Уже деревья гнев зимы настиг,
И ветер
выл, безжалостно жесток,
И старика Сатурна хладный лик
Морозом
рощи нежные прожег
И
обнажил их, с головы до ног
Зеленые
покровы разодрав;
И
в прах склонились лица летних трав.
Был прежде полон красок мир земной,
Теперь
же все — одной заменены.
Исчез Царицы Лета шлейф цветной:
Ее цветы
Бореем сметены,
А птичьи
песни редки и грустны, —
Все
исказил зимы суровый гнев.
Тоски
по лету полон птиц напев.
Боярышник от холода дрожал —
Он
пестрый плащ свой в клочья износил,
И плачем речь свою сопровождал,
И каждый
куст сквозь слезы голосил,
Что он
страдает, и меня просил
Остаться
с ним, в то время как я сам
По
бесприютным шествовал полям.
Когда же мрак сиянье дня затмил
И густо
зачернил небесный свод,
Венерою Меркурий послан был
Сказать
— пускай, мол, Марс лучей не льет,
Пока
сама Венера не взойдет;
И
Дева, запахнув нагую грудь,
Легла
с Фетидой рядом отдохнуть.
Когда же Скорпион, боясь, что в бой
Пойдет
Стрелец, поднявший страшный лук,
Пал в океан и скрылся под водой, —
Медведица
из вод Ирландских вдруг
Рванулась
ввысь, почувствовав испуг:
Фетида
с ложа Девы поднялась
И
грозно за Медведицей гналась.
Уже дошел до цели Фаэтон —
Он
заходил, лучами осиян,
И покидал холодный небосклон.
Домчался
в колеснице Эридан
До
места, где ему покой был дан:
Он
стал невидим — и, лишенный сил,
С
Титаном одр багряный разделил..
Диана, что заемный свет струит,
Покуда
брата в темном небе нет, —
На шесть ступеней перешла зенит,
И стал
дрожать и гаснуть звездный свет,
Померкли
очертания планет.
Уж
пепел ночи — звезды осыпал,
Вставал
рассвет, а я еще не спал.
Мне было грустно среди ранней мглы
На
гибель жизни луговой смотреть:
Дожди успели оголить стволы
И все
цвета с лица полей стереть.
Обречено
земное умереть:
Едва
проступит лета красота —
Уже
зима въезжает в ворота.
И я опять смотрел на небеса,
В
которых звездный прах еще мерцал,
А Феб уже почти что поднялся,
Уже на
лире лучевой бряцал:
И
бегство тьмы от света созерцал.
И
мысль моя внезапно перешла
К
тем превращеньям, коим нет числа.
В картинах кратких, вспыхнувших во
мне,
Которые
сменяются всегда
Быстрей, чем искры в гаснущем огне,
Мне
вдруг предстала — за звездой звезда —
Падений
Пэров злая череда;
Я
описать решился их беду
Для
многих, с кем судьба еще в ладу.
А сам я шел, все больше торопясь, —
Ведь
Ночь опять приблизилась. Она,
Спеша навстречу, в траур облеклась,
В
тяжелую печаль погружена.
И, слез и вздохов горестных полна,
Заламывала
руки, не могла
Утешиться
— и волосы рвала.
Худая, слабая, совсем без сил,
Как
зноем иссушенная трава,
И скорбный взгляд сочувствия просил —
Глаза,
сквозь плач глядящие едва:
Казалось
— только скорбью и жива,
Казалось
— кожа выцветших ланит
Иссечена
слезами, как гранит.
От плача веки были столь красны,
А взор
такой печалью напоен,
Так скорбно были руки сплетены,
Так эхом
отзывался небосклон
На
каждый вздох ее, на каждый стон!
О,
я ни разу путь свой не скрестил
С
тем, кто хотя б отчасти так грустил.
Я замер, рассмотрев ее вполне,
И
страхом, и сочувствием томясь,
И дыбом встали волосы на мне,
И слезы
боли хлынули из глаз;
Но,
видя, что она так отдалась
Страданью,
словно впрямь спасенья нет,
Я
вопросил, участием согрет:
«Поведай, кто ты, в чем твоя беда,
И
перестань стенать и слезы лить.
Откройся мне — и, может быть, тогда
Сумеешь
ты печаль свою избыть!»
Лишь только я успел проговорить:
«Печаль»,
— она поверглась ниц тотчас
И повела
свой жалобный рассказ:
«Нет, мне не разорвать страданий
круг,
Удел мой
нескончаемо жесток:
В аду, средь Фурий, я кричу от мук —
Там, где
Плутон, неумолимый бог,
Возвел средь
преисподней свой чертог,
Где
вкус летейской гибельной воды
В
душе стирает прошлого следы.
И я пришла оттуда, чтоб рыдать
О доле
тех, кого всех больше жаль,
Кому судьба одно сумела дать —
Клубок
страданий, жгучую печаль,
И от
кого навек умчались вдаль
И
ясность мысли, и избыток сил…
Чуть
вспомнишь их — и свет тебе не мил!»
Не умолкал ее унылый глас,
Она не
уставала повторять
Слова все те же, и — в который раз —
О землю
с воплем билась. Я ж опять
От ужаса
дрожа, не мог дышать,
Ее
печаль меня страшила так,
Что
мысль мою затмил глубокий мрак.
Но все ж я встал, и сердце ожило,
И
отступили вновь печаль и страх…
Как человек, что болен тяжело,
Что
немочью предсмертной втоптан в прах,
Я,
обессиленный, почти зачах, —
Hо, вновь себя почувствовав сильней,
Подняв
ее, я обратился к ней:
«О ты, Печаль! Ведь так тебя зовут. —
Тебе к
лицу твой беспросветный вид,
И с этим спорить — бесполезный труд.
Я ж ныне
— тот, кто горем сам убит,
Но
ближнего утешить норовит, —
Ведь
скорбь твоя и мне передалась.
Ты
видишь — слезы хлынули из глаз!»
Еще я этих слов не произнес,
Как
вдруг такая буря поднялась
В ее груди, таким потоком слез
Вся
скорбь ее на землю излилась,
Что сам
Эол не смог бы эту страсть
Вместить!
Так, усмиряя ветра вой,
Его
сменяет ливень грозовой.
И страшным голосом она звала:
«Пойдем!
— Сейчас возникнут пред тобой
Те, кого скрыли бедствия и мгла,
Те, кто
безвинно сокрушен судьбой!
Из них
достоин жалости любой.
Пусть
их теней тебе предстанет ряд, —
Пойдем!
Да будет пристален твой взгляд.»
И, хоть ее внезапные слова
Могли
мне лишь сильнейший страх внушить, —
Вдруг ясно обозначилась канва
Вопросов,
что желал я разрешить,
И смог я
части воедино сшить.
Внезапно
правда стала мне ясна,
И
понял я — откуда, кто она…
«Она — богиня!» — мне на ум пришло.
Едва о
том помыслил я — и вот
Душой увидел хрупкое стекло
Тех
смертных и мучительных забот,
Что наш
людской обременяют род.
Она
ж звала: «Иди — и въявь узри
То,
что узрел в душе своей, внутри!»
И пал я ниц, и с трепетом почтил
Богиню
эту, — ведь она была
Посланницей незримых, высших Сил,
И
человека облик приняла,
Чтоб чад
земных оплакивать дела.
Да,
пал я ниц, и слушать был готов
Суровый
звук ее печальных слов:
«Мы к страшным водам спустимся с
тобой,
Но также
райский край увидишь ты,
Где наслаждался долею благой,
Парил в
невинном блеске наготы
Тот,
чьих мучении скорбные черты
Ты
будешь созерцать, когда войдешь
В
обитель мук, ввергающую в дрожь.»
И я поднялся после речи той,
И
впереди меня она пошла,
И мы вступили в темный лес густой.
Там за
руку она меня взяла,
Но чаща
столь дремучею была,
Что
провести меня сквозь этот мрак
Сама
богиня не могла никак…
…Мы Цербера узрели пред собой
У входа
в ад — ужаснейшего пса:
Из трех его пастей раздался вой,
И встали
дыбом черные власа.
Чуть он
из тьмы пещерной поднялся, —
Узнал
богиню, вой свой прекратил,
Улегся
и спокойно нас впустил.
Мы в ад вступили: сколь ужасен вид
Страны
великой, где восстал Плутон
На трон — и над пустынями царит!
Несутся
отовсюду плач и стон.
Казнимые
кричат со всех сторон.
Их
вопль несносный, их смертельный крик
Запомнил
дол и в горний мир проник.
Здесь — дети плачут, там — себя корят
Те жены,
что отринули венец,
Здесь — хор убитых, там — влюбленных
ряд,
Что сами
свой ускорили конец,
Поняв:
не сбыться воле их сердец…
Все
беды мира в голос тут вопят.
О,
да! Пред нами — настоящий ад!
Тая мы стояли, ощущая страх:
На эти
сцены неизбывных мук
Глядел я со слезами на глазах,
В то
время как Печаль движеньем рук
Несчастных отгоняла, что вокруг
Толпились,
подходя все ближе к нам, —
И
воздевала длани к небесам:
«Смотри, вот — Принцы славы пред
тобой!
На
Колесе Фортуны вознеслись
Они с улыбкой… Но из них любой
Закончил
тем, что пал угрюмо вниз.
О них ты
думал. Но теперь всмотрись —
И
обо всем, что я тебе явлю,
Поведай
Пэру, Лорду, Королю!..»
|