Из книги «Воздушные персты» (1997 – 2003)

Саул       

С Причиной Мира сердцем слит,
Едва лишь струны тронет,
Стихом сверкающим Давид
Недуг Саулов гонит,

Над черным духом власть беря,
Над завистью и ложью,—
И сердце мрачного царя
Влечет сиянье Божье…

Но миг — и сердце за свое,
В нем злоба и обида:
Гул — и тяжелое копье
Летит, летит в Давида…

Так перед миром, о Поэт,
И ты возносишь слово,
И без него спасенья нет,
И света нет иного,

Но память полнится твоя
Железным смутным гулом:
Кто уклонился от копья
Из певших пред Саулом?..

1997

* * *

Все это не было древностью —
Все это было весной,
Неба влюбленного бледностью,
Зеленью доли земной.

Там распевали с насмешкою
Клинопись песен живых…
Детство, безмерность шумерская,
Как от тебя я отвык!

Как неказисты и скомканны,
Годы последние, вы —
Перед табличек обломками
На языке синевы!..

1997

Шелковая ширма

‹Из цикла›

Роману Дименштейну

‹1›

Мне на облако взойти слабо́,
А тем более — узреть Ли Бо.

Вот он замер меж ветвей черешни —
Белоснежный, праздный и неспешный.

Вот кивает, в прошлое маня,
Вот он чашу по́днял за меня…

Но исчезло тело, нет и тени:
Это ветер. Ветер и цветенье.

Да, простите. Никого здесь нет.
Это — только воздух. Только свет.

Это сад, от пятен снов рябой.
Сколько сотен лет, как нет Ли Бо.

Ни лица, ни звука, ни примет…
И стои́т Ли Бо, в Ничто одет.

1997

‹2›

Все напрасно, зови — не зови,
Осень тучу на плечи кладет,
И тропинкой ночной Бо Цзюй-И
Не придет.

Что твой зов — сквозь молчанье лесов
И журчанье веков?
Сквозь асбестовый сказ мудрецов
И неистовый пляс дураков?

Не придет — чья тропа далека,
Чья толпа — облака,
Синих звезд не расширит зрачки,
Не протянет руки.

— Вдоль по прошлому-реке
Плыла лодка в Никуда,
На волне и на песке
Не осталось ни следа…

Не придет… Но надежда одна:
Что огни ты не гасишь свои,
Сквозь бамбуковый занавес сна
Зорко смотришь — и ждешь Бо Цзюй-И…

1997

‹3›

О разлука в день цветенья яблонь!
И тепло, а мы на солнце зябнем,

И светло, а мы во тьме великой:
Журавлей осенних слышим клики.

Поворот — надежда пропадает,
Все цветет, а сердце увядает,

Исчезает вешняя долина
В пустоте кромешной Дао дэ-цзина…

Лао-цзы пересекал границу,
Дописав последнюю страницу,

С ближними и дальними прощался
И в туман вечерний превращался.

Вот и мы за ним — бесследным — следом:
Свет и звук ушли, и путь неведом.

О средь полдня — полночь! О разлука!
О Земля и Небо друг без друга!..

1997

* * *

Пижма, полынь, чернобыльник,
Тысячелистник, ромашка —
Дети доро́г наших пыльных,
Судеб, ступающих тяжко,

Сны на краю различенья,
Травы на периферии,
Душ безутешных леченье,
Нищие слезы Марии.

Дети бесправных обочин,
Храма туманного сваи,
Ветер колючий — ваш отчим,
Мачеха — пыль полевая.

Осени смутной владенье,
Смертного взгляда отрада —
Средство от страха, паденья,
Жизни недолгой ограда…

1997

* * *

Шмели остатние летали
С надлуговым церковным звоном,
Как запоздалый комментарий
К жужжаньям, в Лету погруженным.

Подмостки времени дрожали,
В пейзаже пенилась полынь,
Над полем — в клетчатой пижаме
Ходила медленная синь.

И лето, хоть его осталось
На донышке хрустальных дней,
Опять прощалось, возвращалось
И опьяняло все сильней!..

1997

* * *

Посвятить ли тебе этот вечер,
Весь в сугробах и звездах больших —
Он касаньем сиреневым лечит
Одичалую осень души?

Посвятить ли тебе этот город —
В нем года, не сгорая, горят,—
Огоньками расцвеченный короб
Ярких снов — возвращенных утрат?

Посвятить ли тебе эти строки —
Все, чем в зимней дороге богат,—
Самый близкий и самый далекий
Ангел мой, мой рассвет и закат?

Но не ты ль озарил этот вечер,
Не тобой ли стихи рождены,
Не твоею ли кистью намечен
Этот город, вращающий сны?

Что ж тебе посвятить я посмею
В кратких днях, в быстротечных летах?
Остается — лишь душу. Но с нею
Ты всегда неразлучен и так…

1997

* * *

Ни на час не раньше,
Ни на миг не позже:
Радостно и страшно.—
До небес. До дрожи.

Из волшебной дали —
Бубны.— Вальс.— Валет.—
Тот, кого мы ждали
Тридцать лучших лет.

Нет, совсем не рано
И ничуть не поздно —
В этот отсвет странный,
В этот дождик слезный

Заходи и здравствуй,
И за все прости.
Сердце, плачь и празднуй:
Нам с ним по пути.

Светел мрак вчерашний.
Меркнет свет грядущий.
Радостно и страшно
В нашей бедной куще.

Время исчезает —
Впрочем, что нам в нем?
Властный сумрак залит
Ангельским огнем.

1997

Иоганн Вольфганг

Зари вечерней спала риза
С плеч мира — черного раба,
А Гете все читал Хафиза.
В сравненье с тонкостью Востока
Была действительность груба,
А жизнь — мелка и одинока.

Но, сравнивая с нашим днем
Его ученые занятья,
Мы вспомним с завистью о нем:
Пусть не в персидском пышном платье,

Но в безмятежнейшем шлафроке —
Как сладко он полулежал
И в страстном взгляде отражал
Огонь, зажженный на Востоке!

И как сливались в мысли мудрой
(Для мудреца запретов нет)
Сад ароматов — и поэт,
Вино — и кравчий темнокудрый!

О, как в его душе полночной
Тот соловей Шираза пел,
Как от сочувствия скрипел
Диван тот Западно-Восточный!

…На прошлый век мы смотрим снизу.
Взгляну на Гете — и пойму:
Как он завидовал Хафизу,
Так мы завидуем ему!

1998

* * *

— Я не ослышался? Город Вышеславец?
— Да. Дощатый в три окошка вокзал.
Если на свидетелей чуда сослаться,
Так бы никто ничего и не сказал.

Но ведь было! Вы видели эти тени —
Крылатые, вставшие судьбы поперек?
Нет, это для вас сочиненье не по теме,
И оттиска никто в зрачке не сберег.

Запомнил лишь я: каждый профиль, как окрик,
Вонзен в облака над зеленой стеной,
И полдень, как поезд, въезжает в апокриф
О битве Архангела с сатаной!

1998

* * *

Александру Яковлеву

Перед звездами дрожь
Превосходит величье земное.
Ты грядущего ждешь,
А оно у тебя за спиною.

Ничего, кроме масс
Светозарной космической пыли,
Кроме тысячи глаз,
Что глядят, но навеки забыли.

1998

* * *

О Муза Памяти! Явись ты,
Когда мне шел девятый год,
Среди дубов моих ветвистых
И свежескошенных лугов,—

Взлетев и звезд тугие линзы
Уставя пристально на прах,
Я вспомнил бы иные жизни,
Златые чаши на пирах.

Но ныне, Муза Мнемосина,
На столько весен опоздав,
Одну ты память воскресила —
О детских луговых годах,

Когда я ждал тебя средь мяты,
И резеды, и васильков,
И мог вместить свои утраты
В коробочку из-под значков…

1998

Человек

Сергею Кургалимову

Ты весь из света. И, однако,
Как цель творения всего,
Господь вселил частицу мрака
В обитель сердца твоего.

С печалью, ведомой лишь теням,
Со сном, стремящим в Зодиак,
С фригийской флейты темным пеньем
Ты связан через этот мрак.

С лицом Луны. И даже боле:
Он, Кто, как дикий мед средь сот,
Во мраке обитать изволил,—
Сокрыт от всех, в тебе живет.

Таков был замысел, сладимый
В прошитых горечью мирах:
Целительный, непобедимый
И светом не объятый — мрак!..

1998

* * *

Когда от кипенья Высших Начал
Мысль моя плотью стала,
И воздух рожденья объял и помчал,
И радуга затрепетала,—

Деревья склонились, шепчась надо мной,—
Толпа светлоглазых Иванов:
Бревенчатый сруб, и уклад дровяной,
И говор вещей деревянных.

И конь-кедровик стукнул оземь хвостом —
Промчаться по кронам охота!
А камень с железом явились потом
И сумрачно стыли у входа.

Я кланяюсь клену, и с дубом дружу,
И с вязом повязан я лаской.
При камне молчу, от железа дрожу,
Их окрики мне не указка.

С березою бережной жажду житья,
Яснею от ясеня мощи…
Что первое приняло в душу дитя?
— О, многое! Целую рощу.

1998

* * *

Моих лесов дремучее сознанье
Метелью по отчизне разлилось:
Куда ни глянешь — липа, клен, сосна ли —
Все дремлет. Спит страна, огромный лось,

И грезит о пасхальной дальней Правде:
Тогда тепло, и зелень, и любовь —
Все вмиг воскреснет. А сейчас оставьте
Мой день на скуку верстовых столбов,

Предайте снеговых границ провалам.
Тоску и страх на вьюге замесив,
Мы так всхрапнем! Мы век такой заварим,
Что дыбом волоса у ста Мессий!

Ну, отойди же. Не буди. Не мучай.
Неужто сам не чуешь, что таков
Мой жребий — непробудный и дремучий?
Дремучи чаща. Бор. И ход веков.

1998

* * *

Ах вы, тропочки-тропинки,
Сера нить веретена,
С гулким лешим поединки
В желтой роще дотемна!

Хитрой осени улыбки,
Бабье лето мехом внутрь,
Где уже не вяжет лыка
Пьяный куст бузинных утр.

Солнца тайные советы,
Шепот вкрадчивый Луны —
Выбрать зиму или лето
Мы осмелиться должны:

Повернуть — и вспять по кругу,
К изумрудным временам,
Или броситься во вьюгу,
Подступающую к нам?..

1998

Санторин

Кто же из богов, о Санторин,
Наделенных именем и телом,
Твой залив небесный сотворил,
Очертил зигзагом смелым?

Эти скалы, белые дома
Вперемежку с облаками,
Где величье вод и судеб кутерьма
Равновесятся веками?

Нет, никто из олимпийских и иных,
Даже изначальных Уранидов,
Не сумел бы: это не для них —
Волны с небом слить в единый выдох.

Нет, один Незримый это смог:
Словом даль сложил, дыханьем высь ощупал.
И на это мимолетный есть намек —
Белый крест и синий купол.

1998

* * *

Я лег на деревянную скамейку
Под нераскрывшимся жасмином,
Лицом к вечерним небесам —
И видел Вышнего: Он век моих
Касался ветерком, жужжащим светом —
Неизъяснимой Сущностью Своей,
Повсюду разлитой в природе.
И я хотел просить, чтоб лет моих
Надулись облачные паруса —
И дар мой, деревянный мой кораблик,
Как песню, к дальней пристани несли.
Но все забыл…
Средь моря
Я распластался, и оно меня
Качало, наполняло и учило.
И, не успев о будущем спросить,
Я морем стал — его волной и глубью…
Очнулся я — уже почти стемнело.
Готов раскрыться, белизной тугой
Мерцал жасмин.
А мне исполнилось тринадцать.

1999

Голубь

Не поймавшись на удочку
  Миродальних забот,
Белым голубем будучи —
  Как продлюсь я, мой Бог?

Где сознание крепится
  К преходящим штрихам,—
Белым будучи трепетом,
  Пряну в неба лохань.

Нет, не рыбой озерною,
  Но из волн забытья —
В чашу-линзу подзорную,
  Где Земля — с муравья:

Не боясь больше бритв-ножей
  В грубых чувств пятерне,
Там душа не болит уже,—
  Как ей жить без корней?

В страхе дрожь голубиная
  Осозна́ет себя,
Все далеко-любимое
  Вдруг подступит, слепя,

И, со Светом беседуя,
  На обманность гробов
Белым голубем сетуя,—
  Как продлюсь я, мой Бог?!..

1999

* * *

Великие смены —
А мы к повтореньям привыкли…
Сквозь хрупкие стены
Проходят Всемирные Циклы.

В забытости нижней —
От Солнца за выкриком выкрик,
По комнатам жизни
Проходят Великие Вихри.

Но ведает сердце:
Любовь — распрямленье спирали…
О шквал, не усердствуй —
Мы тысячи раз умирали,

Но верили в сроки,
Хоть плакали долго без Друга,
И рока дороги
В спираль замыкала разлука.

1999

Космогония

Свет молчал, безоглядно-счастливый,
Но Глагол, словно взрыв, прогремел,
И оградой предмирного взрыва
Встали сполохи чисел и мер.

Гаснут искры в темницах скорлупок,
Мрак пространства к рыданиям глух.—
О любви духоборческий кубок
С вещетворною пеной разлук!

Гаснут звезды в провалах сознанья,
Рассыпаются в плачи племен.—
О предмирная память сквозная
В ратоборце, что смертью пленен!

Гаснут ритмы в обыденной речи,
Строгость рока сжимается в лед:
Безнадежность ласкает и лечит —
Это Свет изначальный поет…

1999

Диптрих

I

Солнце. Ситничек. Синяя навь.
Занавески из сонного ситца.
Написал? — Отложи и не правь.
Что написано, то и случится.

Мало дней. Ничего не таи.
Все равно правоты не добиться.
В этой сказке все слишком свои —
От монарха до цареубийцы.

II

Укрываясь от Вечного Смысла
В шевелюре крыжовника жесткой
(Потому что, где Смысл, там и числа
Подступают со ржавой ножовкой),

Пеленая древесные тайны
В золотые покровы незнанья
(Потому что, где росчерк ментальный,
Там металла тропа приказная),

Убегая от Правды, где вырыт
Ров итога за гранью одышки
(Потому что, где делают вывод,
Там цветений исчерпаны вспышки),—

Призван, выкликнут, вызволен быть я
В противленье, в побеге, в сокрытье…

1999

Жрец

Тьмою выношен и вызван,
Сын ее, от плоти плоть,
Вспоминает Слово жизни,
Чтобы бездну побороть,

Материнские объятья
Отвергая, их страшась…
Но бессильные заклятья
Наземь падают, крошась.

Храм-предатель впал в молчанье,
Алебастр — служитель сна,
В бронзово-зеленом чане
Стынут судьбы, времена.

И последней укоризной —
Треск углей в костре ночном:
Ах, не вспомнить Слова жизни
В этом веке ледяном!

Гаснут своды золотые,
Тает дым волшебных трав:
Мать-убийца, ночь-стихия
Стонет, сына возжелав.

Ах, ему ль, свою цевницу,
Мир цветной, зажав в горсти,
В лоно черное блудницы —
В страшный дом родной — уйти?..

2000

Битва

Как у речки у Каялы,
В древнем веке молодом,
Там изба моя стояла,
Там стоял мой светлый дом.

Только буря налетела
У Калинова моста —
В семь голов, четыре тела,
Тридцать два стальных хвоста.

Все, что было сердцу мило,
Сокрушила буря та —
В саду яблони сломила,
Повалила ворота,

Словно листик, сдула крышу
С покачнувшейся избы.
Взял я меч, на речку вышел
Против злой своей судьбы,

Против черной, семиглавой
Смерти сердцу моему,
Чьи голодною оравой
Выли головы в дыму.

Встал я на реке Каяле,
На Калиновом мосту:
Страшный сон ли ты? Змея ли?
В землю ясенем врасту,

Синим Финистом под тучу,
Красной щукою в волну —
Но от злобы черной, жгучей
Заслоню свою страну…

Встал я на реке Каяле,
Защищая даль и близь,
Как от века те стояли,
Что от Солнца родились,

Ограждая твердым взглядом
Землю с высью — светлый дом…
И убит был черным ядом,
И дотла спален огнем,

И на части был разорван,
И восшел на высоту
На посту своем дозорном,
На Калиновом мосту.

И едва глаза закрою —
Воскресаю к битве той.
Одолею — дом отстрою,
Сад взращу свой золотой.

И не скажет древний сонник,
Где найдешь, в какой дали,
Чтобы из зубов драконьих
Годы-яблони взошли…

2000

В начале

…И там, во тьме, жасмином пахнущей,
В ночи признаний — навсегда —
В том, что Создатель света так еще
Ни разу не любил Себя,

Как в этом мраке затерявшийся
Благоуханной белизной
Глагол свой.— И ни разу в раж еще
Так не входил, как в час лесной

Невыразимого сокрытия
Луча Луны — в листве осин,
И никогда на свете быть ее
Так безнадежно не просил —

Царицу, скорбь Свою и тень Свою,
Июня душу и покров,
В секунду темную и тесную
Вместившую разбег миров.—

Да, там, во мгле, жасмином веющей,
Из дому по дороге в лес,
Где я узнал, что на земле еще
От века не было чудес,

Подобных нашим окнам, лестнице
И бревнам стен ночной порой,
И если мир на чаше взвесится,
А дом родимый — на второй,

То перевесит дом.— Средь лунного
Желанья — страсти Двойника,
Которого, начав игру в него,
Всерьез закончила Рука

Светил и судеб Промыслителя —
В Истоке, до реченья: «Будь»,
И Он, чтоб в сердце нам излить его,
Расширил мраком нашу грудь,

Замыслив Дух благоухающий
В сосуды полночи излить,—
В жасминной мгле, в какой пока еще
Нельзя ни верить, ни молить,

Поскольку лишь вконец отторженный,
Как Лик вневременный, любим,
И в снах разлук — не подытожены
Слиянья страстные глубин

Друг друга навсегда не знающих,
Пока средь ночи двое их,
Пока жасмин благоухающий
Не сложит их в единый стих,—

Да, там, во тьме, где Света вотчина,
Где болью леса жив наш сруб,—
Еще свершится Встреча. Вот чего
Ждет серебро Последних Труб…

2000

* * *

Это черные маги
Небеса за рассветы корят:
Имена их на белой бумаге,
Если бросить в огонь, не горят.

Это черные шпаги
О зрачки равнодушно острят,
Это тени, что ночью в Гулаге
О крадущих любовь говорят.

Это статуи в Праге,
Ангелочки с оскалом зверят,
Над толпою ликующей флаги
И веков перечеркнутых ряд…

2000

Доверие

Юрию Хаткевичу

Мне шептал каждый лист на пути,
От осенней зардевшийся крови:
«Я сорвусь в никуда.— Воплоти
В неотрывном от Вечности слове!»

Так смотрела коза. Так звенел
В желтотравье последний кузнечик.
Тот же смысл голубел, зеленел
В тихих взорах задумчивых встречных.

Мальчик рыбу ловил у реки.
Огоньки его глаз безутешных
Тем же вспыхнули: «Друг, нареки,
Огради от крадущих — кромешных

В безымянстве. Стеною стихов,
Бытием — от забвенья до боли!»
И согласный пронзил меня хор,
И не мог я противиться доле.

И вошел я в хранилище слов
В белосветной бессмертья сорочке,
Чтобы мальчика пелась любовь,
И сбывалась надежда листочка,

И покрыл бы немолчный напев
Час печали, где крыть уже нечем,
И спаслись, окрылиться успев,
Двое встречных, коза и кузнечик.

2000

Вспышки

‹Из цикла›

‹1›

Петру Цыплакову

Только начни говорить
В раковину октября,
Чтобы его воцарить —
Древних прозрений царя,

Только начни выдыхать
Запахи бронзовых трав,
Тучи упрямо пахать,
Плугом луча разодрав,

Только начни вспоминать
Лета священный урон,
Поступь зимы заклинать,
Словно толпу — Аарон,

Как побегут по степи
Отблески райской зари, —
Только начни, приступи,
Вспомни и заговори…

2000

‹2›

Прикосновенье легкое,
Воздушные персты!
И все же ты увлек его,
И он отныне — ты.

И все же ты увлек его,
Ликуй или молчи:
Кружится мотылек его
Вокруг твоей свечи.

Да, сердце — мотылек его —
Летит на твой огонь,
И радостный полет его,
Сияюще-нагой.

Но умный мотылек его
Не перейдет черты:
Прикосновенье легкое,
Воздушные персты!

2000

‹3›    

Виталию Аксенову

Разлит я повсюду, разлит на вселенских пирах:
Разлит, опрокинут, во внешний я выплеснут мрак.
И кто соберет мою душу? Не ты ль, Господин,
По капле — из ангельских сфер и из адских глубин?

Разлит я — как запах отцветших заржавленных трав:
О, кто мне вернет эту радость, излитую в страх?
Кто снова зажжет эти краски угасшего дня?
Не ты ль, Господин, возлюбивший до смерти меня?

Разлит я во тьме — как раздробленный меркнущий свет
Потерянных искр: еще миг — и меня уже нет.
О, кто воззовет меня, явью прервав забытье,—
Не ты ль, Господин, негасимое Пламя мое?..

2000

<4>

Марку Хаткевичу

Когда векам, светилам, расам
(Ах — вместе с яблоком упасть!)
Разбег размерил Высший Разум,
И ласку дал, и отнял власть,

И все помчалось, закачалось,
И тайну вызнала змея,
И в скользкой плазме заключалась
И боль моя и смерть моя,

И мы с тобой заговорили,
Но речь замел пустынный прах:
Цари Эдомские царили
В еще не созданных мирах,

И каждый захотел стать первым,
Волной взлелеян и любим,
И каждый возжелал стать перлом
В хаосе гибельных глубин,

И я кричал тебе сквозь время,
Но ты и слушать не хотел,
Что на Земле случится с теми,
Кто телом стал средь прочих тел…

2001

<5>

Хлебец воздушный с сырком.
Ночь — одиноким приманка.
Гетевский мальчик с сурком.
Дудочка — месяц — шарманка.

В сумраке слово родить –
Легче подняться на башню,
По облакам побродить.
Весело. Молча. Не страшно.

Лишь уложиться бы в срок –
В сон уместить все, что хочешь.
Ты мой хороший сурок,
Ты по-саксонски лопочешь.

Нам бы успеть до шести —
Явится яви глашатай.
Выговор твой не ахти,
Маленький спорщик мохнатый.

Мы же решили: молчок,
Звезды считать — без вопросов!
Звук ведь — не знак, а значок,
Так-то, звериный философ.

Короток твой поводок,
Больно привязан ты к немцам.
Тает созвездий ледок.
Скоро рассвет — и конец нам…

2001

Космос

Рожденный в бешенстве агоний,
Он свет на звезды раздробил —
И вот века везут в вагоне,
И не кончается Сибирь.

Так, отнимаемо-дарима,
Жизнь вручена — и не дана,
И стон от Крыма до Нарыма
Перекрывает времена.

2001

Оконные рамы

Сколько крестов в этих рамах!
Сколько оконных крестов!
В незаживающих ранах —
Жизней несчетных исток.

В ранах смертельных Голгофских,
В непреходящем былом —
Все: от рыданий до плоских
Шуток за чайным столом —

Все навсегда коренится.
И созерцать я готов
Жизней-окон вереницы,
Рамы стекольных крестов.

А за крестом за оконным
Движется скрытно семья,
Светлым-древесным-спокойным
Тихо себя осеня,

Лиственной верою вешней
В то, что и смерть не страшна,
И нисходя под навершье
Крестно-могильного сна.

Гасят свечу: «Мы воскреснем,
Стеблем взойдет перегной!..»
…Крест! Но движением резким
Вдруг отворяют окно…

2001

Время и вечность

I

Ты в центре мирозданья, ибо Время
Сгустилось и очнулось, мыслью став
В тебе. Отсюда — счет ему и мера.
И как бы там Коперник и другие,
Стократ его умножившие ложь,
Над нами ни смеялись, помещая
В масштаб все меньший (карлик — лилипут —
Соринка — точка — атом и ничто),
Стараясь человека запихнуть
На самый край и вытеснить из взора
Того, Чей образ в нем запечатлен, —
Слова их станут прахом. В центре Солнца,
В средине Бытия — навеки ты,
Поскольку ты — Любовью — в сердце Божьем!

II

И Вечность от тебя свой бег стремит,
Непреходящим прошлым разрастаясь,
Мамврийским дубом детства твоего.
Вот почему прадедушкина запись
Куда древней аттических монет
И финикийских стеклышек сознанья.
А достающий до звезды, гунявый,
Хромой и сумасбродный Сумароков
Первей Авесты и правее Вед…
А если нет — подпрыгивай, крутись,
Вертись и отрекайся с Галилеем!

2002

* * *

Сперва — дальний гул.
Но это — вихрь.
Не различая
Чужих и своих,
Спасенья не чая —
Бегу.
И вот нарастает
Гул,
Действительность тает.
Удар.
Дрема.
Открываю глаза:
Гроза —
И ничего кроме.
Кто мне проснуться дал
Из мира страха и краха —
Словно продел сквозь кольцо?..
…Все ниже склонялась Пряха.
Я видел ее лицо.
Я шепот ее слышал:
«Порву — и сожгу дотла…»
Но Свет сошел свыше —
И она не смогла.

2002

* * *

Что же мне делать, если
Солнце в реке — ослепительней, чем в небесах,
И отголосок — слышней самой песни,
Под которую воскресал Исаак
Под ножом занесенным?
И если, в сравнении с ангельским сонмом,
Любимей — глиняный, ближе — Адам
С печальным сердцем и взором веселым,
И за целый рай — я его не отдам?..

2002

* * *

Где тучи сбиваются в гром,
Очерченный вспышками радиус,
Там жизнь твоя пела и ладилась —
Где тучи сбиваются в гром.

И царствовал огненный голос:
В ладье проплывающий Горус
Дракона ударил багром —
И мира греховность изгладилась!

Там жизнь твоя пела и ладилась —
Где тучи сбиваются в гром.

2002

Пьеро

Один из неразгаданных — Пьеро.
О, кто его представит в главной роли?
Смесь изумленья детского и боли —
Поймет ли взгляд, опишет ли перо?

Все тот же он — в карете и в метро,
На карнавале — и перед расстрелом.
В тоске ресниц и в обалденьи белом
Взор — туп, а изречение — остро.

Условный стук — что ножик под ребро.
Готов на страсть. На смерть. На что угодно.
Ты надоел. Тобою быть не модно.
И все же, в полночь, снова ты, Пьеро!

Что ж, без тебя и сердце холодней,
И жизнь бедней, и эта ночь — длинней…

2002

* * *

Значенье узоров
На доме напротив, —
Лучи, словно взоры,
Вонзаются в плоть их,

Где ангелов лица
Средь фавнов резных, —
Поймешь на границе
Иной новизны.

Источники духа
И тела причины
Раскроет разлука
В преддверьи кончины,

И станет вдруг явен
Смысл про́житых лет,
И ангел и фавн
Улыбнутся вослед.

2002

Арфа Эйре

Холмы, хранящие свежесть,
Когда же я с вами свижусь?
Отступит свистящий ужас,
К зеленым лугам прилажусь,
Луга и лучи, размножась
В моем стрекозином зреньи,
Поранят утренней ранью
Мой разум — острые руны.
Тогда я и смерть низрину,
И облако сердцем трону.

2002

* * *

…И снится — Земле уже легче,
И будто совсем хорошо,
Поскольку святитель Алексий
С широкой иконы сошел.

Просторной, крещеною ризой,
Как небом, расшита Москва —
Весь город, как бисер, нанизан
На крылья-холмы-рукава.

О свет золотистый сквозь пальцы,
О солнце — ликующий лик!
…Но тем тяжелей просыпаться
Меж нищих, убогих и злых…

2002

Золотой век

Дом — как в детстве, он такой же все,
Отвращающий беду:
Нежной яблочною кожицей
Золотится день в саду.

Нераздельно-неслиянная,
С цветником душа цветет,
И Меланья Емельяновна
Из минут венок плетет.

Снова лось из хлебной корочки —
Твой единственный трофей,
А работницы в поселочке —
Все похожие на фей.

Льется золото — их косами:
На полгода разлилось,
От сирени и до осени.
Дальше — в спячке хлебный лось.

И зимою бесконечною
Все готовится к весне,
Погружаясь в глубь сердечную,
Дом — исчезнувший извне…

2002

* * *

Когда страждет душа,
Когда жаждет душа,
Когда мучится —
Небу учится.

А и тот бы урок
Да пошел бы ей впрок
Среди пыльных дорог:
Вся земля есть острог,

Прострадает душа для Рождения,
По небесным лучам — Восхождения.
Жизнь сияет победная — вот она!
Там, поправ свою гибель, взойдет она

По испытанным дням —
Болевым ступеням,
Там косою прощенья
Вину ее скосят,
На лугу Возвращенья
Подробно допросят —

Как про жертвенный край,
Красоту-глубину,
Про гори-не сгорай —
Лет земных купину,

Так взойдет Воскресения вестница
По следами омытой, по лестнице —
В горний Свет, где ее примут с ласкою,
В терема златоверхие райские!

2002

Мертана

И шла в упор Мертана Тлана,
И штопором стальным в очах
В мерк повергала невозбранно
Того подростка, что зачах

От привкуса в себе Мертаны —
Хотя и толики, чуть-чуть:
Сквозь крылослом душа мечтала
Узреть во встречном Жизнь и Путь.

Но шла в упор Мортана Тлена,
В мерк отшвырнув его зрачки,
В раскал-оскал вскрывая вены.
И в прах дробились новички

Любви, травимой в кровь и ругань
Под взглядом-штопором стальным,
И отвергали в мерк друг друга,
Чтоб только с нею быть — не с ним,

Другим ростком тоски и дживы.—
Чтоб тяжкий взгляд ее привлечь,
Урвать обрезок ласки лживой,
На одр ее покорно лечь.

Но Псевдоматерь жизнебездны —
Мертана Тлана шла в упор,
От брашен братских и небесных
Мрача мальцов голодный взор

И поднося им снедь иную:
В провал минуя, мимо рта,
Лед полуслова-поцелуя
И дрожь последнего одра…

2003

Паяц

Шут канатный! Вот уж, вот уж
Он взлетел над головой,
Слов и мыслей перевертыш,
Пересмешник чувств и воль!

Он проходит в солнценимбе
Самой узенькой тропой,
И острит: толпа — над ним ли,
Он ли громко — над тупой?

Навострив кресты и шпили,
Город злобно смотрит ввысь:
Осторожен будь в эндшпиле —
Не спасуй, не оступись!

Может быть, за яркость жеста
Одолеть поможет ров
Тот, Кто завещал блаженство
В завершенье узких троп?..

2003