Из книги «Ангел Соответствий» (1972 – 1973)

* * *        

Как самоцелью и судьбой сонат,
      Как в сон глубокий,
Сквозные зданья снежные звенят
      На солнцепеке.

Преображенный переходит в боль —
      И виден лучше,
Когда так сладко редок лист любой
      В осенней гуще.

И в небольшие эти города
      Уйду на треть я,
Неразличимый от кусочков льда,
      От междометья…

1972

Пригорок                

Подрезанное дерево — диковинный светильник,
Березы — только вышиты, судьба — совсем с иголки.
Лесные звезды спрятаны в суставах клена тыльных,
И светятся раскрытые ворота на пригорке.

Несложный выкрик скрытых птиц по рощицам рассован,
В глотанье глины — голоса разломанной недели,
Из глуби запаха болот — из кислого, косого —
Зовут белесо. Не поймешь — ликуют ли, в беде ли.

И ветер выросший поет, взобравшийся на клирос,
В воде сияют под травой невиданные лики.
Расстелим плащ, разломим хлеб, посетуем на сырость:
Идти придется до утра — темно стучать в калитки.

1972

Отверженный

Меня поймать решили,
А я уже не здесь.
Я вижу руки Шивы,
В них — стрелы, меч и месть.

Я помню, как он вырос
Из запаха цветка…
Мой прах огонь не выдаст,
А пепел съест река.

1972

* * *

Казалось бы — всегда с Луною не в ладу,
А лучше — с яблоком садовым.
Но косточки горчат, и движется наш дух
Меж влажным и медовым.

Но капли входят в пар, и льется молоко
Среди созвездий убеленных.
И птицы устают от белых облаков —
И прячутся в зеленых.

1972

Солнце

Священное зернышко ржи,
Для звезд оно тоненько светится,
И яблоком диким лежит
Под лапой небесной Медведицы.

Из разных углов и времен,
Ступая по спаянным лезвиям,
Сверкает старинный Амон,
Разбросан по разным созвездиям.

И тот, кто просторы вскормил
С немыми, святыми, тиранами,
Сокровище — весь этот мир —
Играет горящими гранями.

1972

Посох

‹Из цикла›

‹1› Легенда

Разросшимся древом, горчичной мечтой
Задеты монеты, оковы,
Укатятся с рук — и не страшно ничто
За детской игрой пустяковой…

Кому угрызенья зима задает,
Рождая ледовый фундамент,
Садами застывшими давит и бьет,
Подземными реками давит?

Буран расцветает — и ясень несет
Поставить над всеми другими…
Какое названье нисходит с высот
Забывшему прежнее имя?

Посеяв мечты о далекой стране,
Кто в странствиях дивных остался,
Чей посох усталый расцвел в тишине
В дали Киликийского Тарса?..

1972

‹2›

Так душа, зимой внезапной
Облизав кору шершаво,
Охватив ветвями запад,
Поворот луча решала.

Посох — трубка мертвой крови,
К жизни зимнее введенье —
От Ствола всего живого
Принимает дар цветенья.

И рубахой духа, лавой
Ветер в мысли сохранится —
На извилистых заглавьях
Богом созданной страницы.

1972

Али

Со смертью Али прекратились потоки,
И падали звезды, вопя о пощаде,
Вздымались низины, померкли пророки —
И вспыхнуло небо, с землею в разладе.

Но молвил Али о таинственном нищем,
Что явится ночью за царственным телом.
И брошен был труп на тележное днище,
И выли колеса в саду оголтелом.

Плоды опадали и лезли из кожи.
Но следом разгневанный вышел потомок,
И лошадь нагнал, и схватился за вожжи,
Взмахнув над возницей мечом средь потемок.

И нищий откинул с чела покрывало:
Открывший лицо пролетавшей комете —
Али улыбался… И как не бывало
Ни лиц, ни времен, ни телеги, ни смерти.

1972

Всеобщее

Безмолвно чистит перья пеликан.
Над ним звезда разверзлась крестной раной,
И в пустоте тихоня-океан
Ласкает обездоленные страны.

Волна уходит в ясный плач — с людьми
Страдать ребенком, девушкой, старухой…
Прости меня, о Небо! Протяни
Сверканьем снов унизанную руку.

1973

География

Душа нагорьем раздраженным
Встает — и падает на карту,
Раскалывая дни и жанры
Теней объемного театра.

В картон впеклась живая рана —
Как брешь во вражеском кордоне,
И рукоплещут океаны,
И карта мокнет от рыданий.

1973

Моление о чаше

Ночь содрогнулась приближеньем боли,
Плоды пространства страхом налиты,
Звезд оскуденье слышимо сквозь голый
И зримый голос пустоты.

Толпой созвездий густо замирая
У входа в суженный зрачок,
Отягощенный свет взывает: «Равви!
Я в этой тьме —один, как светлячок».

1973

Узнавание

Кого ты встретил,
Кого ты видел возле грушевой горы,
Кто с нами третий,
Кто двери лета затворенные открыл,

Кому все эти
Дубы и клены многоярусной игры,
Кто чище смерти
Оделся в тогу аистиных сладких крыл?..

1973

* * *

К небосводу багрового гнева
Обратился приземистый лик:
За окном собирались деревья,
Я поклоном приветствовал их.

— Что нам делать, стропила вселенной,
Колоколенок птичьих столбы,
Коль в подлунном наследном именье
Мы — клейменные страхом рабы?

— Препояшемся бранной листвою
И на пилы пойдем напролом,
Если Темный воссядет главою
За медовым гудящим столом.

Нам известны хоромы и клети,
Мы в любое глядели окно.
Лишь молчавшим в теченье столетий
На Суде будет слово дано.

1973

Триада

Я слово во тьме, словно птичку, ловлю —
Что может быть лучше пути к соловью?

Оставь голоса — недалек твой закат.
Ты знал, как отдельные звуки звучат.

Он все обращает пред музыкой в прах —
И с ней пребывает в обоих мирах.

1973

Праведник

Записывай: истрепанные травы
В посте и созерцанье пожелтели,
И дуб темноволосый, многоглавый
Качается в молитве листвотелой…

Прости, но я неправильно диктую —
Шумели мысли, медленно стихая:
Я вписан в книгу, гневом налитую,
Я сам, молясь, смолою истекаю…

1973

Глухой

— Для чего ты звенишь, шелестишь,
Дал истоки звучаниям разным,
Разве ты соловей или чиж,
Что тревожишь нас голосом праздным?

— Что мне делать? При жизни со мной
Говорили лишь стоном и ревом,
И пред самой кончиной, весной,
Только клен перекинулся словом.

1973

Мороз

Названье позабыл. Мне кажется, оно
И раньше редко так произносилось,
А нынче вовсе ветром сметено,
В минуту вьюги в память не просилось —
Осталось корку бросить за окно…

…Простите, не мертво оно. Скорей,
Застыло где-то. Зимами другими
Дышать ему пришлось…
Я вспомнил: это — имя.
Оно черствело льдинкой средь скорбей,
И было больше пламени любимо.

1973

Живущий в клене

Почуявший скачки словесной лани,
Не медли, напрягая мысли лук,
Не оглянись, благословенья длани
С охотой возложив на легкий плуг.
— Он понимал, что говорят вокруг.

Склонившись над душой, расцветшей втайне,
Над чашей ароматов и заслуг,
Не зная речи, в сумерках желаний
Вкусивший от тепла воздетых рук —
— Он понимал, что говорят вокруг.

Скользят не по дороге лета сани,
Зимою колесницы слышен стук.
Над ним и в нем, концом его исканий —
Ствол вечности с дуплом избытых мук.
— Он понимал, что говорят вокруг.

1973

Лабиринт

И звук свирели с нивы непочатой,
Исполнен лепета птенцов,
Слетел с высот — и веки запечатал,
И усмехается в лицо.

Но иллирийцы напрягают луки,
Опутан нитью остров Крит,
И не пойму: то крылья или руки,
И не хочу глаза открыть.

1973

Роберту Стивенсону

Стучат настойчиво. Дверь отвечает
Таким же стучащим: «Кто?» —
И в чашке качается, вместо чая,
Из книги сухой цветок.

Мой дом встревожен. С обложкой белой
Возилась ключница час.
Все только спали. Все живы, целы,
Зевают окна, лучась.

Узнай себя в этом старом рае,
В негромком особняке,
С погасшим садом душой играя
И с веточкой лет в руке.

1973

* * *

Спицы лета вертятся быстрей,
Но и в них целую гром и шорох —
Мудрый город, круглый год кудрей,
Черною росою орошенных.

Окунаешь в пену и смолу
Локон золотеющий, летящий,
Наполняешь полднем легкий луг,
Желтым соком — жаждущие чащи.

Раствори мне губы в этот час,
И ворота неба, и бутоны:
В голубые гимны облачась,
Седину светил губами трону!

1973

Ирландия

Ты — болот и трясин колонист —
Пренебрег водопадом гортанным.
Рукавом от чудес заслонись,
Ослепленный ирландским преданьем:

Как оделись в печаль догола
И тела их оленьи, и лица,
Как из лука выходит стрела,
Будто слово из уст прозорливца,

Как зеленый пронзен средь полей,
Как в огонь увлекает багровый,
Как настигнутый синий олень
Закрывает надмирную кровлю,

О зверье застывающих чащ
Возвещая серебряным горном,
Расстилая светящийся плащ
В дольнем мире — и в Имени горнем.

1973