. Из книги «Школа Беглого Чтенья» (1989

* * *

Сгорели корабли. На берегу останусь,

И липою в цвету, и ливнем на бегу

В грозящие года мгновенно пролистаюсь.

Сгорели корабли. Гроза на берегу.

Сгорели корабли. И кто-то причитает,

Что будущего нет. Но прошлое — спаслось,

Оно в глаза глядит и к сердцу подлетает.

Сгорели корабли. Свободен ты, матрос!

1989

* * *

…Лицо темно — и отвернулось

Внутренно, хоть на тебя и смотрит.

В нем — тенями населенных улиц

Толкотня, кварталы мертвых,

И окно матерчато и замкнуто —

Тайнозрачной книги переплет

Древний. Но вчитайся — и внезапно

Над тобою небо поплывет.

1989

Опознанный

Страсть.— Огненный, но скрытный интерес

К развитью рода, хвойным перепутьям

Бессмертья. И твое обличье — Крез.

Не сосчитаем золотых небес

В глазах, но долго вглядываться будем.

К нам выйдут те, кто видывал стекло

И стены тонкостанной Филистеи,

Кого к дорийским юношам влекло

И чьи зрачки на Форуме блестели.

И питерцы из тинистых квартир

В твоих ресниц ворвутся анфилады,

Где в тронный пурпур облекал потир

Петра наместник — фаворит Пилата…

А те, кто рядом, как ты жив средь них

В гробнице коммунальных коридоров,

Ты — безначальной Музыки жених,

Что так Дриадам царскосельским дорог?..

1989

* * *

Не поймешь до конца,

В чем ушедшего времени чудо,—

То ли тонкость лица,

То ль узор безвозвратный сосуда,

Что внезапно разбит —

А квартал мастеров уже вымер:

Только море и Крит.

Только странно звенящее имя.

1989

* * *

Детства склон. Солнцепоклонники

Укрепляют свет апреля —

Алебастровые слоники

На лазоревой арене.

Серафимов ответвление —

Мы в науки не вникали,

Что живем средь потепления,

В райский день меж ледниками.

Ну, а что пред Ночью навзничь нам

Пасть прикажут — знать не надо:

В царском небе замком сказочным —

Ледяная колоннада.

Вешний город в выси выстиран,

В зорьке — яшмовой лохани.

Свет и смех. В незнаньи — истина.

Знанье — льдом сведет дыханье…

1989

Грому

Грозно крыльями взмахнешь —

Прошлым и грядущим,

Майской клейкостью дохнешь

По воздушным кущам,

Станешь — ветер, станешь — дух,

Аромат корицы,

И глухим — заблудший слух

Возвратишь сторицей.

1989

* * *

Есть неизбежность принятья

Великих понятий —

Всех без изъятья,

Без разницы в платье и стати,

Ибо отверженный мстит:

Лет на двести

Он замыкается в скит

И взывает о мести —

Будь это Притча, Айат

Иль буддийская Сутра…

Месяцы, годы подряд

Длится тьма, и не явится утро,

Пока

Отвергается Правды реченье,

И не идут облака

К Раннему Свету в ученье.

1989

Предок

Предок был слеплен

Хранить и возделывать яблочный сад.

Но сердце и взгляд

Ослепли,

И он не запомнил — какой

Сад ему вверен…

Над красной,

На сотни ручьев разделенной рекой

Хищные звери

Стайкой сбежались опасной.

А он не боялся падения яблок

В змиеву пасть:

В солнечный сон повалился набок

Сад, над собою утративший власть!..

1989

Огонь

‹Из цикла›

‹1›

Священная печь. Поклоненье огню.

Дрова приготовлю и мрак прогоню.

И холод уйдет из души величавой,

И век присмиреет, не страшен,

И Свет пододвинется — отрок курчавый —

Вкусить огнедышащих брашен.

И память раздвинет подмостки для внуков —

Смеркающий трепет пещерный,

Где полог свисающий — отсвет неверный

Над брачным собранием духов.

1989

‹2›

Зажегший свечу понимает,

Зачем поклоняться огню,

И облако ливню внимает,

Как путь молодому коню.

Все дальше гарцующий цокот,

Я прошлое слушать хочу,

А сердце по всаднику сохнет

И в ливень выносит свечу.

1989

* * *

Опять весна беснуется,

Божествует душа,

И адом пышет улица,

И небом изошла.

О, как ты смотришь пристально

На зелень — как в меня!

За деревянной пристанью —

Речной трамвайчик дня.

А с кем я в детство робкое

Плыл дымом по реке,—

Под строчкой спит короткою

В полынном парике…

Вновь май сошел, некошеный,

Мальчишеской стопой,

Трамвайчик светел, кожаный,

И я плыву с тобой —

Пока во сне встречается,

Что ветер надышал,

И надо всем качается

Воздушный жаркий шар,

Пока прозренья белый стих

Бежит к реке, патлат,—

Растет Любовь из прелости

И страхов, и утрат.

1989

* * *

Вижу давно и знаю,

Но до конца не пойму:

Солнечная, резная,

С пеньем — калитка во тьму!

Все мы твердим перед нею

Речи о сем, о том,

Упомянуть не смея

Близкий безвестный дом.

1989

Сон

Виталию Илларионову

Ночь — пчелиный рой сирени:

Город, у весны в гостях,

Опустился на колени,

Синих пчел держа в горстях.

Здесь мы встретились — ведь случай,

Переулками влеком,

Первобытней и певучей,

Чем осмысленный закон.

Улей вечности — природа —

Неподкупна и строга:

В светлом миге — капля меда,

В темной памяти — строка.

Надо мной — зеленый полог,

Семерица светлых нот,

Райский сон, и в нем биолог —

Древа жизни лучший плод.

1989

* * *

Там копья взъяренные — травы

Величие Божье блюдут,

Там свет ударяет в литавры,

Там плоть мою в землю кладут,

И я поднимаюсь, невидим,

Над морем кленовых стволов:

Встань, спящий, и на берег выйдем,

Бессмертная песнь — мой улов!

1989

* * *

«Последний же Адам — есть Дух Животворящий!..»

И тише, чем цветенье яблонь,

И вкрадчивей, чем отпеванья ладан,

И незаметной смерти слаще

Взяв за руку, уводит Он

От скорбной и двойной пещеры,

Где перстный твой Адам — изгнанник — погребен

Усильем веры.

В лохмотьях туч — кровавых, рваных, розовых,

Цыганка — опадающая чаща —

Прислушалась, и только ловит отзвук:

«…Есть Дух Животворящий…»

1989

* * *

Упало яблоко, и покачнулась чаша,

И притяжения нарушился закон.

Разверзлись хляби: из окон

Глядели ангелы, один другого краше,

На разрушенье сердца и судьбы

В масштабе всепланетном,

Подставив грому ослепительные лбы,

И кудри их играли с черным ветром.

И вот один фаянсовую руку

Простер из-под кленовой кроны крыл —

И дверцу человечеству открыл

В самопознанья огненную муку!..

1989

* * *

…И все ощутимей Оно — непостижное,

Раздвинуло стену — и стало окном.

Еще не в тебе, но — все ближе и ближе оно:

Спастись от сожженья? — Очнуться огнем!

1989

* * *

Прови́денья тропа — от детских игр,

От первого бессонного метанья:

Холм августа до позолоты выгорел,

Реки забвенья — смутно лопотанье.

Прозрачна жизнь и неподвластна порче.

Судьба сбылась. Ты не прошел и шага.

День светел. Ангел смерти неразборчив.

Реки и глаз вся в водорослях влага.

1989

Инка

Вот я с моим народом танцую

Танец смертельно-белого льна,

Его подношу к твоему лицу я,

Луна!

Вот я исчезну, громко вскрикнув,

Чтоб голосом глубь небытья измерить,—

Тебя, на престоле радостных инков

Белая смерть!

Око ночное, воззри на нас ласково,

Молча сочти мои дни: раз-два-три…

Вот тебе — гибели белая пляска:

Бери!

1990

* * *

Подъезды снежные! О дух великолепья!

Зернисто-ангельская страсть

Возносит нас и не дает упасть,

И ветер колокол сияющий колеблет.

Обрывки странных фраз. Неведомые глоссы

По ледяным разбросаны монастырям.

И Зиму, как раскрывшуюся розу,

Я подношу к дымящимся ноздрям!

1989

Надгробье

Два оленя охраняют

Драгоценную корону

На надгробном сером камне.

Поперек зима легла.

Развороченные кроны.

Город Ровно.

Путь неровен.

Это руки Аарона.

Впереди — январь и мгла.

Впереди — двуликий Янус.

Ты пройди, а я останусь,

И в двусмысленную данность

Жизни бежевой вгляжусь:

Что-то сплошь нам

Встречи с прошлым

Предстоят: нас водят за нос.

Лишь для виду

В двери выйду —

И рожденным окажусь.

Два оленя скачут гордо.

К сожаленью, надпись стерта,

И корона увенчала

Изначальный, общий рок.

Плотник, пекарь иль сапожник —

Как сумел, меж дел тревожных,

Ты взрастить оленей нежных,

Чем стяжать корону смог?

Галаадских бег оленей

По надгробьям поколений,

Псалмопевца умиленье:

«Как олень спешит к воде —

Так, презрев Земли двуличье,

Я Твое взыскал величье,

Сбросив имя и обличье:

Нет меня…

Но Ты — везде!..»

1989

* * *

— Господин Световидец,

Мое Вам почтенье!

Разъясните, прошу: что такое Земля?

— Школа Беглого Чтенья, —

Отвечал он, крылами во тьме шевеля.

— Что ж нам делать?

Разучивать знаков значенья

На борту утопающего корабля?..

— Он молчал. Задыхались от дыма поля.

— Господин Световидец!

Какие же тексты

Нас готовят читать?

Он шепнул:

— Замолчи

И раскройся, дрожа, ибо весь ты —

Текст,

Читаемый в тысячеокой ночи!..

1989

* * *

Средь зимней ночи в облаках

Раскрылся светлый ларчик,

И дети падают на снег

И начинают жить.

Душа проснулась на руках

У Времени — и плачет,

А Снег не знает — ей к весне

Фату иль саван шить…

1989

Цирк

Я в цирк вошел. Был этот цирк необычайно странен,

В нем неумолчно смех гремел, но больше было слез,

В нем фехтовальщик встать не мог, стальной рапирой ранен,

В нем навзничь клоун упадал — и умирал всерьез.

И я, войдя, не понимал, артист я или зритель,

И все надеялся уйти — мол, не туда попал.

Но взяли под руки меня, одели в белый китель

И на арену привели — и замерла толпа.

И я узрел на лицах боль и столько мук душевных,

Что отказаться и уйти уже не стало сил.

И кто-то подал мне кувшин и прошептал: «Волшебник!

Следи, чтоб не кончался твой чудесный эликсир!»

А сотни глаз с немой мольбой светились у барьера,

И медью, страхом и стеклом сверкали сотни чаш…

И тек напиток золотой, и укреплялась вера,

И вкус бессмертья обретал таинственный мираж!..

1989

Египтянин

— Если бы Нил усомнился

В плодоносности своих разливов,

Если бы Мемфису не снился

Табор торговцев крикливых,

Если б кто-то из живущих спасся

От молчанья, спрессованного веками,

Если бы сам Птах не распался,

Став своими восемью двойниками,

Если б не желтели в мире листья,

Если б на ночь оставляли настежь двери,—

Я б тогда поверил в бескорыстье,

В женскую любовь твою поверил,

Ибо слово фараона ловит чутко

Немигающий писец Неферти,

Ибо нет у женщины рассудка,

И влеченье к ней — дорога к смерти.

1990

* * *

Пахнет жизни новизной

Горьковатый мандарин.

Не пришли еще за мной,

Посидим, поговорим.

Серебристый писк ребят —

Медных будней поперек.

Не зовут еще тебя,

Посидим, попьем чаек.

А мгновенья так остры,

Так бесхитростен рассказ…

Не пришли еще послы

Из Страны Недвижных Глаз.

1990

* * *

Недописанная строка

Не дает мне покоя,

А она словно клевер легка,

Словно синь над рекою.

Жить во тьме одному —

И не верить, что все утрясется,

Но любить эту тьму

И ночное приветствовать солнце,

И в пчелиных мирах,

Цветовые слова уловляя,

Облекать их во мрак,

Будто память лоскутного рая,—

Если вправду поэт

И у Бога чего-нибудь стою…

Но строки этой нет,

И она не дает мне покоя.

1990

Реанимация

…Что спасено?

И зачем медсестра —

Как огромная белая птица

Над недвижным птенцом?

Настежь — окно.

И затменье — с утра.

И куда торопиться,

Распрощавшись с лицом?..

Вновь двойник восковой,

Словно глиняный чан,

Станет тихо просить, остывая,

Чтоб воды принесли,

И с мостовой

Запоет по ночам

Ледяная свирель расставанья —

Жизнь от Бога вдали…

1990

Кельты

— О'кей — о Кельты,

Дары друидов,

Струенье Леты,

Дриады выдох

В плоть человечью:

Дымится Змей

Сырцовой печью

Последних дней…

— О'кей — о Кельты,

Чье имя — Пламя!

— Пришел? Теперь ты,

Конечно, с нами,

А то в прогибы

Осенних лун

Глядел в Египет,

Как злой колдун!

— О нет, не ваш я,

Я был вам братом,

Но в черной чаше

Вы вскрыли атом,

Открыли кровь —

И стала адом

Дубрава снов!..

1990

* * *

Вы верите стихам? Я тоже верил им,

Но дальний, дикий смысл, как запах зверобоя,

Открылся мне меж строк: мерило ритма — Рим,

Чье войско не дает Святой Земле покоя.

Душа, твой легок Храм, он бел, почти незрим,

Поклонники смелы, левиты непреклонны,

Но разум шлет слова, как легионы — Рим:

Несется крик со стен, и в пламени колонны!

Вы верите стихам? Я тоже верил им,

Но пеплом быть — толпе, а пенью — черной печью…

Вы слышите? Псалом взрывается: «Горим!

Наш белоснежный Смысл охвачен жаркой Речью!»

1990

Младенчество

Река задвигалась, пошла Москва-река,

И я проснулся в колыбели:

Дома и клены, лица, облака

Вращались надо мной и пели.

Но вдруг игрушка выпала из рук —

Земля! И я вгляделся удивленно:

Как страшно! Обрывался каждый круг —

Жизнь дома, матери, жизнь облака и клена!

— Но вновь заснул. И только преступив

Пределы зренья, смутно стал гадать я:

В земле ли скрылся слышный мне мотив,

Или упал в небесные объятья?

Меня иное зренье увело

Туда, где Лик неотделим от Слова:

И мать глядела, дерево цвело,

И дом стоял средь облака живого!

Нам верх и низ неведомы, пока

В суставы времени мы не врастаем,

Но небо движется — Москва-река,

И ждет, пока мы в облаке растаем…

1990

* * *

Напева умиленный, легкий слог

И разноречье образов упрямых

Пришли ко мне из белоствольных храмов

И синих синагог.

Так, заливая Русь и Междуречье,

Последним светом Пение горит,

Но каждый о своем пред Богом говорит

И ждет наедине невыразимой встречи…

1990

* * *

Да, мы гибнем, мы все погибаем,

Будь ты трижды силен и умен,—

Топит нас эта высь голубая,

Завязают в ней весла времен.

И, чем песенный твой или ратный

Ярче труд в ежедневной близи,—

Тем призывней и тем неотвратней

Синева безымянной стези.

Чуть забудусь — и слышу опять я,

И слова твои — спящему плеть:

«Спой мне песню, раскрой мне объятья,

Чтобы ими Ничто одолеть!..»

1990

* * *

…Я поэтому люблю их —

Холод, сумерки, каштан,

Что молился в улей — Клюев,

В глубь кристалла — Мандельштам,

Что еще и мне дарован

Дым вельможный над трубой,

В сердце — страх, в дуброве — ворон

И молчанье пред Тобой.

1990

* * *

Набежала ночь, и круг замкнулся —

Жизни обручальное кольцо:

Угол занавеса отогнулся,

И в тот миг увидел я лицо.—

Из далеких снов бывают лица,

Из родимых, небывалых стран…

Неужели детство повторится,

И душе вернут небесный сан?

Неужели вдруг подступит ближе,

Чем в мечтах, сияющий Покой?..

Подними же голову, взгляни же,

Тонкопалой помани рукой…

1990

* * *

Нас конь бесшумный мчит,

Воздух — по горлу ножом.

Всадник в седле молчит,

Сердцем во мрак погружен.

— Всадник и конь,

Почему вы немы?

Или взлетели с сожженных икон?

Всадник оборотился:

— Я время,

В прошлое мчусь я,

И память — мой конь.

1990

* * *

Октябрьский парк Святых Даров

Скудеет.

Прохудился кров,

И лист редеет,

И влажный воздух нездоров.

Парк обеднел.

В нем пенья нет,

Лишь скрип да охи.

Как руки скряги, сжался свет.

Всего и красок — пемза, мел

Да капля охры.

Зато, от бедности избытка,

Он может с Небом совладать —

Последний нищий.

Улитка

Из камеры, как узник, вышла

И восприемлет Благодать.

Я вместе с нею

Под Солнце скрытое пришел:

От слов неслыханных яснею

Душой…

1991

* * *

…История паслась невдалеке

Овечьим стадом перед волчьим логом.

Семь смертных слов цвело на языке.

Любовь вращала в небе жарким оком…

1990

* * *

Лестной весны золотые замашки —

Юный, чуть слышный запах ромашки.

Запах прельстительный, нежный и терпкий —

Взгляд первой страсти, лист первой лепки.

Вот мы и свиделись горько и кратко,

Ночь — на ладони, венчик — загадка.

Смертно под желтой Луной и не тяжко

Желтой, одной, полотняной ромашке…

1990

Нирвана

Лечь на травы теплые. Лежать.

Облака глазами провожать.

Это встречи отлетевших лет.

Разве облако оставит след?

Эти дни лежанья на траве —

Тонкой нитью в жизни-синеве.

Все тончает белый, нищий путь.

Пусть исчезнет. Мне не жаль ничуть.

1990

Двуединство

‹Из цикла›

‹1›

Так свободно и просто

И всегда ни о чем

Небо низкого роста

Говорило с ручьем.

Небо чище и ниже,

Небо ниже ручья

На лучи свои нижет

Пузырьки бытия.

1990

‹2›

Идет, опираясь на посох —

Поющий среди безголосых…

Нет, посох — лишь точка опоры

Оранжевой ярости взлета!

Вселенной орлиную пору —

Цветущий мальчишеский клекот

Пробрал: в полнолуньях и росах

Душа — свежесрезанный посох!

И плоть, опираясь на душу,

Как ветер, сильна и крылата,

И небо догонит идущий

Наследник Ореста, Пилада,

Чей ум, неоструган и плосок,

В цветущий расширится посох!..

1990

‹3›

Я видел: вы — бессменно двое —

На палевом пригорке,

И вот — закат… Какой листвою

Почту сей жребий горький?

Продолговатым пальцем ивы

Иль клена пятернею

Отмечу связь мечты счастливой

С эпохой ледяною?

За солнцем вслед мы тоже канем,

Но утро, золотея,

В строенье мира музыкальном

Заметит ли потерю —

Две-три умолкнувшие ноты?

Конечно, не приметит:

На свете — голосов без счета,

Все так же солнце светит.

Две-три умолкнувшие ноты,

А воздух золотится…

Но сжалось сердце от чего-то,

Затрепетала птица.

Две-три покинутые клети —

Как прерванные строки,

И я — один, я — с вами третий,

И в смерти одинокий.

И я один надвратной хвоей

Почту сей жребий горький,

Ведь вы и там — бессмертно двое,

На золотом пригорке…

1990

‹4›

Кровь, проступающая сквозь лист,

Разум, сквозящий в движениях липы,

Луч вертикальный — любви обелиск,

Вы, что не стали людьми, не сбылись,

Не побывали, а только могли бы,

Утро над вами — Евангелист!

Внятен его озаряющий зов,

Вы прежде нас, о собратья, проснетесь,

Вашей заслугой на чаше весов

Мир вознесется, минуется пропасть,

Мукой морскою, усильем лесов —

Вскользь пролистается времени пропись,

Вечность начнется — с кленовых листов!..

1990

‹5› Кожаные одежды

Одеты кожей мы, изгнанники Эдема,

И нас она роднит с листвой,

И каждый ствол

Напоминает, прикасаясь, где мы.

Ослушники Отца — одеты кожей мы,

Покровы кожные среди земли плодятся,

И нас они сближают со зверьми,

К нам птицы на руки садятся.

Отведавшие Плод — мы кожей облеклись,

И облаченья сбросить не хотим мы,

И Ангелы глядят из-за кулис:

Прикосновенья их неощутимы…

1990

‹6›

Громадный Май. И первое купанье.

Сбегают одуванчики к воде.

И желтый куст. И жаркий взгляд опальный:

— Ты этой тайной и тогда владел.

— Владел всегда. Ни зимы не остудят,

Ни ночь потерей черной не затмит.

Недвижен миг. Что было — то и будет.

Живую душу смерть не вразумит.

1990

‹7›

Они еще вместе, но каждый

Отдельную пестует страсть:

В духовной, в греховной ли жажде —

К чужому ручью не припасть.

Они еще вместе, но взглядом

Достигли различных глубин:

О, что б ни случилось — будь рядом,

Ты в жизни и в смерти любим.

О, что б ни случилось — ответствуй

На тайный, отчаянный зов

Из дней отлетевшего детства,

Ночей листворуких лесов,

Из юности непоправимой:

Чело грозовое клоня,

Правдивое небо повинно,

Что горько под ним без меня.

1990

‹8›

Устремленные в дым и во тьму,

Утвержденные в теле манящем

(О, как сладко метаться ему

Меж несбыточным и настоящим!) —

Увлеченные в ночь и туман,

Мимолетной взалкавшие плоти

(Всё — по ариям, темам, томам,

Но бездомность сквозит в каждой ноте) —

Уведенные в пар и во мрак,

К вожделенной прильнувшие коже

(Убедиться в нетленных дарах

И — с обрыва высокого! Боже!..)

1990

‹9›

Кто-то ждет тебя: озеро с небом являются фоном,

Прошлое — цепким, терзающим душу грифоном,

Будущее — заалтарным златым витражом.

Кто-то ждет, не уходит, и ты поражен,

Что еще можешь вызвать подобное чувство.

Здесь ломают сирень: сколько шелеста, хруста,

Дерзость, растерянность — рядом, в оправе ресниц,

Глубже засни (там все можно), иль вовсе проснись.

Ум за крестом притаился — дрожит, наблюдая,

Как среди озера плещется плоть молодая,

И напряженно молчит, но готова пропеть тетива,

Что не напрасно вселились мы в эти тела.

1990

* * *

Душа моя, небес невеста,

Для Духа-лебедя ты Леда,

Тебе предпосланы Авеста

И Веды.

Но ближе — Библия. Былое

Вбегает в Вечность, как ручей,

И после пенья и речей —

Безмолвие на аналое.

Двурогая Давида лира

Все тише — древняя родня,

И вот на струны каплет мирра,

Сбегает мирра с пальцев дня.

1990

* * *

Душа одинока, единственна,

Подвижная ива у вод,

И сотней перстов узколиственно

Торопит и манит вперед.

Торопит и требует с трепетом,

Своим бескорыстьем пьяна,

Но в этой красивой игре потом

Одна проиграет — она.

Уходят познавшие Истину,

О трепетной иве забыв,

И вновь — одинока, единственна —

Глядится в бурлящий обрыв.

Беспомощен врач умирающий,

Стенания — листьев острей,

А туча с волною — товарищи

Друг другу, да только не ей…

1990

Поворот

На перекрестке близ реки раздался дальний гром,

Жизнь завершала быль свою и к небыли вела,

Большая ива за любовь платила серебром,

Грозилась туча в вышине за темные дела.

А справа ранним детством пах непропеченный сруб,

А солнце покрывалось тьмой — сверкающий берилл,

Стоял над срубом человек, красив, силен и груб,

И крышу белую его он черным толем крыл.

Рябина вспыхнула — крупна, зерниста и в упор,

Большой цыпленок пробежал и скрылся в лебеду,

Хозяин выпрямился вдруг, в руке сверкнул топор.

— Эй, Катерина! — Крикнул он. И гром сказал: — Иду!

…И жар прохожего пробрал. И он, остановясь,

Пытался вспомнить — отчего ему, как дрожь, знаком

Вот этот миг, вот этот сруб? Растет ли с прошлым связь?

Или грядущее зовет невнятным языком?..

1990

* * *

Всë избы почерневшие

Да родники прозрачные —

Твои прозренья вешние,

Твои деньки удачные,

Пусть ноги грязь месили,

Зато душа-то пела,—

Эх, матушка-Россия,

Твой свет студеный, белый!

Всë лица почерневшие,

Да вот сердца прозрачные —

Непившие-неевшие,

Да кроткие, не мрачные.

Лишь песен и просили,

А хлеба — никогда,—

Эх, матушка-Россия,

Крещенская вода!..

1990

* * *

…Тогда казалось, что еще не время,

А время уходило, в ночь катилось,

Единственный даруя миг лучу.

Часы раздоров, поисков и прений

Отбили. Все минуло и простилось.

И говорить я больше не хочу.

Давай споем. Иль помолчим. А может,

То и другое сразу. Мысль певуча,

Разлука молчалива, как звезда.

Да, в этот миг, покуда он не прожит,

Давай безмолвно петь, сердца не муча

Тем, что не повторится никогда…

1990

* * *

И заговорили немые,

И розы цвели на скрещеньях дорог,

И слух пролетел: «К нам явился пророк

Великий, воскрес Иеремия!»

Потом обступили, злорадно вопя,

И даже напиться пред смертью не дали,

Лишь несколько женщин — толпа есть толпа —

Открыто рыдали…

1990

* * *

Клен запахнул полу тумана: так знобит,

Что избам и втроем под небом не согреться.

Но если человек рожден, чтоб был убит,—

Зачем цветным стеклом блестят окошки детства?

Зачем, умудрены от вещих снов, встаем

В осенних юных сил живительную сырость,

Коль избам не тепло под небом и втроем?

Зачем пропел петух, ворвавшись в то, что снилось?

Зачем, бесхлебно-худ, по-костромски смешон,

Высокомерный дух на русском Ланселоте

Спешит остановить вращающийся сон?

Он виснет на крыле, оторванный от плоти!

Но зимний мрак созрел, в глазах не так рябит,

Тебя ласкает хлад, куда же ты, куда же?

Ведь если человек рожден, чтоб был убит,—

Трем избам не заснуть и не согреться даже…

1990

* * *

Не пришло еще слово,

О котором я с детства мечтаю.

Будь немного полого —

Я взошел бы, да горка крутая,

А оно — на вершине.

И, сказать откровенно и просто,

Все мы тут не свершили

Сотой доли того, чего звезды

Ждут от нас, напряженно

В землю вглядываясь сквозь темень.

И вопрос нерешенный —

Обладают ли памятью тени,

Иль забывчивы души

И блуждают, призванье утратив.

Снова отрок цветущий

Продан в рабство по сговору братьев.

И, лишенное крова,

Из окошка души улетая,

Плачет Вечное Слово,

О котором я с детства мечтаю.

1990

* * *

Из трех берез, растущих на опушке,

Мне средняя милей.

Нет, не вина — воды налей

И поднеси в жестяной кружке.

Дай причаститься сей земле,

Покуда день, покуда лето.

Пусть славится богиня из Милета,

А мы с тобой и так навеселе!

Из трех дорог — трех проводов гудящих —

Мне средний путь милей.

Живительно-зеленый, терпкий клей

По жилам струн течет все слаще.

Вот облака сияющий ковчежец

Домчался к нам, как дар Океанид.

Пусть славится дельфийский Стреловержец,

А нас вода сильней вина пьянит!

Стоит над нами выдох Океана

В высоком ветре эллинских времен,

Как мачтовой сосной проколотый лимон,

Сочится солнце на поляну.

Три возраста судьба на выбор предлагает,

Но средний мне милей.

Нет, не вина, воды налей:

Она не гасит — зажигает.

Забыв про цель, мир движется по кругу,

Жарой ритмической пленен.

И мы, как высший дар,

в сей день даны друг другу

По воле облаков, по прихоти времен!..

1990

* * *

Проходя по зимней деревне,

Я услышал ночью печальной

Голос поэзии древней

И изначальной.

Это деревья звенели

Обледенелые, это

Расстоянья длиннее

Становились к рассвету,

А секунды — короче.

И, на локоть от взрыда,

Звезд монгольские очи

Млели полуоткрыто.

Это ранней юности сполох,

Говорящих снегов острова,

И томами падали с полок

Льда пластинки, крошась на слова.

Раздвигая сумрака заросли

И до первых еще петухов —

Так деревни лицо прорезалось,

Удивленной звучаньем стихов.

1990

* * *

В белый сад облачен,

Забывался, но вспомнил сейчас я:

Это был разговор ни о чем,

Только отзвук любви и согласья,

Это был чуть заметный рассвет,

Страх для храбрых, загадка для умных,

Но уже горизонта браслет

Прорезался сквозь сумрак.

И уже мы могли различить

Лица братьев, как малые дети,

В чуть прозревшей ночи

Или в подслеповатом рассвете.

В белый сад облачен,

Вспомнил я, очутившись вне плоти:

Это был разговор ни о чем —

Всплеск любви на рыдающей ноте.

1990

Дом

Даже в детстве, где августа внешность

Просветлялась, неся благодать,

Я не знал, что мой дом — Бесконечность,

Я не мог, я не смел это знать.

Я-то думал, что дом мой — древесный,

От крыльца до конька мне знаком,

И Луна в него входит невестой,

Солнце входит в него женихом.

Ну, а то, что ни разу их светы

Не сходились на свадебный пир,

Было разве что лишней приметой,

Сколь насмешлив забывчивый мир.

Ну, а позже философы, с пеной

У пастей, мне кричали: «Дурак,

Полагайся на плотские стены,

Ведь за ними — молчанье и мрак».

Я же знал: то, что мыслит и веет

И во сне называется «мной»,

Пред палаткой из кожи имеет

Преимущество света пред тьмой.

Но и в юности, чья быстротечность

Листопадам сентябрьским сродни,

Я не знал, что мой дом — Бесконечность,

И что ею полны мои дни,

И все то, что уже наступило,

И все то, что еще не сбылось,—

Балки страсти, свободы стропила,—

Божьим взглядом прошиты насквозь!

1990

* * *

Истина находится в середине,

Как фитиль горящий посреди свечки,

Но душа догорает на треснувшей льдине

Посреди безымянной, безумной речки.

Истина находится в сердцевине,

Как поля пшеничные — внутри зерна,

Но тело вращается в бешеной лавине

Водопада времени — беспробудного сна.

Мыслью блуждающей, раненой кожей

Ищет забывшийся, алчет Адам

Внутрь отверзаемое Царство Божье

По мертвецов незабвенных следам.

Сеяли след и ступни и подошвы,

Даже копыт отпечатки на льду…

— Полно, опомнись, где ищешь — найдешь ли?

Он, умирая: — Жив буду, найду.

1990

* * *

Где славословия стволы

Стоят с воздетыми руками

И вслух немотствуют веками,

Не в силах вознести хвалы,

Там по утрам смиренный смертный

В контору бедную спешит,

И свой молебен незаметный

И неосознанный вершит:

«Как хорошо, что утром ранним

Я под деревьями иду!»

— И, устрашенный опозданьем,

Жует сухарик на ходу.

Молитва томна и кратка,

Без Имени, без обращенья,

Но синий Ангел, в восхищении,

Ее возносит в облака.

И вслед ей тянутся стволы

И к ней испытывают зависть,

Опять с призванием не справясь,

Не в силах вознести хвалы.

1990

* * *

Стал я мыслить светло и прямо —

Что ж, бывает, подкатит блажь.

Вдруг — стучатся в оконную раму:

Кто посмел? На третий этаж?!

То, презрев прямизны критерий —

Забулдыга, повеса, враль,

Заломив котелок метели,

Старомодный гуляет Февраль.

Вырожденец из рода Феба,

Он не терпит прямых углов,

Скособочилось, гнется небо,

Волоча переулков улов,

И смещенно, смешно и остро,

Наклонившись на пятьдесят,

Старый двор — стратегический остров —

Принимает пурги десант.

Стук условный кровного друга —

Он на улицу, как домой,

Звал меня в завихренье круга

С озаренной дороги прямой.

И, хоть я только что повенчался

С Музой Чисел, как циркуль, стальной,—

Я на встречу, все бросив, помчался,

Только двери вскричали за мной,

Строгий брак променявшим на шалость,

Позабывшим накинуть пальто:

Холод бил по щекам, но зато

Муза Отрочества возвращалась,

Муза радостных строк: Эрато!..

1990

* * *

В дружбе сердечной и близкой,

В дружбе навек и всерьез

Я состою в переписке

С племенем добрых берез.

Пообещали — Мол, мы с ним

Будем дружить, не коря,—

Сыплются, сыплются письма

В яркие дни октября.

И упаду я, и встану

В парке, в бору ли глухом,

И отвечать не устану

Тихим осенним стихом.

Видно, ни плоти, ни душ нам

Не разлучить, не разнять,

Вот я в конверте воздушном

Шлю им посланье опять.

Перышко голубя — марка,

Вьющийся пепел — печать.

Дня золотого не жалко,

Если на все отвечать.

1990

* * *

Сеньоры, о, какую кару

Сей флорентиец заслужил?

Дадим, дадим ему гитару,

Чьи струны из воловьих жил!

За то, что он не по канону,

Не вняв словам святых отцов,

Изобразил в ките — Иону,

В Эдеме — голых молодцов

Под видом ангелов, без трона —Христа, блаженных — без венцов,—

Заставим петь, как в годы юны

Он, что ни день, влюблялся вновь,

Как этот голос, эти струны

Любимым горячили кровь,

Как роща мая в час полночный

Внимала стонам молодым

В той жизни светлой и порочной…

Гитару старцу подадим!

Пусть он расскажет нам, откуда

На фресках, в красках и лучах

Губ человеческое чудо,

Желанье в ангельских очах?

Так властно смотрит гость небесный,

Что оторваться нету сил,—

Чей облик, страстный и прелестный,

Художник ныне воскресил?

Да, пусть он пеньем нам ответит,

Святой, безумец, еретик:

Чей свет ему доселе светит?

Чей голос в сердце не затих?..

1990

* * *

Глаз краснеющей ярости, ханский белок,

О востока растопленный гул!

Торопливый ковыль: Тохтамыш, Тоголок,

Гневной влаги глотки: Токтогул.

Кочевая, чужая, скользящая жизнь,

Ядовитого лезвия лесть.

Без терзаний, без жалости, без укоризн,

Без остатка прими все, как есть.

Вторглись орд безбородых лихие стрелки

В земледелия вольный предел,

Скрыли воды недвижные Леты-реки

Тех, кто тихой свободы хотел.

Это плоти восстание против души,

Деву в поле догнавший монах!

На рассвете в тумане коньки-крепыши,

Как младенцы в тугих пеленах.

Кочевая, чужая и близкая жизнь,

Зелье страсти в кипящем котле!

Только в оба смотри, только крепче держись

В конским потом пропахшем седле!

1990

* * *

— Ряженые! Ряженые!

Зимняя Луна.

Ходят напомаженные,

Просят у окна.

На плечах у ночи

Праздник на селе:

Светят очи волчьи,

Бык навеселе.

Хрюкают и лают,

Квакают, свистят…

Что они желают?

Что они хотят?..

Гулкий голос бычий

Говорит с тоскою:

— Дайте нам обличье

Прежнее, людское!

Души наши стерты,

Сгублены тела,

И зверины морды

Нам Луна дала…

Нынче всюду праздник,

Нынче счастья просят:

Облик безобразный

Мы хотим отбросить,

Сердцем убедиться,

Что Звезда права,—

Заново родиться

В полночь Рождества…

— Молвите, а вы-то

Кем на свете были?

Властью ли убиты,

Иль себя убили?

С небом ли знакомы,

Аду ли дружки?

Почему вы кони,

Почему быки?..

— Нету, нет ответа,

Крепче дверь закрой,

И все меньше света,

И все громче вой.

— Ряженые! Ряженые!

Зимняя Луна.

Ходят напомаженные,

Просят у окна.

1990