Колодец

У колодца свидание,

Взгляды в тёмную воду,

Первой встречи рыдание,

Боль и трепет ухода:

Всё заране оплакав,

В сером облаке пыли

Приближался Иаков

К побелевшей Рахили...

***

Все поблизости, все живы,

Зелен сад и прочен сруб.

Слёз и радости приливы

И касанья добрых рук.

И вовек не сыщешь слаще,

Даже если в рай проник, —

Краткой жизни преходящей

В окружении родных...

***

Не станет слов —

Придёт напева звук,

Растает звук —

Сойдёмся на молчанье.

Не сможем передать

Безмолвными речами —

Продолжим зрения лучами

Или касаньем рук.

А нет — наступят годы мук,

И в них — мгновения отчаянья,

И тяжесть будущих разлук

Не перевесит этой — самой ранней,

В которой страх и трепет двух дыханий...

***

Как сердцу-страннику неймётся

В пути с незнаемою целью!

А может быть, ещё вернётся

То, о чём жаворонки пели

Там, на заре весенних дней,

Когда, вдыхая благодать их,

Отваги не хватило мне

Обнять — и удержать в объятьях?..

***

Тютчев писал о последней любви,

Вспышках её безумных:

Отблеск заката жадно лови,

Видишь — сгущается сумрак.

Явь презирая, мечтами живи,

Коротко бабье лето:

Тютчев писал о последней любви —

Всплеске предсмертного света…

***

Лишь там, рядом с речкой Непрядвой,

Где звёзды пытливы и пристальны,

Ночной ветерок дышит правдой

И травы стрекочут об истине.

А на берегу Серебрянки,

Крылатым чириканьем любящим

Тебя разбудив спозаранку,

Становится Прошлое — Будущим.

Март

Как речка, выбегает Март,

Чтоб наши души троллить:

Он хочет зимнее — сломать,

Весеннее — построить.

Он вновь не знает середин:

То оттепель, то льдины,

И всё же мы ему дадим

Стоять посередине —

То льдом сжиматься в руслах вен,

То пробегать по венам,

И в мире вечных перемен

Быть самым переменным!..

Цикл «Босоногий путь»

      I. Прыжов

Не асфальт, а острый камень:

Босоногий путь тяжёлый

Мы проходим с дураками

И с кликушами Прыжова.

Тут не ждёт ни тень, ни роздых,

Отступать, как видно, поздно:

Путь провидцев и юродов –

Босоногий, Богоносный.

Если верим, если жаждем

Отыскать к народу тропку,

То пора обняться с каждым

И за встречу выпить стопку.

Но легко ль к душе народной

За беседой прикоснуться?

На дорожке той неровной

Ох как просто поскользнуться:

Повстречается Нечаев,

В руку вложит револьвер,

И — прощай во льдах-печалях,

Лент кабацких кавалер...

      II. Иван Яковлевич

В палате безумного дома,

Где сладко душе его жить,

На облаке снов — на соломе

Московский провидец лежит,

Грядущие годы предрекши

И многих больных излечив.

Ему носят деньги и вещи —

Дары от княгинь и купчих.

Он всё раздаёт. Из моленной —

Палаты безумной своей —

Записочку шлёт: «Свет нетленный!

Средь здешних недолгих скорбей

Ты помни, мой солнечный лучик,

Что после болезней и бед

Очнёшься в обителях лучших!»

И подпись: «Бессмертный твой свет…»

***

Всё, что случается, не раз уж было.

Вопросам нет конца. Вопроса — нет.

Лучом зари пронзённый столбик пыли:

Прозренья луч — сквозь суету сует.

В преддверье сна — всё изначально было.

Стрела Амура — стрелка на часах.

Сознанья колыбель — души могила.

Извечный пыл — доныне не иссяк.

Стрела разит, но циферблата сила —

В недвижности своих услад и бед.

Над прошлым сном сомкнулись волны Нила,

В глубинах скрыв незаданный ответ.

***

На Земле озарённо-сиреневой,

В мире веры, вериг и акрид,

Выплывая в безумии времени,

Высший смысл в том безумье открыв,

Заверши непростую работу:

Здесь родиться, расти, умереть,

Чтоб окликнуть еще хоть кого-то...

Забытья неподатлива твердь.

Шишкин

Своим жезлом волшебным Шишкин

Взмахнул — и замер день лесной:

Тому уж срок — столетье с лишком,

Но северный не убыл зной.

Всё мыслит на его картине:

Стволы и кроны, мощь корней —

Всё в ум сливается единый.

Лишь человека нет на ней.

Художник чертит вновь и снова,

Наш малый ум вконец презрев,

Величье разума лесного,

Могучий замысел дерев.

Отверг людей — и занят вечным?

Но нет — отчасти, не всерьёз:

Ведь только оком человечьим

Измеришь высоту берёз...

***

Мелка́ душа. Ей сахара кусочек,

Засаленное слово напрокат,

Замыленный резон. А что до строчек, —

Шьёт бисером. Мелка её строка.

А как расти — при зависти и страхе,

Что кто-то уж заране перерос?

Амфибия ныряет в амфибрахий.

Орёл отточен росчерками гроз.

***

Свет ушёл на каникулы —

Кто-то чёрный и злой

Око звёздное выколол

Мрака острой иглой.

Мысли неба, поникли вы,

В высь вонзился свинец:

Око звёздное выколол

Ночи хищный птенец.

Площадь

Расстилайся, площадь-самобранка,

Краскам брашен радуется глаз.

Скачет время радужно-обратно,

К нам, извечным, возвращая нас!

К дням старинным, ранним, первозданным,

Солнце, мчи с заката на восток:

Небо рвать на части перестанем,

Станет почкой высохший листок.

Посредине площади кремлёвской

Век мой белокаменный возрос,

И князьям-боярам стал я тёзкой —

Нищий пастырь ассирийских коз.

Вот на сердце затянулась ранка

Смертных, неоплаканных утрат:

Ты раскинься, площадь-самобранка

Трапеза любви у Царских врат!

***

Не отречься и не откреститься

От последнего — первого — дня…

Не вмещусь ни малейшей частицей, —

О, как втиснуть хотели меня

В ваши прописи, кройки, идеи,

На короткую ногу, на «ты»

Перейти — отворота злодеи,

и льстецы, и купцы темноты!

Не вмещусь ни малейшей частицей

В ваши веры, и меры, и месть —

Не прельстить вам и не подольститься,

Не схимичить крепящий замес

Для кроваво кивающей башни,

Из умерших речений и чувств —

Известь страха... Да будет вам страшно:

Я не с вами! Я Небу учусь!..

Выбор

Быть кем-то — удивительно весьма:

Какое ведь вокруг разнообразие!

А к месту, к часу прилепиться — разве

Не признак узости? Сойти с ума

От бесконечных тел и вариаций

Для бедной, нерешительной души!

Стать кем-то — это, если разобраться,

Отдать чудесный камень за гроши,

Горящий каждой разноцветнй гранью!

К примеру, скажем, человеком став,

Лишился ты овечьего дыханья,

Ты заплатил за речь — безмолвьем трав.

Избрав родиться в некоем семействе —

Утратил миллион других домов,

Решив быть с веком неразлучно вместе —

Других столетий потерял любовь.

На поле яви или в роще сна

Стать кем-то — удивительно весьма!..

***

Сколько раз обращался Он к ним

С предрассветным небесным призывом:

Каждый был небывало томим,

Словно свет заструился по жилам.

Но повсюду — ответ один,

И испуганный, и тревожный:

«Отойди от меня, Господин;

Ибо я — человек ничтожный!..»

Неверные

— Нет, вся их вера — заблужденья плод,

И причащаются однажды в год!

У них другие праздники и даты,

Притом представьте: ходят бородаты!

— Кто? Эти? — заблуждаются веками

И говорят иными языками!

Все, как один, моральные уроды!

Вообразите: ходят безбороды!

— Взгляните: хороши что те, что эти!

Рычат, как звери, запертые в клети!

Нет — лишь у тех духовные плоды,

Кто носит половину бороды!..

***

Первоначальное — дороже:

До плача, трепета и дрожи —

Дороже всех дальнейших вех!

Хоть землю ешь, хоть лезь из кожи, —

Первоначальное дороже,

Чем века позднего успех!

Всего, что было после, — мало:

Вернуться бы к тому началу,

Когда впервые синь узрел!

Где ж сила та, чтоб нас умчала

Обратно — к первому Началу —

Сквозь танцы душ и смену тел?..

***

Не своей дорожкой ходишь,

По следам идущий,

И не тот мотив заводишь,

Что берёт за душу,

Тот напев нас согревает

И несёт леченье, —

Что́ прохожий напевает

На заре вечерней.

Чувства вольного томленье —

Признак песни вечной,

Забытья сильней и тленья —

Страсти вздох сердечный.

Только искренность одна лишь

Людям интересна:

Если ты любви не знаешь,

То зачем и песня?

Некрасов

Грусти вестник Николай Некрасов —

Для миров и хлебных, и лесных,

Он учитель и для первых классов,

И для выпускных.

С первых слов стихи берут за душу,

Сердце в плен они навек берут.

Эти песни громы не заглушат,

Эти строки ливни не сотрут.

***

Поэт великий учит нас,

Как чуять, чувствовать и чаять,

И кроны клёнов не печалить,

И вечно жить — уже сейчас.

Он и отмолит, и отмоет,

Но в том и власть его стиха,

Чтоб шум прибоя не стихал,

Когда отъедешь ты от моря.

***

Не человек имеет свой предел,

Но рощи и размытые дороги

Ведут сезонам счёт сухой и строгий:

Лес, уронив недели, поредел,

И страхи птиц уже слетелись в стаи —

Они бегут метелей, а не мы.

Природы арифметика — простая,

И в синь восходят, календарь листая,

Людские отрешённые умы...

***

Ведаю прозреньем верным:

Духу всё возможно!

Верую прикосновеньем,

Знаю знаньем кожным,

Беспричинной тайной верой,

Сжатыми устами,

Зрением слепца Гомера

И Фомы перстами.

В бездну гулкую бросаюсь,

Крылья расправляя,

Солнца вечного касаюсь,

Век не опаляя.

Здесь, где Небо нас полощет

В озере-заботе, —

Ощутимей дух наощупь,

Чем чешуйки плоти.

Дорога

Разрыдалась дорога-попутчица:

Как листве поздней осенью жить?

Не душа ль твоя бедная мучится,

Что никак землю с небом не сшить?

Мысли в смуте, из рук ли всё валится,

Но желтеет репей, истончась.

Нить в иголочку не продевается:

Луч сверкнёт — и погаснет тотчас.

***

Учителя «спасения без Бога»

Устраивают нам петардный гром:

Хоть их ученья — побоку и сбоку,

Однако каждый зарится на трон,

Не на земной — а прямо на небесный:

Мол, я же чудо с головы до пят...

Но трон небесный занят, как известно!

Не потому ль так громко и вопят?

***

Гадай — заживёт ли до свадьбы?

Сотри — и опять напиши:

Нет, дело не в старой усадьбе:

Ты ждёшь воскрешенья души!

Но что, коль у сада и дома

Над нею великая власть,

Коль с рощей, сыздетства знакомой,

Душа нераздельно срослась?

Коль в неводе травных заветов

Она — словно неба улов?

Коль нет у ней жизни без веток,

Без утренней славы стволов?

Древесно-рассветная песня

Звучит не извне, но внутри.

И ты вместе с нею воскресни,

И пой, и вовек не умри!

***

Возвращу я утрату,

Отведу я беду —

В древнем царстве Урарту

Я утрату найду.

Будет чувствам просторно,

Будет вольно словам,

Разожгу свой костёр я

Возле озера Ван.

На земле Биайнили

Ланей встречу в горах

И спрошу: не они ли

Оживили мой прах,

Во владенья Мену́а

Возвратили мой дух,

Чтобы скорби минули

И костёр не потух?..

***

Твои тревоги не о том:

Опять безмолвной ночью

Луна светящимся перстом

Скользит по междустрочьям,

Пытаясь бегло прочитать

Таимое душою.

Но мысли взламывать, как тать

Во мраке — хорошо ли?

И, скрытых кодов не найдя,

Луна таится в высях

За тканью мелкого дождя,

За дробной речью листьев.

Зло

Мне снилось: вся планета опустела,

И надо заново все нити свить,

И каждая душа, вернувшись в тело,

Всё прошлое должна восстановить.

И очень беспокоятся злодеи,

Чтоб не забыли их и их дела,

И зажигают вновь свои идеи,

И горн свой раскаляют добела.

И снова в распалённом этом горне

И страх и смерть настойчиво куют,

И обновляют замысел свой чёрный.

И в страхе нерешительно поют:

«Вернём страданий каждую частицу,

И каждой казни вновь назначим час,

Чтоб только нам в историю вместиться,

Чтобы в сознанье ваше возвратиться:

Покорно просим — не забудьте нас!

О, лишь бы милосердья дуновенье

Надежды наши в прах не разнесло!

Для нас всего ужаснее — забвенье:

Ах, ощутить бы вам хоть на мгновенье,

Как беззащитно, как ранимо зло!..»

Спасение

Холодны ночные воды,

Оторопь берёт.

Я грехи свои и годы

Знаю наперёд,

Потому что годы про́жил

И грехи свершил.

Но вернуться — нет дороже

Для земной души.

Холод молодости ранней,

Гладь озарена.

Се́рдца пламенные брани

Укротит волна.

Света лунного истома

Может мне помочь,

Ибо Солнца недостоин

Тот, кто любит ночь.

Лунный луч зовёт, прощает,

Отвращает суд,

Странной властью очищает

Годы, что грядут.

Свет извечный просвещает

Речку, берег, лес,

Ибо сердце не вмещает

Солнца яркий блеск.

В юность веры возвращает

Лунная вода

И спасенье обещает —

В прошлом. Там. Тогда.

Аль-Газа́ли

Однажды в городе сказали

Тому, кто пас овец и коз,

Что шейх великий Аль-Газа́ли

Ответит на любой вопрос.

— Хочу всегда я Бога славить,

И вот поэтому решил

Пред Ним я каждый вечер ставить

Парного молока кувшин.

Ведь целый день Он всех нас судит,

А это ж — му́ка, тяжкий гнёт:

Пусть на минутку позабудет

О нас — попьет и отдохнёт!

Но как узнать: кувшины эти

Где ставить для Него? В мечети?

У речки? Или на лугу?

Я сам ответить не могу!

Шейх Аль-Газали с милосердьем

Взглянул и молвил: «Хорошо!

О сын мой, ты своим усердьем

Всех правоверных превзошёл!

Но чтоб сполна Творца прославить,

Ты свой кувшинчик молока

С заходом солнца должен ставить

Для Бога — в доме бедняка!..»

Саа́р

Между Германией и Францией

Бурлит и спит страна Саар,

И ворон русской эмиграции

Её прилежно рисовал.

А толку что? Его, как правило,

На выставках не замечали,

А между ними — так саарило

От запустенья и печали!

Сошёлся он с прекрасной Саррой,

Да злые люди развели:

Цветок Сарона и Саара

Растоптан в лагерной пыли.

Сирены завыванья волчьи

Умолкли — жизнь его ушла:

Её портрет взирает молча

Из паутинного угла.

Навек — разлука и печаль,

Терзанье, грусть и запустенье.

Лишь люльку памяти качай,

Расти над ней огромной тенью.

И этой тенью заслони,

Чтоб от тоски куда-то деться,

Былого солнечные дни,

Загубленную жизнь младенца.

Всегда ль «былое» значит — «боль»?

Всегда ль над сердцем нависала

Такая тьма — пребыть собой

Средь безразличия Саара?

Смерть — радость. Бытие — позор,

Тех, неспасённых, глаз укоры.

Души и тела длятся ссоры.

А живопись? — Тщета и сор...

***

Насильно мил не будешь

Ни Музе, никому:

Ты в прошлом рыбку удишь,

А поле всё в дыму.

А речка вся в тумане,

А небо всё в тоске,

А память снова манит:

«Глянь — познакомлю с кем!»

Он в плащике потёртом

Выходит, еле зрим:

С живым ли или с мёртвым

Меня знакомишь с ним?

Знакомый иль забытый?

Реальность иль туман?

Собрат по снам, по быту,

Или игра ума?

Не всё ль равно? И сам я —

Меж явью и мечтой.

Давно истлели скамьи

В аллее летней той.

В ней урагана всхлипы,

В ней бедствует зима:

Стоим под мёрзлой липой

И сходим вновь с ума...

***

В своём незримом доме

Душа принять готова

У века на изломе —

Отверженное Слово:

«Ты с крыши не бросайся

Средь города глухого —

В моём жилье спасайся,

Поруганное Слово!

Мои ль мечты и чувства,

Приблизиться отважась,

Подхватывают груз твой,

С тебя снимают тяжесть?

Скорей стелите скатерть,

Несите хлеб и брашно,

И гостя приласкайте —

Ему средь вас не страшно!»

***

Зима витийствует, и спор о Двух природах

Сухая зелень с бурею ведёт,

И в непочатых тучах, как в колодах,

Уже густеет будущего мёд.

Смысл зреет, но наружу не прольётся,

Лёд станет твёрже, а буран лютей,

Поскольку из воздушного колодца

Сильфиды пьют, и он — не для людей…

***

Для житейских раздумий — рябина и верба,

Для возвышенных мыслей — ветла.

Липа — чтобы и вечер стемнел без ущерба,

И чтоб ночь ароматна была.

Ну а травы незримы — и только мечтанье

Под небыстрой стопой и во снах

Различит лопуха полуночные тайны,

Чистотела предутренний знак...

Кот

Обман силён, но нас в полёт

Влечёт познанья плод.

Коту сказали, что он кот,

Но не поверил кот:

«Простите — нет! Я человек,

И хоть порой ловлю мышей,

Сметана мне милей!

Ещё никто не опроверг

Концепции моей!»

Повсюду ложь приносит плод,

А правда тихо ждёт.

Коту сказали, что он кот,

Но не поверил кот...

Эликсир

По улице под вечер ходит дядька

И сообщает жителям Земли,

Что очень скоро жить нам станет сладко:

Бессмертья эликсир изобрели!

Искали, бились, мучились веками,

Особенно, конечно, на Руси,

И вот теперь — есть философский камень!

И есть теперь бессмертья эликсир!

Пройдёт полгода — и получит каждый

На всю семью волшебный пузырёк:

Кто эликсир испробовал однажды —

Себя навек от смерти уберёг!

Поймите: на заветный райский берег

Нам только шаг остался — перейти!

И люди слушают его, и верят,

Домой несутся — проверять в сети:

А вдруг уже раздался голос вещий —

Узнали все бессмертия секрет?!..

Как жаль, что этот дядька — сумасшедший,

И все его рассказы — полный бред...

Урок

Я хотел бы узнать, что и как,

Я б туда заглянул хоть на миг,

Ибо скрыты в прошедших веках

Корни песней и плачей моих.

Там пути мне указывал Бог

В неизведанные года,

Там внутри зарождалась любовь,

Там извне закипала вражда.

И всё то, чему ныне учусь,

Я взыскал в той далёкой дали,

И ростки тех желаний и чувств

Сквозь ограду в мой век проросли.

И всё ближе и ближе тот миг

Завершенья незримых дорог,

Когда, Вечности ученик,

Я пойму свой первый урок.

Саади

В многоцветном Багдаде

Расцветали сады —

И прилив благодати

Ощутил Саади.

Средь руин Баальбека,

В вековой пустоте,

Зов таинственный некий

До него долетел.

Он паломником в Мекку

Шёл пустыней сквозь тьму —

Зов таинственный некий

Повторился к нему.

А когда средь Дамаска

Плакал он, горевал,

То с особенной лаской

Тот же голос воззвал.

Когда шёл он к Ширазу,

Обойдя много стран,

То внезапно и сразу

Написал «Гюлистан».

Ибо в город любимый

Он с собою принёс

Тот букет неделимый

Всюду сорванных роз.

А в букете том спрятан

Зов рассвета средь тьмы,

И досель ароматом

Наслаждаемся мы.

***

И ликованье и тоска,

Высоких смыслов миги:

Вся жизнь моя — одна строка

Твоей великой Книги...

Нет, не строка, а только знак,

Всего лишь буква Света:

Неповторимая, одна —

Она, как нота, спета.

Но нет, не буква. Лишь черта.

Лишь заодно с другими

Она над миром поднята,

Твоё рисуя Имя...

Нет, не черта. В черте их — тьма.

Листом взорвётся почка:

Лишь проблеск Вечного Ума.

Почти ничто. — Лишь точка.

Но в этой точке спрятан смысл

Реченья всеблагого:

Из листьев — лес. Из клеток — лист.

Из малых точек — Слово.

***

Незнание Истины нас не спасает,

Когда наша мысль в облаках зависает

Меж Вечным, единым — и временным, дробным,

Меж страстью земной — и блаженством загробным.

Незнанием Истины мы не спасёмся,

Но можно ль зрачками вобрать наше Солнце?

Какой небожитель поможет нам в этом?

Неужто ослепнуть, наполнившись светом?

Есть Истина истин — над множеством истин:

Её не вмещаем — и как же спастись нам?

Не знаем её ни вполне, ни отчасти,

И места ей нет там, где властвуют страсти.

Но смутно провидится страшная тайна:

Скрывается Искра, отпав от Сиянья,

В пещере-дупле — помрачённой скорлупке,

Хоть эти завесы и бренны, и хрупки...

Огни

Самые короткие

Наступили дни —

Ты душою робкою

Их переживи.

Там, за речкой льдистою,

Дальние огни:

Только б ночью выстоял

Наш дозор любви.

Тьмы налёты длинные —

С неба света нет,

Вытянулись в линию

За рекой костры:

Только бы не дрогнули

Те, кто малый свет

Держат стражей огненной

До другой поры...

Учитель

Он уже устал вести

Счёт ночам и дням,

И словечки в старости

Нехотя ронял.

Он всё время хмурился,

Как лишённый льгот,

И на солнце жмурился,

Словно старый кот.

Виделись глазам кота

Прежние года,

Где и высь не замкнута,

И душа горда.

Но, хотя в отчаяньи

Дни свои влачил,

Словом и молчанием

Он меня учил...