996 ЗА́МОК Поэма В 1918 году об этом писали газеты: без вести пропавший солдат многократно являлся своей невесте во сне, взывая о помощи. И она отправилась на поиски… 1 …Мир бедствий, приоткрытый для чудес, В сырой темнице — запах яблонь райских, Во мраке ада — проблески небес, Среди могильных плит — слова о ласках… . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . — Чудес нам, Мерна, видеть не дано! — Как так? А белый наш костел на горке — Не чудо ли? И вот еще одно: У самых сладких яблок — привкус горький. Как раз под осень будет их полно! Так жить бы век, и дней других не знать бы, Лишь яблочное пусть горчит вино. — У нас еще три месяца до свадьбы… 2 …Русский царь сбирает рать С немцами на драку, — Хорошо ли умирать В том бою поляку? Нам венчанья не видать В месяц желтых листьев… — Светлой Девы благодать Над тобой, Станислав! Скоро ль свидимся иль нет — Только знай, что Мерна Пред крестом дала обет Быть навеки верной… 3 …О черные полгода — В молитве о письме! Уж на полях — свобода, Уж Польша — не в тюрьме. Но нет, не это в мыслях: Полночная Луна Твердит, что жив Станислав, Что Мерна — не одна… 4 …Огонек свечи под сводом Вспыхнул — и погас: Вот ее Станислав, вот он — Снится в сотый раз! Яркий, страшный сон всегдашний Под собачий вой: В замке под упавшей башней — Погребен живой! Пролил, весть немую выслав, На сердце росу: — Я приду к тебе, Станислав, Я тебя спасу!.. 5 …Ксендз выслушал, качая головой: — Здесь нет особого секрета. Хоть умер он, у Бога он живой, Там все живые — в Царстве Света… Но знает Мерна: сон ее не лжив. И тихо из родного края Она уходит, чтоб того, кто жив, Найти, всечасно умирая. И каждый, кто в войну от слез ослеп, Чье счастье оборвалось круто, — Выносит воду, подает ей хлеб И рад, что нужен хоть кому-то… Десятки замков на ее пути — И все на сон тот непохожи. О, только б выжить, выжить и найти… Так, верно, Ты нас ищешь, Боже!.. 6 …На юге, близ деревни Злота, Старинный замок тоже есть. Ее остановило что-то, Дошла невидимая весть. Два года веры и скитаний, Два года — явь под властью сна… — Из пушек тут стреляли, пани, И башня рухнула одна… «Сошла с ума» — одно в их мыслях, Ей никого не убедить… — О, сдвиньте камни! Там Станислав! Как мне его освободить?! Кто со слезами, кто с усмешкой — Стоят, немотствуя, толпой… О Мерна, будь сильна! Не мешкай! Святые Ангелы с тобой!.. 7 …Как в детстве мы снова стоим и молчим, С ним за руки крепко держась. От камня он в сумраке неотличим, Лишь солнце исходит из глаз. — Хозяева ль замка ко мне так щедры, Хоть нет их на свете давно? — В подвале еще не истлели сыры, И в бочках не скисло вино… — О нет, мой любимый! Один только щедр — Тот, с Кем ты два года вдвоем, Кто всем обладает — от высей до недр, Кто в небе — и в сердце твоем!.. . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . …Мир бедствий, приоткрытый для чудес, В сырой темнице — запах яблонь райских, Во мраке ада — проблески небес, Среди могильных плит — слова о ласках… 1994