Из книги «Осенний поезд» (1977 – 1980)
Ночная Польша Там встречный — в сутане
Иль форме парадной,
На санках катанье
С горы безвозвратной,
В беззвездную полость
Нависшего рва
Бил утренний колос —
И день созревал. Но ищешь иное —
И видишь лишь ночи,
Где лист жестяной
Февралем исколочен,
Где будущих пагуб
(Горят адреса) —
Что зреющих ягод
В июльских лесах… Идет — мостовой ли,
Белеющей кроной —
Творенье живое
Сквозь мир похоронный,
И в этой фигуре
Меж тлеющих лип —
Не двери, а бури
Замкнувшейся — скрип. Соборно и твердо
Лицо, словно город —
Старинного рода
Последний аккорд.
О Вы, незнакомка
Во мраке до пят,
Безжалостно-громко
В Ваш дом постучат. Там жертвенный опыт
Пьешь уксусом с губки,
Там ангелов шепот,
Хрустальные кубки
Для крови… Ты помнишь? —
Рожденья звезда.
И польская полночь
Возносит туда… 1977
* * * Ищет галка оттаявший грош,
Свищет поле на сотни ладов,
Города окунаются в дождь,
Очищаются от холодов, Скоро снова меня поведешь
По дороге без слов и следов… И китайских садов фонари —
Сизари за окном у меня,
Но зажги свой закат, говори
На заре уходящего дня, Потому что горит изнутри —
И грозит распаяться броня… 1977
Новоспасский монастырь О самый овраг спотыкались дома —
Причудливые сосуды печали,
Зарей закупоренные дотемна,
И гордые тучи ландшафт венчали. И он — почерневший за зиму сосуд,
Наполненный винной виной предчувствий,
Воочию видел: его несут
Распить — и разбить в одичалом хрусте Кустов придорожных и слов сухих,
Какими обменивается прохожий
Со встречным случайным. Он чувствовал кожей
Древесно-шершавую сухость их. Темнело, и тучи слетались на пир,
А он на лукавый проулок с опаской
Косился. Тогда Монастырь Новоспасский
Проулок и позднее небо скрепил. …Есть странное место пред Монастырем —
Поляна с деревьями грозно-густыми,
Завалена углем и всяким старьем,—
Поляна людей, забывающих имя. Здесь утром пируют под каждым кустом,
А к вечеру многие спать остаются,
И галки на выцветшем зданье святом
Сквозь дождь еле слышный над ними смеются. Задушенный проводом, спит Монастырь,
И в памяти слов распадаются звенья,
И тенью выходит звонарь на пустырь —
На полный до края обид и забвенья… . . . . . . . . . . . . . . . . . . . …И он тут сидел, забываясь, лечась,
И пил эту смесь униженья и боли,
И было страданье его — только часть
Огромной, как небо, всеобщей недоли. И вдруг он увидел старушек — они
Одна у другой отнимали бутылки,
Валявшиеся, куда ни взгляни,
Ругаясь до самозабвения пылко. И все же прервать не могли тишины:
Крутой колокольни колонки и дверцы —
Как тайна безропотно-нищей страны,
До дня отомщенья хранимая в сердце. …И день воссиял. Он поднялся — и шел,
Проулком, землею и небом довольный.
Был издали виден ему хорошо
Сверкавший на башне рассвет колокольный. 1977
* * * В безродный ум, закрытый наглухо,
С попутным воздухом, нечаянно,
Ворвутся луговые запахи —
И память отомкнут начальную, И детство шаткое раздвинется,
И век слепой, и пост коричневый,
И строй тревожных башен Вильнюса,
И смерть сырая и фабричная. И звезд смешенье. И рождение
В стране, где ясень — словно заговор.
Мысль умерла. И только тень ее
Древесными цветет зигзагами. Себе я выберу в товарищи
Во тьму вещающего Одина —
И пряный запах, раскрывающий
Безмерный мир, в порыве пройденный. 1978
* * * Сложившись вдвое, птицы падали,
Теряя слух, теряя вес,
В твою расколотую надвое
Тарелку свадебных небес. Мой взгляд следил крушений крошево,
Набеги океанских орд
На город черный, властно брошенный
Ветрами смут на смертный одр. Морской народ, звеня колючками,
С червонных чащ сдирал кору.
С далеких звезд сходили лучники —
Двенадцать братьев на пиру. 1978
Свет из окон ‹Из цикла›
‹1› …И время, пойманное в клетку
Просветов меж ветвей древесных,
Поет по-грустному и редко
Обрывки песен неизвестных,— То звуков разноречье зимних,
То жарких листьев стрекотанье,
То память в непробудных ливнях
Бежит от перезревшей тайны. Но влажный вкус ее малинный
И вспоминается, и манит,
И возвращаешься с Неглинной —
Насквозь — вечерними домами, А в них стирают и рисуют,
Растят детей и орхидеи,
И видят улицу косую
Из окон древней Иудеи. А ты идешь — тебя не знают
Ни зеркала, ни коридоры,
Но время — лестница сквозная
В наш мир высокий и бредовый. Ты — в нем опять. И только сзади —
Обрывки скорбных разговоров,
И вздохов чистые тетради,
И страха бархатного ворох… 1977
‹2› Двор. Дерево едино и темно —
Нерасчлененный хор, в нем каждый лист — как птица.
Но зажжены огни — уже пришли за мной,
Мне в прошлое пора к ушедшим воротиться. У вас темно дышать, а я хотел пройтись,
Здесь окна вечеров объемны, словно клети,
В них Дерево Добра рассыпалось на птиц,
И каждая поет — одна на целом свете. Не смели подойти, росли вдали, как дым,
Но, подкатив звезду, в ней замерли.— Я еду!
Там затихает плач. Там с будущим одним,
Как с братом по утрам, о снах ведешь беседу. 1977
‹3› Голос Иакова И ты во сне бежал — и двинуться не мог,
Как загнанный олень, запутавшийся в чаще.
Кровавый пот секунд, сочившийся на мох,
Был поднесен тебе в твоей горчайшей чаше. Пригубил ты — и лег. И в этот самый миг
Звучащие тела мелькнули меж стволами —
И все заполнил свет. И он вмещался в них,
Но был превыше их, как лик в картинной раме. И ты забыл про смерть. Под греблю грубых рук,
Сияя, голос плыл. Ты вспомнил, как Ревекка
С корицей пряною смешала горький лук,
Уча Иакова. Тебе открылись вдруг
Безумье, нищета и слава человека. 1977
‹4› Я в беспокойстве, но найду покой,
Едва лицо твое вблизи увижу,
Иль в трех шагах, иль даже за рекой,
Иль пусть во сне, но мне хотелось — ближе… Я безнадежен. Но надежда есть —
Что смертный слух слова твои уловит,
Иль о тебе дойдет глухая весть,
Иль тень ее коснется изголовья. Я умираю. Но еще живу —
Лишь запахом, почти неуловимым,
Твоих волос, упавших на траву,
Тянущуюся к нисходящим ивам. 1977
Святой Себастьян С растущими крыльями белыми —
И сам, словно птица, бел —
Висит, оперенный стрелами,
Мишенью для новых стрел. …И глина с тяжелым телом
Сольется. А что ему?
— Весь белый. Такому белому
Уже не упасть во тьму. Такому — не оступиться…
И ночь земли напролет
Под черным куполом птица
О муках любви поет… 1977
* * * Это было незадолго перед смертью:
Осень сыпала секунды, словно гравий,
Пах бульвар позеленевшей медью,
Были сны яснее всякой яви. Тротуары становились шире
От цветов — никто не думал брать их,
Слишком неестественно спешили
Модницы в чрезмерно длинных платьях. Он, сквозь переулки, как сквозь пальцы,
Просыпаясь в бытие иное,
Непривычно часто оступался,
Чей-то взгляд почувствовав спиною… …Город, словно сонный глаз, слипался… 1977
Квартира У входа, на вешалке — судьбы
Пестреют одна на другой:
Их Время, как тяжкие шубы,
Развешало спешной рукой. И дверь отворится с одышкой,
И длинной передней пройдешь:
За стенкой — лепной, как ледышка —
Забытых событий галдеж. И в жизнь, как в сонату сквозную,
Войдешь, отряхая миры,
И сразу возможность иную
Узором откроют ковры. Усадят — и, как ни упорствуй,
А взгляд допьяна напоят…
Здесь наше свершалось знакомство
И полдни, и ночи подряд, Бессонницей противоречий
Кормили за этим столом,
Здесь были нежданные встречи
И свечи величья в былом, Провиденье зимних пожаров
В горенье июльских рябин,
Того, как незнающий жалок
И как познающий любим, Как, слухом больным налитая,
Отчаянья плещет река,
Как вихрем любовь, налетая,
Уносит лицо в облака. …В конце этой комнаты, слева,
Окно безвозвратность таит —
В нем, словно осенняя дева,
Пречистое Небо стоит. 1977
* * * Касаясь пыльной дремы жалом,
Скитанья и греха образчик,
Змея дороги над вокзалом
Висела — на ладонь от спящих. Сквозь сон смеясь, цыган провидел
Столиц горящие палатки.
Спал мира изгнанный правитель
В шинели Каина на лавке… 1977
Неизбежное Нежданно и негаданно — лицом
Подобный небу, зеркалу, потоку,
Вместивший лет моих лучистый сонм
В зрачках, горящих грустно и глубоко, Пришел мой гость. Судьба свилась кольцом,
Сочился в детство смертный холод Срока… Но свыше сил был солон этот сон,
И я бродил, проснувшись, одиноко… 1977
Моммендор В сон распахнутые взоры…
Прорезается в глазах
Черный замок Моммендора —
Словно молнии зигзаг. Входит смерть — и стебли косит:
Густо травы поросли,
Заслоняющие проседь
Моммендоровой скалы… …Соглядатаи — туманы
По крутой скале ползут,
Кони в сумерках нежданно
Гостя вещего везут, И барон спешит навстречу,
И волненье улеглось,—
Но отрывисты их речи,
И не прямо смотрит гость… Треск светилен, чад жаровен,
Тьмы высокий потолок…
Грозен взгляд, и путь не ровен,
И слова диктует рок. Все ушли — лишь эти двое
Внемлют, царствуют и ждут —
И в безмолвные покои
Шаткой лестницей идут. Только полнит коридоры
Сада мертвенная тишь…
Не забудешь Моммендора,
Как судьбу не победишь. 1977
* * * Медной застынь стеной,
Вихрем ли закружись,
Ты — навсегда со мной,
Ближе, чем к смерти — жизнь. Горе, коль захочу
Вырваться и уйти…
Ближе, чем свет — к лучу,
Ближе, чем цель — к пути. В искрометанье крон
И в глубине камней —
Ближе, чем к яви — сон,
Ближе, чем ты — ко мне… 1977
Каталог гор и морей ‹Из цикла›
‹1› …В шуршащем краю, словно шарик бумажный —
Китай —
Когда-то и ты тонкорунно-игрушечным сделан.
Забытые дали, и небо, и воду читай:
Черны начертанья, но главное сказано — белым. И смотрит рыбак, позабыв про стеклянный улов,
Про берег соломенный, краткую жизнь без открытий,
Как странная рыба со множеством глаз и голов
Волну будоражит — и вдруг застывает в нефрите… 1978
‹2› В суме дорожной хвою спрячь —
Излечишься от хвори,
В печаль — добавь совиный плач
С надеждой луговою. Болезни тела и души,
Племен дурной обычай
Излечит собранный в кувшин
Сладчайший голос птичий. Целебна жизнь. Раскрыв ларец,
Дыханье трав измерьте.
Целебна смерть. Скажи, мудрец:
Когда и сколько — смерти?.. 1978
В парке Темно, и печаль клубится,
И так фонари зажгли,
Как может самоубийца
В последний момент влюбиться —
И выскользнуть из петли… Они протянули свет свой —
Соломинкой над волной.
Забытых друзей приветствуй!
С обеих сторон — как в детстве —
Влюбленность и страх сквозной. А кто впереди? Быть может,
И ты? Ведь прошло по коже
Предчувствие — как во сне? Заря… Но бледнее мела,
И трепетно и несмело
Взошла она… Что же с ней?.. 1977
Баллада Всадник сорвался с кручи,
С лошадью вместе — в ад.
Люди ничуть не лучше —
Сверху, крестясь, глядят. Криками их играет
Призрачная рука,
Вздохи их собирает
В перистые облака. Коршун парит, их тени
Крыльями перечеркнув,
Острым углом падений
Хищный повернут клюв. Только на отзвук темный,
Общей страшась вины,
Каждый, себя не помня,
Смотрит со стороны. Встанет от снов отрадных,
Вспомнит — и возопит…
…Горный побит виноградник,
Капли стучат копыт. 1978
Воспоминание …В этом веке вязком
Не расправишь плечи —
В городке славянском,
В западном наречье, Не раздвинешь ветви
В говор проливной.
Оглянешься — дети
Выросли давно… Не родились. Рано.
Крепче спи, услышав
Сквозь возню тумана
В черепичных крышах, Как, покинув Краков
После слез и драк,
В свете звездных знаков
Едет Яков Франк… Душно ночью длинной.
Не родились дети.
До резни безвинной —
Полтора столетья. Смяты крылья Франка.
Гаснет звук речей.—
Нет крыла. Есть ранка
На твоем плече… Просветлятся дали.
Вспыхнут птичьи хоры.
Звезды, что упали —
Воплотятся вскоре. Не тебе ль навстречу
Пыль колес вилась?
— Не расправишь плечи.
Не раскроешь глаз… 1978
* * * Был воздух бездомен и колок,
Металась в сомненье щепа,
Как белый козленок, поселок
Нависшие тучи щипал. Пути разводили нелепо
Руками, скрываясь из глаз,
И в сердце печальное лето
Вонзалось, блестя как игла. Но если забудется ворох
Сухих, и несмятый в горсти,—
То вспомни глаза, от которых
Ты страха не мог отвести… 1978
Скрытый город ‹Из цикла›
‹1› Дня волненье стрекотало,
Птицей пело на виске,
Только в теплый час и талый,
Утешая мир усталый,
Вечер вызвали к доске. Ученик любимый, лучший,
Он схватил обломок мысли,
И обломком, словно мелом,
Рисовал Луну на круче,
Но ее стирали тучи —
И вопросом тяжким висли:
«Где ответ? Луна — вранье!» — И движением несмелым
Он опять чертил ее… В час, когда элите звездной,
Просветленнейшей элите,
Хорошо гордиться сверху
Сквозь пенсне и сквозь лорнет,— Надо вдруг из дома выйти
В мир шагающих наитий,
В мир непоправимо-поздний,
Где на страх ответа нет… 1978
‹2› …Ночь глаза наводит рачьи.
Только так, и не иначе
Разум сонный и незрячий
Начинает видеть свет —
Не надеясь на удачу,
За улыбкой слезы пряча
На пологом склоне лет
Старой улицы. Тем паче,
Что в конце ее маячит
То ли куст, то ли ответ… …В стороне, во тьме Заречной,
В переулке каждый встречный —
Неразгаданный секрет… 1978
‹3› …Человек с нависшими бровями,
С непреклонным, орлим взглядом курда,
Как мы в полночь повстречались с Вами?
Вы с Луны? С Юпитера? Откуда? Как мы жили — за четыре дома,
Под светилом, гаснущим в испуге,
Как мы жили — глухо, незнакомо,
Не догадываясь друг о друге? Может быть, звезда волненье выдаст,
Взгляд метнув из-под бровей нависших?
Или мы опять слетим, не свидясь,
Прямо в пропасть со ступеней высших — И увидим, падая: дорогу
Мертвыми устлали соловьями… Кто глядит — без гнева и упрека,
Звездным светом нас благословляя?.. 1978
Гроза Гроза подходила — негромко,
Но пристально и деловито,
На слух разнимая в потемках,
Что́ смешано и перевито. Садовник, средь сумерек поздних
Вошедший проветрить аллею,
Твой взгляд задержался на розах,
Запахнувших, благоговея. Постой же еще хоть минуту,
Окинь меня взглядом хозяйским,
И душную, плотную смуту
Сними — по привычке, без ласки,
Как ветку, повисшую круто… 1978
* * * Сегодня царский день. Со щедростью монарха
Рассыпан блеск и шум. И Вечность у реки
Стоит, облокотясь: она видна сквозь арку,
И зайчиков на рябь кидает кругляки. И нищий у моста вдруг получает титул
Властителя земли: мир создан для него…
Ты помнишь этот день? — Он редкий посетитель,
Он к детству возведет по скорби винтовой. И с колокольни сна, и с чердака косого,
С Амуровой стрелы средь башенных часов —
Взгляни на город слез, услышь немое слово,
Узнай свое лицо — и отзовись на зов… 1978
Призыв Покуда солнце не зашло
Над потрясенной головой,
Пока наречия крыло
Не преломилось в полевой Стране — вне сроков и границ,
Пока дыхание золой
Вверх не взметнулось,— бросься ниц,
И страх рокочущий омой Слезами страсти.— Пусть, пройдя
Предсердий путь, сквозь дверь зрачка
Плеснет кричащая вода,—
Так ждет гроза себя самой,
Так видишь мать издалека. О, пусть пространства захлестнет,
Прельстив миры, вобрав миры,
Неся янтарь, медузы, йод… И — вспять, как свертывать ковры
Привык услужливый швейцар…
И пусть они в тебе живут,
Из твоего светясь лица!.. О — сколько ищут, ждут, зовут
Твоих бескрылых, спящих век —
Все копьеносцы злых лесов,
Все латники латунных рек!.. О, ты, замкнувший на засов
Две створки золотых ворот —
Добро и зло!.. Тебя зовет
Огонь — твой брат, как ты, велик. Он память прошлого изгрыз,
Он будущее пепелит…
Но отзовись — и загорись!
С крутого Храма — бросься вниз! Ты знаешь, как, услышав «нет»,—
В поток бросаются с моста,
И бездна заполняет свет
И разевает пасть, пуста? О, не раздумывай! Ты — мост
От грусти птиц до дальних звезд!.. Но цепь сознанья не порви,
Сновидец, не устань смотреть,—
О ты, лишающий любви,
Ты, обрекающий на смерть!.. 1978
Театр Как секунды очерствели!
Пусть раздвинутся в веселье
Рукоплещущей волной —
Мне тебя сыграть дано! Мы пришли сюда из рая,
Отражаясь и играя,
И шуршит безумья шелк:
Кто искал — и не нашел? Взвейся, занавес шуршащий,
На миру погибель слаще,
Мы из рая — и назад…
Отразись в моих глазах! Как молчим непоправимо…
Мяли травы Херувимы,
Умирая день за днем…
Ближе… Ближе… Соскользнем… На Фавор спеши подняться,
Чтобы с Вечностью обняться,
Воскресать и умирать,
Отражаться и играть! Как столетья ни громоздки,
Но они легки — подмостки
Человеческих зеркал…
Кто нашел — и не искал?.. 1978
* * * У книг в многоцветном и вольном плену,
Почувствовав сумрак и сырость,
Ты встал — и в оконную тьму заглянул,
Но будущее не открылось: Страх тихо стекал по стеклу, словно клей,
Судьбы заполняя бездонность,
Но множество книг отразилось в стекле,
И дождь заслонив, и бездомность. 1978
* * * Не Кельна зубцы, не мечети Алеппо,
Не солнца колонны, где Данте скорбел,
Но город — кусок ноздреватого хлеба,
Ты — люлька, надгробье, опять — колыбель… Не в силах исчезнуть и сбыться не в силах,
Твой мир барабанный и громок, и пуст —
Так ведьма тебя на костях замесила,
И вжился январь в перемолотый хруст. Ты рухнул — как лист на попранье колесам,
Грядущее время успевший проспать.
…Проходим вдвоем по мостам безголосым.
Ты жив только нами, поющими вспять. 1978
* * * Ловила скитальцев далекая Вена
Стремглавьем небес — наподобье сачка.
Порхал мотылек, по-дневному надменный,—
Подвижная точка над «и» стебелька. И самые чуткие слышали: сумрак
Густел, как Иисус ни старался Навин.
…И молча глядели в бассейнах и Луврах
Печальные антики с телом живым. 1978
Перед резней Что же нас тянет остаться в Стамбуле?
— Розовый куст призывной.
Это звезда, недоступная пуле,
Взглядом следит за мной. Что окликает нас чаще и чаще?
— Разве глухая сирень.
Это монах, в наши души смотрящий,
Не вставая с колен. Только жасмин сновиденьем продлится…
Что не дает уцелеть?
— Это к тебе обращенные лица
Горьких прожитых лет. 1978
* * * В широкой лодке перевозчик мертвых
Везет сегодня одного меня,
И желтый берег в шестигранных сотах
Прошедшим пахнет, сладостью маня. Ужели, тело, ты — ладья Харона,
И грустный ум плывет не первый год
Вдоль берегов всемирного урона,
В блаженной смерти одинок и горд, И все, кого я ненадолго встретил,
Игрой тумана были на воде,
И шепчет старец: «Нам не нужен третий,
Мы и вдвоем — повсюду и нигде…» 1978
Мифы ‹Из цикла›
‹1› Нарцисс Как тот цветок и отраженье страсти
В невозмутимом озере зрачка…
Как свет, упавший в зеркало с обрыва,
Свое лицо в воде разъял на части,— Так мудрецы, державы и века
Запомнили безумца взгляд счастливый,
И трепет в предвкушенье высшей власти —
И гордую улыбку Двойника!.. 1978
‹2› Гиацинт …Гремящим ударом диска
Созвездья сдвинуты с мест,
И небо чрезмерно близко —
В осколках лежит окрест. И я, истекая кровью,
Склоняясь душой к ручью,
Невиданной, нежной новью
Из крови своей встаю… . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . До нашей встречи, Аполлон,
Во времени бездомном
Я замутненным был стеклом
И сомкнутым бутоном. И я молил тебя: «Согрей!» —
И вкруг луча обвился,
А ты учил меня игре,
Чей строй превыше смысла, И ты глядел с пустых высот,
Мой обрывая выдох,—
Так смотрят пчелы, чуя сок
В цветах полураскрытых… 1979
Сильфиды С овцами, как при Лаване,
Утром гуляет облако,
И не поймет никак
Мальчик: зачем подолгу
Скрываются те созданья,
Что длят плодов созреванье
В бесплотных и крепких руках? Вроде бы — спрятаться негде,
Пусто, деревьев мало,
А за небесной твердью
Скрываться им не пристало,— Ведь на одних Сильфидах,
На их бытии высоком,
Явленной жизни круг
Держится — вдох и выдох,
И наливаются соком
Яблоки на ветру. Вдруг — откровенье, оклик…
После сомнений долгих
Он на призыв идет…
Там, во дворце высоком,
Воздух подобен сотам,
Зренья густеет мед… 1978
Осенний поезд А когда подымается дым
После каждого слова,
И вокруг, словно смерть, недвижим
Хмурый воздух соловый, Непослушными пальцами мысль
Не удержишь — уронишь…
О, зачем ты столетьями тонешь?
Хоть сегодня — очнись! Если холод иглою прошил
Загустевшее сердце,
Если в небе давно — ни души,
Если некуда деться, Кроме этой звезды земляной,
Лубяной, заскорузлой,
Если судеб не рубится узел,—
Хоть не плачь надо мной. Мир сгущенья и таянья. Мир
Той любви неоткрытой,
Для которой и рай был не мил,
От которой защиты Нет во тьме гробовой, и нельзя
До конца расквитаться…
У одра холодеющих станций —
Загляни мне в глаза. 1978
* * * …Еще живем. Еще таим подробность —
Песчинку мига — от морской волны,
В которой все нежившие равны.
Еще бежим от родины в безродность. …Ты помнишь, как на набережной той
Переходили вещи в отраженья,
И наши лица чувствовали жженье
Души миров — как солнце золотой? Тогда, взлетев, оттаяли слова
И закружились над слепящей гладью…
Того божественного полдня ради —
Завесы снов со смерти не срывай. 1978
На льду Среди толпы несметной
Снежинок и людей —
Живи с душой бессмертной
В ликующей беде. В кругу деревьев спящих —
О, как бессонно мне
Среди аллей погасших,
Но светлых при луне, Чей луч немой и вечный
На сотни лиц дробим,—
В стране, где первый встречный,
Как первый снег, любим, Где горький плач и шалость
Сошлись — играть в снежки,
Где все века смешались
В огнях Москвы-реки… 1978
Монолог …Вы все молчите, но молчанье это
Мне тяжело и как-то непривычно…
Вы не забыли — черный на рассвете
И золотой под вечер, черепичный
Спокойный город — безмятежный Рим,
Погибший в полдень от землетрясенья? Забыли?.. Ну — тогда поговорим
Об улице, блуждавшей в тьме весенней,
Как мальчик меж сиреневых кустов…
Бывало, не успеет миновать
Одна весна — за нею сразу сто… Вы знаете? Над улицею той
Давно отяготел сгущенный холод,
И некому ее отогревать —
Уж тридцать лет над ней стоит зима… Как, Вы ее не помните?.. А двор
В зеленых птицах и знакомых лицах
Старух, прохожих, столбиков, камней,
Где пели, словно первый раз на свете,
И наряжали к свадьбе жениха? Молчите? А старинный тихий дом —
Скрипели двери, времена нищали,
Жильцы, старея и сходя с ума,
Вас яблочным вареньем угощали,
И запах длился, как крадется тьма?.. Что ж — Ваша память отрясла их прах
От ног своих, спешащих к забытью?..
Но комнату в разбитых зеркалах
Вы помните? Любимую свою
У белого окна, в последний час?
Как в этот миг она была все та же,
И как она за все прощала Вас,
И ласково твердила имя Ваше?.. Нет, вижу я — Вы потеряли все:
Ее, себя… И все же пред осколком
Зеркальным — в той же комнате, как сон,
Стоите Вы… И простоите долго… Но дом, и двор, и город золотой
Нежданно потеряли отношенье
К тому лицу… К душе погибшей той…
Как в темном небе — гасни, отраженье!.. 1979
Йорик Да, что уж говорить — прошло то время,
Когда на пир великого безумья
Сходились хвастуны и короли,
И сам Шекспир играл для них на дудке… Настал последний, непробудный век.
И как ты в колокол всемирных взрывов
Ни бей,— тебе его не разбудить… Майданек, полный Гамлетов. На всех —
Один безмолвствующий отчий призрак,
Идущий вспять у будущего с краю,
И всех к себе влекущий… — И они
В своем падении неразличимы… Один из них, кто пишет эти строки,
Глядит в пустой прищур могильной ямы,
Как нищий сфинкс, обритый наголо. — И со своею головой играет. 1979
Объяснение Как дворам, по-будничному праздным,
Разгадать в столетии литом,
Что любил тебя всегда, но сразу
Не сказал… Что столько лет потом Говорил с тобою — не словами,
Но прерывистым дыханьем звезд,
Но бушующими деревами
В откровенные прорывы гроз, Что зимою — зябликом случайным
Я стучался в мерзлое окно… Да и то, что кажется молчаньем,
Было правдой до краев полно. 1979
Мухаммед …Архангел говорил: «Читай!»
А он в ответ: «Я не учился
Срывать с небесного щита
Созвездий медленные числа. Я знал: бегущий свиток лет
С той вязью встреч на белых веснах
Написан лишь затем, что вслед
Единственный читатель послан.— Я знал: для одного меня
Вся каллиграфия печалей
На обороте Книги Дня
Луны выводится лучами. Не бойся — я пойму и так:
Ведь на скрещенье вен трепещет
Велений Божьих каждый знак.
Вскрой полумесяцем — захлещет!» 1979
Ангел О возросший над самой крышей
Мой космический черенок,
Под которым созвездья рыщут
Городские, сбивая с ног, О юродивый, о тишайший,
Протянувший десятки рук
Над несбыточной жизнью нашей,
Над большим фонарем разлук… Беспечальный! В тебе не того ли
Слабоумного мальчика дух,
Что не знал ни тоски, ни боли
И ловил огоньки на льду? Помню — вскладчину хоронили
Мы всем домом тебя год назад… Не пустили. Не дали крылья.
Только долгий зеленый взгляд. 1979
Нищий-двойник …О господин! Когда великий мрак
Падет на эту землю безвозвратно,—
Последним светом в черных зеркалах
Я отражу тебя тысячекратно. Я стану песни отзвуком твоей,
Ответом средь всемирного молчанья,
Твоим воспоминаньем… О — поверь,
Поверь, что наша встреча не случайна!.. И ради тысяч непостижных лет,
Где мы неотличимы друг от друга,—
Подай на бедность — и смотри мне вслед,
Пока следы на льду не слижет вьюга. 1979
Полночь На лесных, на темнеющих тропах
Я искал тебя в тайном июле,
В золотых и загадочных строфах
Тех поэтов, чьи судьбы минули, На дорогах бездумья и неги,
Одиночества и забытья,—
С той минуты, как дали мне некий
Облик. В вечность отверстые веки.
С той поры, как себе я судья. Там, где ночь пробуждает немая
Полустанков печальных сердца,
Где не спят, за тебя принимая
Заоконную ветку, скворца,— Я искал тебя в каждом проулке,
В тех, кто за полночь сходит с перрона,
Кто не встретил на свете родных,— В их шагах, неуверенно-гулких,
В их горчайшем дыханье неровном,
В блеске звезд, исходящем от них. Я искал… Ты все ближе и ближе,
Соловьиный разносится свист.
Вижу кроны. Созвездия вижу.
На последнем пути — отзовись! 1979
Ты и я Ты — источник времен и странствий.
Излученье. Ученье. Суть.
Я — вместилище слова, страсти.
Я — всемирной судьбы сосуд. Как трепещет, горит пылинка
В безмятежном, крутом луче,
Так во мне Вифлеем и Треблинка
Вопрошают:
— О чей ты? Чей?.. — Отраженье. Рожденье Лика.
Изначальной печали ручей. 1979
Отелло О город — лейтмотив
Крушения любви,
Где, ноги промочив
По щиколку в крови, Я тенью прохожу
По площади немой,
И, не смолчав, дрожу
На звезд вопрос прямой!.. Венеция! Я сном,
Ошибкой завлечен
В твой бесприютный дом,
Как сокрушенный челн, Я только синь и хлеб
Хотел найти в тебе,
Но стал узлом судеб
В хрупчайшей той судьбе… Во тьме велик душой,
А днем неуловим,—
О, сколько я, чужой,
Свершил, чтоб стать твоим! Рукою черной — в явь
Из всех тянулся снов…
Но ты себе оставь
Кровавый мой улов! 1979
Школа Я много раз пытался стать другим,
И все ж не одолел себя ни в чем.
Но дерево — великое, как гимн —
Зарю склоняло над моим плечом. Оно учило скорби и хвале,
Как дирижер, покачивалась ветвь.
И я ни в чем себя не одолел —
Но в лучшей школе научился петь. И с изумленьем вижу: я пою,
Меня встречает облака поклон,
Как грешника прощенного — в раю,
Над целым государством грозных крон!.. 1979
Сын Ивана Грозного Тоска возвышалась над ним, словно город,
Пехотою слуха осаждена
И конницей зренья штурмуема. Но выкрик жезла был, как молния, короток —
И новая жизнь налегла, ледяная,
И больше слова ни к чему ему. Так смерть подошла — ледяною Москвою,
Огромными башнями будущих эр,
Висящими вслух над соборами,— Москвой, на столетья прохваченной хворью —
Насквозь. Как отцовский тот, пепельно-серый,
Взгляд, что водой голубой ему
Струился сыздетства… Но голос сожжен до конца,
Наследное выбрав имение
В том теле: он тезка безумца-отца,
И в смерти безумен не менее… 1979
Добро и зло Безумно красочный, и все же
Такой привычный день земной…
Как это все похоже, Боже,
На дождь грибной, на сон цветной! Всю нашу жизнь — в частях и в целом —
Нарисовал ребенок мелом
На солнцем залитой стене. — И на рисунок, между делом,
Упало несколько теней… 1979
Из окна Тот же старый тихий двор…
Но какою скорбью дышат
Ветви в летней темноте…
И насколько небо выше,
Повзрослевшее с тех пор… Да и жители — не те,
Да и где ж они — в потемках,
В шебуршанье веток тонких,
В небытьи обид и ссор?.. …Как судьба, на крыльях ломких
Мотылек в окно влетел… 1979
* * * На свете грустно. Этот выбор поздний
Дарю тебе, как сорванный цветок.
Земля и небо предаются розни,
Как наслажденью. Есть ли где серьезней
Всемирной философии итог? Мне кажется, мы час от часу ближе —
Полслова не сказавшие за жизнь,
Накрытые во сне листвою рыжей…
Вот, я дарю тебе печаль — возьми же,
Зачем звездой предутренней дрожишь?.. 1979
* * * Е. С. …Во тьме всемирного испуга,
В наш век кичливый и больной —
О, что мы примем друг от друга
Под Сулеймановой луной? — Тоску Лейли. И свет Меджнуна.
Начало зренья. Тайну тайн.
…А землю в адские кануны
Знакомит с небом «Эйр лайн»… 1979
* * * В песчаном подсознаньи роясь,
Пластов земных взрывая повесть,
Мы вспоминали неспроста,
Что жизни знак — летящий поезд,
А вслед за нею — пустота. Мы знали умиранье речи,
Мы знали дрожь последней встречи
С любимым, что не любит нас,
Нам лапы жизнь клала на плечи
С холодным блеском львиных глаз, И гневных гор горчили глыбы…
О, видеть Ангелов! Они бы
На райских пели нам пирах… Но мы опять снимали нимбы —
И шли, как нищие, во мрак. 1979
* * * Я — живой, но и осень — живая:
Кто кого из нас переживет?
Дни все новые в круг зазывая,
Водит прошлое свой хоровод. Ни листа, ни зеленого неба
Не осталось. На тучах — печать
Отчужденья и сна. И не мне бы
За скудеющий свет отвечать… 1979
Братьям Небом вспененным одеты,
Безутешные, как дети,—
Сумасшедшие поэты
Сумасшедшего столетья! Песнопевцы вен бурлящих,
Вскрытой страсти водопадов,
Меж ветвей телесной чащи
Густолистых — смерть не спрятав, Как богов, разбив каноны
Ради тайны непостижной,—
Убегаете… За вами —
Века злобного погоня,
Ваши лица — дальше, тише,— Мрак. Не передать словами… 1979
Возвращенье домой Хвойный вечер утешенья и защиты,
Небо душу облекло — огромный плед,
Деревянная калитка в сад сокрытый,
Жизнь трепещет, как в листве фонарный свет. Вот я снова здесь. Я возвращаю Слово,
В детстве сумеречном взятое в залог.
Слышу, как в другой стране рыдают вдовы,
Как, смеясь, растет в дверях чертополох. Я хотел в столетье этом не собою,
Но несчетными рожденьями прожить.
Ночь трясло. Шатало землю с перепою.
А сейчас цветок спросонья чуть дрожит. Я бывал в смешенье судеб сразу всеми —
И в отчаянье спасенье узнавал,
Был прологом и узлом в земной поэме,
Открывал страстей всемирный карнавал. Не чуждаясь унижения и славы,
Я в соборе и в ночлежном доме пел,
Босиком прошел весь этот век кровавый,
И от казни уберечься не успел. Вот я снова здесь. Я возвращаю Слово —
В детстве явленную тихую любовь.
Погляди, Учитель мой белоголовый:
Даль созвездий — это свет моих следов. 1979
* * * Там, над Летой — ветряная мельница:
Это время медленно и страстно
Перемалывает в пыль пространство,
В россыпь звезд.— А ввысь на крыльях ленится Вознестись. Оно стоит на месте,
И, вращая ливнями и лунами,
Хочет душу размолоть в возмездье
За беседы с птицами безумными. Там, над Летой — ветряная ягода
В холодах созрела и повисла:
Это ум несет желаний тяготы,
Это мысль вращает страхов числа. Над рябиной каменной, осенней —
Звездный ком с измятым скорбью ликом,
Что постиг духовность не по книгам —
И уже не чает воскресенья… 1979
* * * Тот, кто из тучи испил грозовой,
Кто окунал свои руки в лаву —
Нет, не мертвец, но только живой
Бога небесного славит! Только кто звезды срывал, как плоды,
Кто на земле научился
Видеть на скалах веселья следы,
В лиственный лес разворачивать числа — Кто человечество наперечет
Знает, моря — как свои пять пальцев,
Кто зеленеющий лист рассечет
Вдоль — в глубине созреваний скитаться, Кто поднимался из тьмы гробовой,
Чтоб на рассвете пропеть свое «Аvе» —
Тот не умрет уже. Только живой
Бога небесного славит! 1979
Морской дух Здравствуй, царь Соломон! Я из Моря Крови,
Где рыбы вымерли, где одни
Волны в бесплодных турнирах дни
Проводят, где сохранились, кроме
Воплей беззвучных, слогов морских,—
В медленных, скользких ларцах тоски
Жемчужин погашенные огни. Лишь человеческой плоти лаской
Их оживишь. Я тебе принес
Эти куски неуслышанных слез.
Можешь дарить их царице Савской
За потаенную, терпкую ночь,
Можешь для зелья их истолочь —
И настоять на прохладе рос… Кто из потомков твоих украсит
Выдохом водных глубин свою грудь,—
Жарких столетий вытерпит жуть,
Как мореход непреклонной расы
Тирской, лишь вихря налет миновал
И бесноватый стихает вал,—
К новым невзгодам свой правит путь. Зелья жемчужного кто отопьет,—
Хлынет печаль в него гимном неспетым,
Океаническим, фосфорным светом
Мысли пронзив ему, словно копьем.
Мраком рожден, от людей отстранен,
Внутренним, скрытым, жемчужным огнем
Он засияет — и станет поэтом!.. 1979
* * * Ты не смотри на строфы свысока:
В контексте жизни каждая строка
Моих стихов звучит совсем иначе —
Та тянется, как детская рука,
К лучам звезды. А та, как ветер, плачет.
А вместе все они, наверняка,
Любого буквоеда озадачат. Но ты на путь щемящий оглянись,
Где время ливнем устремлялось вниз —
И зеркала для неба создавало,
Ты отраженьем облака пленись
В одном из них: ведь, как ни заливало
Край муравьиный, а льняная высь,
Двоясь в воде, покой торжествовала. Вгляделся? — И запомнить поспеши
Соотношенье тела и души,
Как мне оно в толпе стихов открылось:
Хоть мир звенящий — в хаос раскроши,
Хоть обнаженным петь взойди на клирос,—
Что гром — зимой, что взрыва сноп — в глуши,
Тебя настигнет насмерть Божья милость!.. 1979
* * * О, твой ли голос слышу я
Чрез столько лет и зим?
Он в эту полночь бытия
Едва ль вообразим, Но светит — страстный и живой —
В разорванной тиши…
О, я ли слышу голос твой
Из глубины души? Из глубины звезды литой,
Что мечет пламя дней,
И время — шарик золотой —
Растет, рождаясь в ней. Из тех истерзанных глубин,
Где рай — подать рукой… И я отныне — не один.
Но рядом — не другой. 1979
Варлаам и Иоасаф Торговец приходит к принцу,
Смущенный его величьем,
И предлагает ларчик
С жемчужиной дорогой. Но надо с тем примириться,
Что все это — только притча,
А принц — как маленький мальчик
Перед Вечности грозной рекой. Торговец приходит к принцу.
Столетья дремлют, кивая.
На улице — древность. Овцы
Бредут, и пастух поет. Но надо с тем примириться,
Что, крикнуть не успевая,
Внезапно в этом торговце
Принц себя узнает. Торговец приходит к принцу
И дверь прикрывает плотно.
Виденье крутых ступеней,
Не пройденных, властных вех. Беседа до света длится.
Врывается город в окна —
Ни времени, ни спасенья:
На свете двадцатый век. 1979
* * * Метель осыпает несчетной казной
Базар приутихший. И сразу повеяло
Той площадью людной, с толпой ледяной,
Где головы рубят за веру,— Жестокой, глухой, корневой стариной,
Где смерть, словно ветер, проглотишь,
Где жизни крылатой, где жизни иной
Завистливый зреет зародыш. И кто же раскусит столетья спустя,
Что казни подобны аккордам,
И баховской мессы бессмертный костяк
Окреп в этом воздухе твердом?.. 1979
Исповедь Я в город вхожу. Я в предсмертные, в первые крики,
Дрожа, окунаюсь. В густом многолюдье окон,
На лестничных клетках —
и в клетках грудных, где великий
Вращатель созвездий пирует веков испокон. Я в город спускаюсь. Реки разноцветные блики
Меня леденят. И в воде вразумляющей той
Меж вечных домов словно ветер проносится дикий —
Бездомные судьбы с цыганской своей пестротой. Я строю дыханье — я вникнуть едва успеваю
В прохожего речь, и обрывком величья она
Доносится следом. Я каждым отдельно бываю.
Заслуги деревьев на мне — и умерших вина. А возрастов смена — тиха, как звоночек трамвая,
А старость колдует, к секундам сводя времена,
И Лестница Иакова, Млеющий путь задевая,
В бушующий город безвыходно вкоренена. Война разразилась — и снова сменяется пеньем,
А зори над жизнью мелькают, подобно ножу,
И души идут в темноте по гранитным ступеням.
…Я в город спускаюсь.— Я к небу в слезах восхожу. 1979
Оборотень Над крышами дрожит нагое тело ночи
И падает роса.
Ко мне знакомый грустный оборотень хочет
Зайти на полчаса. Спросонья воробьи цветут, листва щебечет,
Влюбляется трава.
А если так, то мы сейчас на эту встречу
Имеем все права. — Ну, заходите, что ж. Какие нынче вести?
(Сквозь Вас — луна в саду).
— Вы — к старости и снам. А я впадаю в детство,
Навстречу Вам иду. И все ж беседа нам полезна. В ней, быть может,
Мы время уточним…
— Он говорит, блестя воздушной, звездной кожей,
И виден дождь за ним. — Скажите, дорогой: в ночах сырых и зябких,
У чëрта на пирах,
Кто кличет нас во тьме? Кто тянет племя яблок
Срываться в скользкий мрак? Они летят с ветвей — до одури послушны,
Но в воздухе вопят,
И, подражая им, спадают с неба души,
И длится звездопад… Еще хочу спросить: среди галактик мертвых —
Звезда минувших эр
Умеет ли, как встарь, держаться взглядов твердых,
Туманностям в пример? Еще один вопрос меня сомненьем мучит —
Насчет природных льгот:
Скажите мне — судьба или счастливый случай,
Что лето — каждый год?.. …Гляжу — а между тем мой гость уже растаял,
И двери — на засов…
А впрочем, где же я? Ведь комната — пустая…
— Будильник. Шесть часов. 1979
Осенний сонет Вбирая прелый запах желудевый,
Сжимается латунная река,
И луч — как умирающей рука
Навстречу близким позабытым: «Кто вы?» А День и Ночь старинную свою
Вражду забыли, перешли от злости
К игре осенней. И бросают кости,
И выпадает жребий забытью. А кот заснул, по-зимнему усат,
И в воздухе тревожно-колокольном
Повисли слоги: сновидений нет. Крадется мрак вдоль изгороди в сад,
Крадется Смерть к Любви путем окольным —
И ждет, чтоб в доме погасили свет. 1979
Сократ …Сознанье угасает. Напоследок
Я говорю: блажен, кто насладится
Земной печалью более меня.
Кто площади, базары городские
Страстней, чем я, прижмет к своей груди.
Кто с отроками не прервет беседу,
Окликнутый завистником. Кто локон
Упругий, юношеский, золотой
Не выпустит из рук под взглядом Мойры.
Кто Гению, живущему в предсердье,
Осмелится не рабствуя внимать. Сознанье угасает. Что же вы
Столпились, не скрывая слез и жалоб,
У в забытьи поющего огня?
В последний раз погреться? Но к чему
Мне ваши сожаленья? Вы живете
Постольку лишь, поскольку мыслю я. Сполохи мысли пир свой завершают.
В них догорают города, событья,
Любимых лица, недругов слова… Асклепию, друзья, сегодня в жертву
Зарежем петуха — за исцеленье
Души — от тела, мыслей — от надежд!.. Сознанье угасает. Горечь Стикса
Нахлынула, смешавшись с вашим плачем… — И вас как не бывало!.. Да и с кем
Прощался я? В какой собрался путь
В столь поздний час? К какой олимпиаде
Мой приурочен срок? Какой народ
Дал речь взаймы бездомному сознанью?
Была она певуча, иль груба?.. …А звезды все растут, немыслимо красивы!
И прежде, помню, я в какие-то прорывы
Их видел, и была картина не такой…
Но я от прежних мест, как видно, далеко. 1979
* * * И не вини, и не вмени,
Ты понимаешь? — Целый город,
В цветенье свадеб, именин,
И каждой осенью — расколот На боль и цвель отдельных лиц
И листьев.— Судьбы разобьются…
Откуда только вы взялись,
Завистники и правдолюбцы, Какой составили букет
Из листьев желтых и лиловых,
Средь гордых дам в нарядах новых —
Кто плачет, догола раздет? Ах, это плачет ваша жизнь,
В ров общий брошена нагая:
Над ямой мостик.— Не держись,
Уже перила пахнут гарью. Сжигают трупы. Души жгут.
Стеклом венецианским судьбы
Царей еще блестят минут
Пятнадцать.— Воздуха глотнуть бы Глоток!.. Но — только черный дым…
И если мы явились после,—
Не верь. То призрак. Мы летим
Без опозданья к ночи в гости. Не осуди. И не вмени
Безумных слов, решений быстрых.
Мы — гарь. Мы не были людьми
С тех пор. Участьем — не томи.
Не обвиняй в бездушье — призрак!.. 1979
Гостиница …Хозяйка скоро сгонит. Говорит —
Мы ей не платим. Кто-то черноусый
В покои наши въехать норовит.
Он больше нас ей, видимо, по вкусу. Причина, верно, в этом. Да и сроду
Ей не платил никто. Скажи — за что?
За то, что потолок — как решето?
Что по ночам хозяйка греет воду И всех нас будит? Жалуется — мало
Ей, видишь, денег… Если б кто платил —
Она б, небось, ночами не стирала.
Ты, правда с ней ни разу не шутил, Да и вообще — мы держимся с ней хмуро,
Но это я исправить не берусь:
Мне если что не нравится — фигура,
Иль смех претит,— у каждого свой вкус,— Я не могу, как хочешь… Притворяться
И комплименты дамам расточать
Из выгоды!.. Что ж — смена декораций!
Придется, друг мой, заново начать. Ну, что? Да ты, как вижу, нарядился —
Манишка, галстук, клетчатый жилет…
Сказать по правде, я ведь здесь родился,
И прожил, худо-бедно, столько лет… Куда же мы пойдем? Кого мы встретим?
Кто приютит в осенний холод нас?
А впрочем, я смущен вопросом этим
Напрасно. Поглядим. Всему свой час. Пойдем себе, на дудочках играя,
Вдоль тракта, и забудем путь назад.
Пусть рай не ждет,— не заслужили рая,—
Найдется угол. Я не верю в ад. Хозяйка нас проводит. Обернемся —
И ну махать! А скроется из глаз —
Как думаешь: всплакнем? Иль улыбнемся?
Ведь как-никак, а Жизнью звалась… 1979
Твое дерево — Ты знаешь, сумасшедших было много.
Но был один настолько воспален
Идеей, будто он — Наполеон,
Что убедил весь мир. В него, как в бога, Поверили. И он завоевал
Европу. Но в России вдруг очнулся —
И усомнился… Тотчас покачнулся —
И полетел в зияющий провал. Но падая — поверил, что живет
На свете. И настало избавленье:
Он очутился на Святой Елене
И там включился в звездный хоровод… …Ты ни признаний, ни имен, ни воплей
На нем не режь. Пусть царствует оно,
Ветвями в небеса вкоренено.
А если в землю,— высохнет, как вобла. 1979
* * * Гул солнечный. Движется воздух,
И жарко двоятся стволы.
Высокий и стройный подросток,
Чьи мысли, как небо, светлы, Внезапному замыслу детства
Не вызреть и не зачерстветь…
Прорыв возрастных соответствий,
И смерти, и времени. Свет — И в нем стихотворные строки
Впервые подобны лучам.
Высокий и хрупкий. Высокий,
И небо течет по плечам. Безумная жизнь пронесется,
Притянет воздушная высь —
И скажешь, сгорая: от солнца,
От солнца стихи родились! От близости неба. От жара
Страстей, пробужденных в крови
Сверканьем влюбленного шара.—
Он падает… Падай! Лови!.. 1980
* * * …Так в озере холодном искупаться
Решаешься — и входишь постепенно:
Сперва дрожишь — и коченеют пальцы,
Потом, немея, входишь по колено, И, воздуха набрав и окунувшись,
Уже плывешь,— а сам белее мела…
И так вступают в жизнь, в любовь и в ужас.
И так душа решается на тело. 1980
* * * Скованные временем единым,
Трепетно-похожими телами,
Призванные лесом нелюдимым
В близость с индуистскими стволами, До забвенья любящие лето,
Мертвые зимою от печали…
Подождите, я Вас видел где-то.
Кажется, и Вы меня встречали. Можно ль так безбожно замыкаться
В огорченье, суете и теле?
Ведь пора цветения акаций —
Мимолетней мысли и метели. Но, пока смертями жизнь богата,
И земной судьбой набухли вены —
Дух бессмертный вызывает брата
На свиданье во плоти мгновенной. 1980
Метампсихоз Прохожу — роняю сигарету.
Наклоняюсь — озеро у ног…
Я в парижском переулке где-то…
Я в горах.— Бегу к дверям: звонок! Величавы горные озера…
Свечка. Схожий с мошкарой ночной
Почерк: «Не перенесу позора.
Все открылось. Ты — всему виной…» Голубого полдня водопады,
Яркий трепет горного листа,
Погодите… Разобраться надо…
Гаснет свечка. Улица пуста. Я — виной?! Мутится взор… Но кто я?
Тишина сгущается, звеня,
Лист плывет по озеру… Пустое!
Есть волна и небо. Нет меня… 1980
* * * — Древнекитайский мастер снов,
Великий сердцелов, В стране Осеннего Цветка
Что зреет сквозь века? — Земле прикажут онеметь,
И небу вяжут сеть. — Древнекитайский мастер снов,
Достанется улов
Кому? — Расширятся во тьму
Зрачки сирот и вдов. — Древнекитайский мастер снов,
Ты темен и суров… — Я в луч закатный погружусь —
И больше не рожусь!.. 1980
Испания С неопровержимостью цветка,
С арагонской радужностью ткани —
В небо растворенная рука
Всех твоих провидческих исканий! В самобытной горечи морей,
В мужестве дуэли ураганной —
Укрепи, восстанови, согрей
Разумом покинутые страны! Пусть в гигантской кроне, как в руке,
Синевою пристальной упьются
Мудрецы — из тыквы, налегке,
Короли — из битвы, как из блюдца, И крестьяне замки возведут
Из нестройных ежедневных пахот,
И потомкам вынесут на суд
Золотых веков зеленый запах… 1980
Художник Родство метели за столом,
Где небосвод наедине
С душой. И шепот о былом
На веточках теней. И снег, и шелест за окном,
Надгробья странных снов. А в них —
Дворцы. И взоры об ином
Из флорентийских книг. И змеевидные цветы —
Предвосхищенье дивных тел —
На город смотрят с высоты
Из окон сквозь метель. И с гениальной глубиной
Небес февральских темнота,
Как ранний реквием, волной
Проходит вдоль холста. Зрачками звездный свет лови —
Ему приюта в мире нет,
Ведь жар заснеженной любви —
Больней, чем холод лет. И пусть в навершьи темноты
Метель ветвится. А еще —
Миры и лица.— В каждом ты,
Как Вечность, воплощен… 1980
* * * …И лицо вдруг начало странно меняться —
От привычной грусти к смертельной красоте.
Тут я вздрогнул — и осекся на полуслове:
Так просветляются небеса,
И волненьем зелени, тысячью желаний
Вся земля к ним тянется. Я смотрел,
Как перетекали времена друг в друга,
Как сквозили облики рас и поколений,
Строившие государство этого лица. …Но, пронизан Млечным, ограненным взглядом,
Я как полночь вспыхнул — и понял: лицо
Обращено ко мне — навсегда и всецело.
И тогда молча запела мгла. 1980
Наш язык Он — еще не объезженный, пасмурный конь,
Он еще безалаберно-молод:
Не успел отличить путеводный огонь
От огня, охватившего город… Он не знает отличья смертельной любви
От любви, убивающей в страхе,—
Оступайся, беги, разбивайся, лови —
Не поймаешь. Растоптаны злаки. Он не знает еще ни любви, ни огня,
Он не понял еще ни тебя, ни меня. Мы поэтому выскажем только в стихах
Неподвластные времени нежность и страх… 1980
Умирающий иудей — Я не возьму твой хлеб. Насыться им —
И выживи, и свой продолжи род
За счет меня. Я — черный пилигрим,
К высотам восходящий от высот. А ты останься здесь. Твоей земли
Я не хочу. Возьми мою, засей —
И род продолжи. Вместе мы росли
На поле зренья у вселенной всей. И числовых созвездий властный взгляд
Мои колосья в небо соберет.
Присвой мой хлеб. Я не вернусь назад —
Спросить с тебя. Живи. Продолжи род. Но пусть в потоке тысячи родов
Омоется твой сын далекий — тот,
Кто хлеб и землю уступить готов.
Он до меня, как пальма, дорастет, И я его в созвездиях приму.
Ты все возьми. Но страстную любовь
Сквозь хор рождений — передай ему. …Я заронил слезу в ночную тьму.
И зреет жемчуг — вечный мой улов… 1980
Руфь И небо зарделось о ней об одной —
Оставшейся там, за кирпичной стеной. За проволокой Руфь, словно роза меж терний —
Кровавой звездой во вселенной безмерной. Народы и страны — потомки святой —
Раскрылись, как раны, дымясь пустотой. Той пагубы ради — никто не родился.
Мессия во взгляде ее заблудился. Ни ада, ни рая. В забвении — рай.
Резвись, забывая, и в мячик играй… 1980
* * * Полдни, вы, светловолосые,
Достаете сны из памяти,
Как из льдистого колодца —
И, расплескивая, ставите. Здесь, у кромки речи прожитой,
Слышен цокот капель: до-ре-ми…
Только вы одни и можете
Удержать от смерти взорами. 1980
Ангелы Охранники исконные
Забытой нами яви,
Крылатые и конные,
Лишь вы судить нас вправе. Лишь вы литыми взорами
Укажете, куда нам
Идти по нотам взорванным
За светом первозданным… 1980
Детские игры Двор все полон, хоть поздно,
Хоть расстаться пора.
Это очень серьезно,
Это просто игра. Чтоб из маленьких окон
Мама не дозвалась —
За большим водостоком
Посидим, притаясь, И продлим наше счастье,
Наш взаправдашний рай:
Все равно возвращаться —
Без оглядки играй. Сквозь прикрытый неплотно
Золотой небосвод,
Сквозь небесные окна —
Снова мама зовет. Жизнь кончается. Поздно.
Все светлей вечера.
Это очень серьезно,
Это просто игра. 1980
Марсель Пруст Так — от тенора к альту —
Страсть метнула лучистый аркан
По траве, по асфальту,
По воздуху, по облакам. Жизнь мою полонила,
Уловила — и в смерть завлекла.
Лишь проулок ленивый
Дождевая прошила игла. И соседские дети,
Луч стальной в подворотню загнав
И не зная о смерти,
Прерывали считалками явь. И по прихоти рока,
Растолкав небытья толчею,
Ты в России далекой,
Словно слезы, глотал жизнь мою… 1980
* * * — Здесь расстрел? А я за кем?
…Тихо в мире первозданном.
На ветвистом языке
Птицы шепчутся с Адамом. Птицы ластятся к нему —
Не привыкли к ласке люди.
Дочь царя несет во тьму
Голову на синем блюде. Толпы движутся. Сдаю
Номер свой на месте казни.
…Поименно к бытию
Приглашает без боязни Птиц красивых и смешных
Человек, одетый светом.
Верно, я — одна из них,
Но давно забыл об этом. Вот, оплеван и распят,
Сам Адам идет по лугу…
Как бы нам успеть, солдат,
Исповедаться друг другу? Станет тихо и светло —
Запоздалой лаской брата
Пуля врежется в крыло,
Возвращая синь Евфрата… — Ишь распелся! Вот артист!
Он сошел с ума от страха…
— Я из стаи райских птиц,
Первозданных песен птаха! 1980
* * * О Лао-цзы, мой друг любимый,
Сказавший правду столь давно:
«Лишь хрупкое — неколебимо,
Все прочное — обречено!» Весь океан со звездной башни,
Наверно, не крупней слезы,
Но мы — внизу, нам очень страшно…
Хоть слово крикни, Лао-цзы! 1980
Смерть на улице Не хватило дыханья, и к двери пришлось прислониться,
И блуждала душа по окрестным проулкам, пока
Ей в любви признавался надменный атлант белолицый,
Что поддерживал своды предсмертного особняка. И последней листвой тополя призывали — остаться,
Но в эфир потянуло, в густой, симфонический мрак,
Где в дурном разногласье клокочущих радиостанций
Песню детства тянул, опоздав на полвека, «Маяк»… 1980
* * * От Крематория обратно — на трамвае.
Как ножницы, сложился перекресток,
Где, всех в лицо навеки узнавая,
Нам небо раздает и хлеб и воздух. И лучше ни о чем не думать. Проще
Спуститься вниз, отбросив парадоксы,
И пересечь Октябрьскую площадь,
Где под землей кричат: «Купите флоксы!» И лишь в метро при входе станет больно —
Там на стене победно-эпохальной
Военные трубят в немые горны,
И каждый — словно каменный Архангел. Церковное паренье над толпою
Давно убитых молодых горнистов —
Как ледяной водой обдаст. С тобою
Бессмертный свет во мгле желаний низких. И ради мига этого святого —
Безропотно, как будто так и надо,
Пройди сквозь боль и ужас, чтобы снова
Услышать песню воздуха и взгляда. 1980
Чужое окно Сквозь вечерние ветви — окно,
Что, прохожих крестом осеня,
Ждет тебя навсегда и давно
Для светлейшего утра и дня. Ты затепливших лампу людей
Не узнал, но замедли свой шаг:
Здесь ты плакал в дремучей беде,
Здесь плоды золотые вкушал. Здесь осмысленный ливень минут
Сердце вверг в откровенье и дрожь…
И тебя здесь по-прежнему ждут,
И не верят, что мимо пройдешь. 1980
* * * Круглая-прекруглая церковь на Ордынке,
Как-то так построена, что вернешься к ней —
Небо детства движется, кружатся снежинки,
Только мысли белые сделались длинней. Только переулки — у́же и короче,
Встречи — безвозвратней, сумерки — темней.
Низенькая церковь, тише. Дело к ночи.
Мрак не отличает людей от их теней. Слово молвить не с кем. Тишь. И тем не менее
Слух твой переполнен: это ночь и снег.
Церковь невысокая — скорбное знамение.
Снегопад разросшийся. Онемевший век… 1980
Памятник …Но это было в детстве, в день
Невиданно-певучий,
Когда казалось, что удел
Назначен самый лучший На много-много лет вперед,
И птиц, мелькавших близко,
Ловил, раскрыв стеклянно рот,
Солдатик с обелиска. Он так ленился, так хотел
На травке растянуться,
Но вот несчастье медных тел —
Не встать, не шевельнуться… Кто ведал, что в любой беде
Пред мокрыми глазами
Предстанет этот детский день —
Прозрачный, несказанный, И что не будет сверх него
Ни воздуха, ни пищи.
Что он — навек. Как торжество.
Как воин тот застывший… 1980
Послесловие Был вечер — нестройного лета итог.
Кончал мотылек свой последний виток
Над лугом. И в лиственный ворох,
Как звуки, вплетались обрывки цветов,
И сохли кусты разговоров, Говоренных в долгие светлые дни,
Когда во вселенной — куда ни взгляни —
Слетаются эльфы на танцы,
Склоняется небо к аббатству Клюни
Без долгих дождливых нотаций… Но длился исход доброты и тепла,
И Божья рука не сквозь море вела,
Не к обетованным нагорьям,
А к собственным душам, сожженным дотла
Грехом первородства и горем, К осеннему ропоту, к снам наяву.
Ты видишь — забыв о земле, я плыву
По хмурому морю избранья,
Склоняя недожитой жизни главу
На иволги голос ранний. Ты знаешь, конец мой не будет жесток,
Поскольку багровый склонился цветок
Над пропастью памяти… Где-то
Ведет Моисей племена на Восток,
И длится палящее лето… 1980
Учителя Принимались учить нас,
Исходя из готических мер,
Шельмовали античность,
Эпикура — распутства пример, С нами в прятки играли,
Заставляли глаза закрывать
В разожженные дали:
За словами вставал Бухенвальд — Лес безлистого бука,
Незабытых, надмирных обид.
Кровью тени аукай —
Лишь на кровь отзовется Аид. Вот по кровлям, по доскам
Гулкий шепот, ветвясь, поскакал —
Это Моцарт с Чайковским
В нашу честь пьют последний бокал. Вот он пуст и расколот —
Удлиненной глазницы хрусталь.
Нары светятся. Город
Вознесенных число наверстал. …Продолжали учить нас,
Исходя из аттических мер,
Трактовали античность,
Эпикура — бессмертья пример… 1980
Польское Началось с немногого: расселись
Музыканты лета,
Вырос нотный и кленовый шелест
В первый звон рассвета. И уже потом, над далью липкой
Патоки цветочной,
Вторила пчела небесной скрипке
Репликою точной. Музыкальной фразой, дивным дивом
Замелькали ели.
Но не это было лейтмотивом,
Не об этом пели — Может быть, одна пред целым светом
Раскрывалась роза,
Может быть, вся речь была об этом
В том Кончерто Гроссо? Но не роза от смущенья рдела
Пред зеленым ложем,
А цвела душа, покинув тело,
Перед троном Божьим. День вступил в клокочущую зрелость,
Дирижер в экстазе,
И над нами солнце разгорелось —
И скатилось наземь! 1980
* * * Мне казалось — я умер и лежу в южном городе, рядом
С необитой маслиной, на простом деревянном столе.
Очень много гостей, но ни с кем не встречаемся взглядом —
Встречи прошлые сонно мелькают в оконном стекле. На дворе музыканты, им некогда — вызовов много,
Кто-то шепчет, что время прощаться и плакать, нести,
И не знает, как слышу я все до последнего слога,
Как я судьбы собравшихся сжал в пожелтевшей горсти, Словно листья сухие. С осенних небес раздается
Внятный мне одному, но ко всем обращенный призыв.
Стихло сердце мое, но, как сердце, вселенная бьется,
Но из целой толпы я один — бесконечен и жив. 1980 | 
Cтихи и поэмы 
