Из книги «Оклик» (1984–1986)

Поэт наследует от Бога

Всевластность и покой,

Как небо замкнуто глубоко —

Неначатой строкой.

Судьба столетья золотая,

Задумана едва,

Придет, обличье обретая

Через его слова.

Но храм достроится — он снимет

Невидимый венец,

И поруганье в храме примет,

И славу, и конец.

1984

«Мой дом — бесконечность»,

«Из восьми книг»

Свет родился — от прилива

Зренья, вольности, любви,

Детства легкие перила

Расшатались.— Назови

День любой, страну любую,

Как навязчивый мотив,—

И лети туда вслепую,

На лету глаза закрыв.—

Весел страх ледовых горок!

Попадешь смотря куда —

Будет сладок или горек

Век искрящегося льда,

Жизни головокруженье

И загадка светотьмы —

Отраженье и скольженье

Детской одури зимы…

Как по горкам, по перилам —

Сна мгновенностью пленись:

Память крылья оперила,

Но уже слетает вниз,

И над этой глубью выткан,

Так, что бездна не видна —

Свет, излитый от избытка

Зренья, вольности и сна…

1984

Чем детство дальше — тем больше чудес,

Но тем чудеса невнятней.

Душа словно здесь — и давно не здесь,

  Умершие говорят с ней.

И в детстве услышанные слова —

Все ближе душе, все громче,

А те, что ныне,— слышны едва,

  И жизнь приближается к ночи

В расцвете сил. И все чудеса,

От коих светло и больно,—

Легко уступишь за полчаса

  Игры на полянке школьной.

1984

Как в безрассудство — в шорох лиственный

Впадая памятью и телом,

Хочу узреть, как в детстве, Истину

В ее полете белом.

И все несбыточное — сбудется

Над зреньем юным и влюбленным,

И Бог обнимет лето, улицу

И встречу под бурлящим кленом!..

1984

…И вдруг поймешь — мол, все неплотно

Прикрыто, спрятано от глаз,

И всюду есть такие окна,

И вышка, и чердак, и лаз,

И есть на небе голубятня —

Что выгляни, да и замри:

Оттуда — в мире все понятно,

До йоты — все. Хоть не смотри!

Поскольку ожиданье в жизни

Порой свершения важней,

И этот мир — неясный, нижний —

Душа приемлет все нежней,

И непредвиденность, и случай —

Дорог проторенных прямей,

И неожиданность — певучей,

Чем чертит сферы Птолемей,

И мы так часто жаждем скрыться

В ночных космических кустах,

Чтоб — даже и не речь, не лица,

Лишь ежевика на устах,—

Так вот, поэтому мы сами,

Не зная, держим взаперти

Окно. И к этой черной раме

Во сне боимся подойти…

1984

Бездна беспамятна. Сговора нет с ней.

Только растет, победить ее силясь,

Дом деревянный — твой замок бессмертный,

Древний твой храм, где родился и вырос.

Вот что торжественней всякой кантаты,

Вот что славней гениальных полотен:

Липовый запах и холмик покатый,

Где ты мальчишкой лежал, беззаботен.

Прежде — привычны, а после — священны

Сумрачный день и наряд затрапезный,

Вилы, тележка, просохшее сено —

Память спасенная, мост через бездну.

Нет, ни в мышленье высоком, ни в действе —

Глаз не раскрыть, не избыть отчужденья:

Душу спасают Случайности Детства,

Бога приводят к порогу рожденья.

1984

«Мой дом — бесконечность»,

«Из восьми книг»

Нет, наверно, вины ни на ком,

И на каждом — вина от рожденья:

Ты катил, ты растил этот ком,

Леденеющий шар отчужденья.

В колесницу земного ума

Ты запряг огнекрылого змея,

И летишь над страной… А зима

Все злорадней вокруг, все немее…

1984

…Опередить свой век — и знать о том,

О чем ни словом не сказать, ни взглядом,

А о вещах, что происходят рядом,

В неведенье томиться золотом…

1984

Ночь

Сама в себе тонет,

О спасенье крича,

Ночь

Сама к себе голову клонит,

Не нащупав чужого плеча,

Ночь

Средь поля душистого

Расточается в каплях дождя,

За пределы души своей

Путь не найдя…

1984

Я знаю: судьба моя связана прямо

И, как в сновиденье, расплывчато-прочно

С Лицом на фасаде старинного храма,

А где он построен — не помню я точно.

Но толпы в халатах, чалмах и накидках

Проходят с плодами,— а лето все гуще,—

И вот затихают, под сумерки выткав

Тенями и мыслями — день мой грядущий.

Луна оживляет осмысленный камень —

И маска, страдая, становится Ликом,

Чтоб я, уносимый зимы сквозняками,

Братанье отпраздновал с вихрем великим.

С весною Лицо улыбнется, оттаяв,

Чужая мне жизнь наплывет и приснится,

В ней тысячи дней — травянистых настоев

Во склянках цветных, средь лечебной стеклицы.

Так встречи я жду с удивительным сроком —

Кружась по годам и по градам гуляя,

Вдруг стану я сам этим Ликом далеким

И выгляну, чьей-то судьбой управляя…

1984

По деревьям, впервые цветущим,

По впервые открывшимся векам —

Первый дождь по столицам и пущам,

Первый ливень в безумии неком!

Нам открыты глубины и дали,

Ульи света и духов селенья,—

Вечно медля, мы не опоздали

На медовое празднество ливня!

О планетах, в чьих огненных вазах —

Эволюций гирлянда живая,

О зеркальных блистающих связях,

О потоках любви забывая,—

Так ли жить, если дождь нам напомнил

Леденящими память стихами

О вселенной — как ливень огромной,

О Внезапности и Задыханье?..

1984

Ты мой Бог, Ты мой Бог от начала,

Где дыханье — над бездной и тьмой,

Где звезда, излучаясь, качала

Мой зародыш и замысел мой.

Тропки света во тьме расходились,

Мрак покорно мерцал, как руда,

Наше солнце еще не родилось…

Где же был я, мой Боже, тогда?

Ты пространство творил голубое,

Я ж, намечен в его глубине,

Был в Тебе, значит — был я Тобою,

Ты с тех пор и поныне — во мне.

Как текли времена величаво!

Как струились миры от Лица!..

Ты мой Бог, Ты мой Бог от начала,

Нам с Тобою не будет конца!

1984

«Мой дом — бесконечность»,

«Из восьми книг»

Что — вся вселенная? Побег ли

Сознанья — в ширь из глубины?

Иль собеседовать, по Беркли,

Мы с Божьей памятью должны?

Одни твердят: страстей арена,

Другие: смысла карусель.

По мне — лишь парусник смиренный:

Зовет волна, поют сирены;

Привязан к мачте Одиссей.

1984

…Напоены, мы слов не жаждем —

Здесь половодье, тьмы прилив.

Мы видим, как играет в каждом

Беззвучный свет, начальный миф…

1984

Светилась туча грозно,

На волоске вися:

Мы встретились так поздно,

Что было все и вся

Придумано не нами

И пущено в полет

В аллее, где динамик

Раздавленно поет.

Как будто над чащобой,

Над снами, временами,

Спрессованная злобой,

Накопленной не нами,

Рокочущая сила,

Разъятая вода

Висела и грозила

Нам казнью без суда…

1984

Когда б ни жил,— ты жил в эпоху Рима,

И был великий Рим тобою узнан

На жизненном пути коротком, узком,

На поприще Судьбы необозримом.

Был Рим кольцом, венцом твоей недоли,

Горчил питье и приобщался к спорам,

И наяву вступал ты в Капитолий,

И в снах тревожных выходил на Форум.

Родился ты — и Рим навстречу вышел,

И ваша связь до самой смерти крепла,—

Ты видел ли его, о нем ли слышал,

Иль до тебя дошел он горсткой пепла…

1984

Пристань флейт, цветник Ирана,

Град корицы и шафрана,

Всех пернатых ты затмил

Красотою, Лебедь дикий!

И в садах твоих — гвоздика,

А в гербе твоем — жасмин.

Град алоэ и корицы,

Виночерпий круглолицый,

Сладкий ладана дымок!

Блеск янтарный копий братских,

На воротах азиатских,—

Перед Эллином замок!

Мы идем священным Градом,

Мы поем и дышим нардом,

Для веселья рождены!

Неприступными камнями

Ассирийцы и Армяне

От врагов ограждены!

Пусть вовек не встречу день я

Твоего, мой Град, паденья,

Зеленеющий листок!

Добрый Бог! Да сгинет осень,

Что под ноги Грекам бросит

Засыхающий Восток!

Пусть веками длится лето,

О Ормузд благой, воспетый

Хором юношей в ночи!

Дай простор стадам и водам,

Тирской хной, мидийским медом

Град от страха излечи!..

1984

Средь зимних ярмарок и звонниц,

Неведом дню и тьмой ведом,

Один окликнут: «Самозванец!»,

И град камней — в стеклянный дом!

Иль он один решился наспех,

Полжизни смердом проплясав,

К венцу расцвесть в болотах Брянских

И вызреть в Виленских лесах?

Нет, пред лицом соленой Смерти,

Имен забвенных и путей —

Из вас любой на царство метил,

Днем крался, крылся в темноте!..

Прими покорно, Самозванец,

От прочих — честь, со всеми — часть,

В монаршей осени багрянец

Перед кончиной облачась:

У всех — затверженные роли,

И каждый сбросит облик свой.—

Играет ветер в чистом поле

Надежд пожухлою листвой!..

1984

«Мой дом — бесконечность»,

«Из восьми книг»

«Повесть временных лет»

На славный спор о правой вере,

Во стольный Киев на ристанье

Пришли к Владимиру евреи,

Латыняне, магометане…

Князь истине внимал и бредням,

Всех выслушал — и все отверг.

И вот на проповедь — последним —

Выходит цареградец-грек.

Вся проповедь ему приснилась

В ту ночь: про первородный грех,

Про смерть Христа и Божью милость…

И слушает Владимир-князь,

Словами вещими согретый,

Воспоминанием томясь,

Как будто бы уже не раз

Переживал и слышал это…

Он посылает ближних слуг

В различных вер святые храмы:

Пусть им подскажут взгляд и слух,

Какой из всех — прекрасный самый.

И вот ответ: «Всего светлей

Поют в Софии, в Цареграде,

И мы забыли, пенья ради,

На небе мы, иль на земле!..»

…Века свершали над страной

Угрозы древних прозорливцев:

Господь велел осуществиться

Всем, не оставив ни одной

Напрасной. Поколений лица

Стирались мором и войной…

Но от конечного истленья,

Стирая грех, целя вину —

Одно лишь Пенье, только Пенье

Спасало Русскую страну:

О звуки Слова, искры Света,

Что в первозданной тьме горел,—

Певцы Руси, ее поэты

Единой страсти, разных вер!

В чащобе лет непроходимой —

Луч поэтический играл…

Хвала тебе, о князь Владимир,

Ты веру правильно избрал!..

1984

«Мой дом — бесконечность»,

«Из восьми книг»

…И повеле засыпати я
живы, и посыпаша я…

«Повесть временных лет»

В старинном сознанье стеклянном

Славянское солнце блестит —

Княгиня Ольга древлянам

За князя Игоря мстит.

Древляне сбросили иго

Разбойных его обид.

Потомки поймут, что Игорь

За дело ими убит.

В старинном зеркале столько

Коварства отражено!..

Древлянского князя Ольга

Готовится стать женой:

Князь Игорь в земле изнывает,

Мы брагу ему возольем…

И Ольга древлян призывает —

И вдруг зарывает живьем!..

…Они прорастают былинной

Полынью: месть удалась…

Холодный разум старинный,

Усмешка стеклянных глаз…

1984

«Сказание о Борисе и Глебе»

Борис и Глеб, как ягнята

От ненасытного волка,

Смерть принимали от брата —

Лютого Святополка.

Не убоялись злобы

И от убийц не скрывались,

Только плакали оба,

С плотью младой расставаясь.

И друг за друга просили,

И друг о друге рыдали:

Глеб — из осенней России,

Борис — из заоблачной дали.

И о земном уделе

Не сожалели нимало,

И у каждого тело

Нетленно благоухало.

В смертный час у обоих

Сердце расширилось вдвое,

И посейчас любовь их

Ливнем слетает на поле…

1984

«Мой дом — бесконечность»,

«Из восьми книг»

«Повесть о путешествии Иоанна
 Новгородского на бесе в Иерусалим»

Ночью бес искушает святого

И крадется к нему все ближе…

Вдруг святой произносит слово —

И становится бес недвижен:

«Горю! Пусти! Нет мочи!

Сними заклятье, отче!»

— Взвыл, глаза закатил, оскалясь…

«Нет! За то, что мне насолил,—

Над мальчишкой смеется старец,—

Вмиг доставь меня в Иерусалим!»

И тотчас, изменившись в теле,

Испуская серную вонь,

Бес истек, аки тьма, из кельи,

И у входа встал, аки конь.

И над злобой безвидных людей,

И над благостью гор огромных,

Странный свой прославляя удел,—

Ко святыням смиренный паломник

На творенье столь мерзком летел!

И дивилось все поднебесье

Русской мысли предерзкой той:

Не кощунство ли, чтоб на бесе —

В Град Святой?!..

1984

«Мой дом — бесконечность»,

«Из восьми книг»

«Житие Сергия Радонежского»

Огоньки догорали средь воска,

Был сраженья исход предрешен,

И далекое русское войско

Видел Сергий блаженной душой.

Ярко вспыхнет свеча, задымит ли —

Эти знаки святой понимал:

Пел святой — подвигался Димитрий,

Громче пел — низвергался Мамай…

Бились рати на поле далече,

Сергий взглядом над битвой витал,

Побеждая и жестом, и речью,

И молчаньем смиряя татар.

Только вздрогнет вся певчая братья,

Если в пенье церковное вдруг

Лязг ворвется мятущейся рати

Иль рокочущий конский испуг.

И поющему иноку мнится

То предсмертный, то радостный крик:

До зари заставляет молиться

Просветленно-печальный старик…

1984

«Мой дом — бесконечность»,

«Из восьми книг»

Пора, мой друг, пора, покоя
сердце просит…     
.  .  .  .  .  .  .  .  .  .  .  .  . 
Предполагаем жить — и глядь,
как раз умрем…

(Год 1836-й…)  

Когда поэт, не зная сам,

О будущем проговорится,—

В душе аира и корицы,

Шафрана аромат. Бальзам

Пьяняще-тянущий и южный

Кипит, питает и струится,

Неведомый Столицы вьюжной

Холодным голубым глазам…

Ах, все ли ведает душа?

Должно быть, все.

Покуда тело

Мелькает средь Столицы белой,

И наслаждаясь и греша,—

Душа глядит оторопело

В грядущее, едва дыша.

Душа — снежинка Божества,

На гриве мраморного льва —

Сознанья Вечного частица!

Душа — неоспоримый миф!

В тебе Грядущее вместится,

Споет, еще не наступив,

Свое вступленье хоровое…

Там, где Нева меж снежных нив,—

Бегите, бедствуйте. Вас — двое:

Ты — в лед закованный ручей,

И спит на дне живая Нимфа,

Ей снится Вечность-Без-Следа…

А этот стих — ответь мне — чей?

Ее, иль твой? Иль в каждой рифме

Сознаньем скована вода?..

Во льду — пролески и прозимки,

Лишь капельки из-под пера

Оттаивают, как слезинки,

Бегут: «Пора, мой друг, пора…»

Что за таинственный бальзам?

Не эфиопского ль провидца

В славянских жилах кровь течет,

Когда поэт, не зная сам,

О будущем проговорится —

И смерть свою же предречет?..

1984

«Мой дом — бесконечность»,

«Из восьми книг»

«Сказание о Дракуле воеводе»

Жил воевода Дракула Валашский,

Он дьяволом не только звался — был:

Весь двор его

Был кольями с казненными утыкан.

Посол прибудет, иль монах латинский,—

А Дракула всегда найдет предлог,

Чтоб казнь над ним свершить — и оправдаться.

Он гостю именитому к приему

Заране кол готовил золотой…

Турецкие послы приходят в фесках.

— Почти не обнажили вы голов

Пред воеводой?!

— Наш таков обычай,—

Ответствуют.

Главы покрытье — честь…

— Что ж, утвержу обычай сей достойный!..

И Дракула велит им эти фески

Прибить навек гвоздями к головам…

Король Угорский, все ж, сильнее был:

Взял Дракулу в полон и вверг в темницу.

Ему бы тут покаяться… А он

Колол мышей и птиц на части резал,—

Он птиц на золото у стражи покупал…

В конце концов, он все же умер в муках.

Когда же очутился в преисподней,—

Послышалось шипенье: оказалось —

Делами, что творил в теченье жизни,

В себе взрастил он черную змею…

Сказанье же о нем составил Ефросин,

Монах смиренный, чудом уцелевший

Под властию его…

И всякий раз,

Как эту повесть люди вслух читают,

Терзает Дракулу та черная змея…

— Еще раз перечти!

Да примет по заслугам!..

1984

«Сказание о Щиловом монастыре»

Щил был хитер: он деньги в рост давал,

Разбогател — и, чтоб себя прославить,

Решился Храм в честь Покрова поставить.

Святитель Иоанн его призвал:

— Ты ростовщик! Твой храм святить не буду!..

Тут Щил — рыдать взахлеб.

А Иоанн:

— Купи назавтра гроб

И ляг в него, облекшись в саван.

И пусть тебя во храме отпоют.

И, если Бог тебя признает правым,—

В живых останешься, и церковь освящу,

А коль умрешь,— ты грешник и кощун!

…Едва отпели Щила,—

Раздался гром, и в миг с очес

Со Щилом гроб исчез:

Его под землю нечисть утащила!..

Тут Иоанн велел иконописцам

Изобразить на фреске: «Щил в аду» —

И, в страхе, сам уйти уж торопился,

Как в ноги — Щилов сын:

— Чем отвратить беду?!

Святитель сжалился и рек:

— Потребно

Дней сорок в храмах сорока

Служить заупокойные молебны,

Не обходя раздачей хлебной

Ни одного во граде бедняка!..

…Сын Щилов сорок дней голодных кормит кряду:

Вдруг, на закате в день сороковой,

На фреске Щил задвигал головой,—

Щил поднял голову из ада!..

Другие сорок дней молебны длят:

Уже по пояс Щил в смоле кипящей!..

На сто двадцатый день — Щил покидает ад!

Вдруг в церкви — гром!

В ней — гроб!

И в гробе настоящий

Явился Щил! Он мертв,

Но он — в слепящем райском одеянье…

Так превратился в милостыни мед

Весь черный деготь Щиловых деяний!..

1984

Из «Сочинений» Максима Грека

«— Чужак,— видали умника такого? —

Желает исправленья наших книг!

Небось, как закуем тебя в оковы,—

Забудешь весь свой греческий язык

Со скверною латынию впридачу…

Не возражай! Заткни свой мерзкий рот!

Слыхали — всю Псалтырь переиначил,

И говорит, мол,— «новый перевод»!

Иль думал — мы тебя не пересилим

С твоим заморским знаньем, самохвал?

Не ты ль над князем тешился Васильем

И супротив княгини волхвовал?..

Молчи! Не видим пользы. Вот вреда ты

Нанес премного. Отрекись! А нет,—

Докажем вмиг: ты — Турский соглядатай,

И все поймут, что твой пророк — Махмет!..»

1984

Увидел как-то Петр, что Муромский князь Павел,

Его родимый брат, внезапно заскучал…

Причину Петр узнал — и Змея обезглавил,

Что к Павловой жене являлся по ночам,

По действию злых чар и в образе супруга…

Но Петр, избавив брата от недуга,

Сам занедужил: весь в крови, пролитой Змеем,

Он был — и язвами покрылся в тот же час…

Мы ж ничего того оспаривать не смеем

И повторяем все, как и дошло до нас.

Никак не может князь от язвы исцелиться,

Но наконец слуга ему приносит весть:

В селе рязанском есть Феврония-девица,

А у девицы той от язвы зелье есть.

Но благодарность Петр ей должен не иначе

Воздать за врачевство, как сам на ней женясь!..

Однако ж был весьма недолго озадачен

Условьем этим князь:

«Да ладно — отшучусь да откуплюсь подарком!»

— И обещает ей…

И вот ему несут

С какой-то кислой жидкостью сосуд:

Он должен ею в бане жаркой

Весь натереться.

Лишь единый струп —

Не натирать…

И под вечер Петру

Топили баню. А уж поутру —

Князь исцелился!..

Но не так он глуп,

Чтоб на Февронии незнаемой, незнатной

Жениться! Князь дары ей шлет…

И получает их обратно!

Выходит — исцелен бесплатно?

Ан нет! Вдруг струп единый тот,

Волшебным зельем не натертый,

Растет и ширится!.. И вот уж князь,

Пред тем насмешливый и гордый,—

Лежит весь в язвах, распростертый

У ног Февронии, винясь

В неверности минувшей — и клянясь

В грядущей верности…

А как они

Потом святыми оба стали,

И как друг в друга были влюблены,

И как молитвой их исцелены

Бывали многие — об этом вы читали!

Мы обо всем поведать не сумеем…

А умерли они в единый час.

Мы ж ничего здесь добавлять не смеем,

Лишь повторяем все, как и дошло до нас…

1984

«Мой дом — бесконечность»,

«Из восьми книг»

«Житие Феодосия Печерского»

Венец отняв, из Киева изгнав

Родного брата,

Призвал к себе людей великих Святослав:

«Беседа мудрых вожделенней злата!

Их ко двору покорно просим!

Из них же первый — Феодосий,

Печерский старец: соль и свет,

Алмаз средь княжеских бесед!

И я завидовал стократ,

Когда со старцем этим брат

Беседу вел, и все внимали!

Но Феодосием немало

Я огорчен: письмо прислав

И устно всюду упрекая,

Твердит: мол, с братом я как Каин,

Как Ромул поступил — и как Исав!..

Что ж, я не первый! Вот ведь скольких вспомнил!

(Но где ж в Писанье этот самый Ромул?

Да, мало я учен, премудрость не постиг…)

А впрочем, эти обличенья — вздор,

Примеры, взятые из книг:

Пусть лучше сам придет — и мой украсит двор!..»

.  .  .  .  .  .  .  .  .  .  .  .  .  .  .  .  .  .  .

…У Святослава — пляски, гусли, бубен!

И вдруг, как Совесть, напролом

Сквозь буйство княжеских хором

Идет игумен —

И, к Святославу наклонясь:

«Послушай, князь,

Сейчас тебя прельщают звуки эти,

А их ли ты на том услышишь свете?..»

…И князю в этот миг

Уже не лаком

Сей жизни пир: вот ликом князь поник,

И останавливает знаком

Играющих…

И в тишине старик

Уходит, не продлив беседы…

.  .  .  .  .  .  .  .  .  .  .  .  .  .  .

…Одни лишь беды

От вас, о мудрецы, князьям!

Вы их бесед

Не осолите солью,

Во всем вы ищете изъян,

Томя сознанье, слух неволя:

Подобен тьме — ваш свет!

Некстати ваши поученья,

Они тревожат княжих слуг,

Объемлет душу помраченье,

И выпадает власть из рук!..

1984

«История о Казанском царстве»

1

Как близ Волги жил Змий да о двух головах —

О змеиной главе и воловьей:

И одной голове доставалась трава,

А другая кормилась кровью.

И со кня́зями царь болгарский Саин

Убегал от змеиного свиста,

Хоть и жить в той земле им хотелось самим:

Ведь и рыбна земля, и пчелиста.

Царь-Саинов же волхв тут измыслил подвох,

Того Змия сожег волхвованьем,

И восшел к небу смрад… И основан был град,

От царя нареченный Казанью.

Но столбом над Казанью стоял много дней

Дух змеиный и смрад его серный,

Потому под конец воцарился над ней

Царь неверный, нечистый и скверный…

2

Утром царь всем волхвам совещаться велит,—

Он виденьем ночным озадачен:

Взыде с Запада месяц — пресветел, велик,

А с Востока — другой, мал и мрачен.

Вот сразились — и малый большим побежден,

Поглощен им и слился легко с ним…

И толкуют волхвы: «То сраженья мы ждем

С победительным Царством Московским.

И Казань — словно древо, а Русь — что металл:

Не сражайся, спасай свою душу!..»

Царь же сердцем смутился и вострепетал,

Но премудрых волхвов не послушал…

3

…И вот уже город пожаром объят

И криком раскаянья поздним,

И грозные очи на город глядят:

Казань, ты во прахе пред Грозным!

Казань, твои жены от боли кричат:

Ты снова рождаешься, царственный град,

Но вместо змеиного смрада

Вдыхаешь курящийся ладан!

Ущербный твой месяц — Луной поглощен,

Страданья огнем просвещен и крещен,

Тебе и печально и больно,

Но вслушайся в звон колокольный:

Весь мир к тебе в гости пожаловал — весь,

Раскройся, врата твои узки :

Пред ними — века небывалых чудес,

Блистанье истории русской!..

1984

«Повесть о Псковском взятии»

Как у колокола городского,

Что без дела лежит-пропадает,

Безутешные граждане Пскова

Причитают-рыдают:

— Как звонил-собирал ты на вече,

Глас небесный средь шума мирского,—

Тогда правила Правда во Пскове,

Крылась Кривда далече…

Как пришли от Московского князя

Старину нашу вольную рушить,—

Тебя сняли и сбросили наземь,

Нашу звонкую душу…

Злой наместник теперь верховодит,

И на площади — плач и рыданье,

Кривда в судьях по городу ходит,

Как в цветастом кафтане…

Ты прощай, наше вольное слово,

Ты нам было и хлебом и раем,

Без тебя — как зимою без крова,

А придет ли весна — мы не знаем…

1984

«Повесть о Юлиании Лазаревской»

И в сытости, и в скудости живала

Ульянья. И никто вокруг не замечал,

Как хлеб она убогим раздавала,

Как им рубашки шила по ночам…

Ее подстерегала злая сила,

Пугала в темноте и ей кричала: «Врешь,

Что бескорыстно нищих ты кормила,

Теперь сама ты с голоду помрешь!»

И подступили глад, и мор, и недостаток:

Ульянья лебеду сбирала и кору,

И хлеб пекла. И был тот хлеб так сладок,

Что обращались все, вкусив его, к добру!

А с той поры, как в ней совсем иссякли силы,

И бедным помогать — не стало плотских рук,—

Она еще добрей: песок с ее могилы,

Коль оботрешься им, целит любой недуг!..

1984

Петр от придворных убежал:

Перечат люди, раздражают…

В затвор! К машинам, к чертежам!

Но царь, склонясь над чертежами,

Вдруг чувствует — здесь кто-то есть:

Глядит, а рядом — бедный странник…

— Да как ты смог сюда пролезть?

— Царь хочет знать о пожеланьях

Народа,— вот и впущен я…

А Петр, как в дымке забытья,

Уже подносит гостю чарку:

— Ну, коль явился,— отвечай-ка,

Чему учен, имеешь дар

Какой?..

И вдруг кричат: «Пожар!»

К окошку Петр:

Горит вся Пресня!..

— Я дар имею интересный:

Вином пожары заливать!..

Царь — в гневе:

— Будет завирать!

Так проучу, что станет жарко!

Глумиться вздумал! У меня…

Но странник раз-другой из чарки

В окно плеснул — и нет огня!

А сам — исчез!..

Да это что ж?!..

Тут Петр на стол, на свой чертеж

Садится в страхе и бессилье —

И слышит где-то близко-близко:

— Царь Петр! А меня — Василий

Зовут!.. Василий Кесарийский…

— Да это ж — тыщу лет назад…

Не верю!.. Быть не может! Нет!..

Я пьян… Мне разум отказал.

Забыть, забыть весь этот бред!..

Он не являлся!!! А иначе —

Вся власть моя не больше значит,

Чем эта чарка…

Непокорны

Все эти люди — лгут, клянут,

Так пусть дрожат — и спины гнут!..

Одни машины — миротворны!

И царь, багровый весь от гнева,

Идет, чертеж подробный — в левой

Держа, а в правой — бычий кнут!

1985

«Мой дом — бесконечность»

Некто, юноша светел…

«Слово об Алимпии-иконописце»

В пресветлый день, когда алтарь Успенья

Расписывали греки-мастера,

Юнец Алимпий краски растирал.

Вдруг раздалось торжественное пенье —

И белый Голубь облетел весь храм…

Алимпий прожил жизнь, но он душой все там,

В том незабвенном чуде:

Его иконы — ангелы и люди —

Сияньем дня того освещены

И тела лишены,

Как Дух поющий…

А тьма вокруг — все гуще,

Слабее зренье, ближе смертный час…

Когда отходим мы, в руках у нас —

Одно лишь неоконченное дело,

Оставленное на последний миг.

Все прежнее — забылось, отлетело,

А это — главное — пред нами, и томит,

Как будто жизнь мы прожили напрасно…

Так и Алимпию уже рука

Не повинуется, и смотрит Лик прекрасный

Уже как будто бы издалека,

Едва задуман, чуть намечен,—

А кисти падают, и нечем

Помочь…

…Вдруг входит некто — юноша столь светел,

Что ни в один из прежних дней

Алимпий бы его и не заметил,

Решил бы — отблеск на стене…

Тот, Светлый, поднимает кисти,

И Лик последний, неземной —

Густых небес рисует высью

И умиленья глубиной…

И та икона — не сгорела

В пожары, войны, мятежи…

Но кто ты — Светлый, в ризе белой,

Художник юный? О — скажи,

Не ты ли — день, не ты ли — Голубь,

Что в храме юности поет,

Не ты ли — взгляд, не ты ли — прорубь

В глаза Небес —

Сквозь жизни лед?!..

1985

«Мой дом — бесконечность»,

«Из восьми книг»

«Житие Арсения Новгородского»

Новгород — выдохся.

Новгород — взят.

Гневом вскипая жестоким,

Грозного очи, как пламя, скользят

По замирающим стогнам:

Прячутся все, опуская глаза…

Кто же — один — выступает вперед?

Прямо глядящего — страх не берет,

Грозных зениц он не чувствует жженья…

Крики:

— Арсений!

— Провидец!

— Юрод!

— Он предсказал этот месяц и год —

Новгорода пораженье!..

С Грозным — Блаженный

Встречается взглядом:

Тихий ручей —

С пламенеющим адом…

Думает Грозный:

— Широкой рекой

Кровь разлилась по Руси:

Мне пригодится заступник такой

В час, когда Вышний осудит…

— Отче Арсений!

Что хочешь — проси,

В просьбе отказа не будет!

— Царь! От своих необъятных щедрот —

Новгород мне подари!

Грозный скривил обескровленный рот:

— Смерд! Не забудь, что стоишь ты в рогоже,

А городами — владеют цари!..

Ладно уж, будь в Новеграде вельможей…

— Царь! Посулил, а теперь не даешь?

Что ж,— я возьму, не спросясь!

Ползать на брюхе могу ль средь вельмож,

В небо душой возносясь?!

Все пред тобою —

Лицами в грязь —

Пасть поторопятся сами…

Но если кто-то стоит, не клонясь,

Но если кто-то блюдет эту связь

Новгорода с Небесами,—

Солнце еще нашу землю ласкает…

Видишь?

В рогоже стою я — зимой!

Чем удивишь меня —

Плахой? Тюрьмой?..

Видишь? —

Я царствую!

Новгород — мой!..

…И в злобе, но силой клоним неземной,

Грозный глаза опускает…

1985

«Мой дом — бесконечность»

Михаил, князь Черниговский, вызван в Орду:

Там у входа в палаты Батыя

Два огромных огня зажжены, как в аду,

А за ними — кумиры литые.

— Князь, пройди меж огней

Для продления дней,

И пади пред богами — для счастья:

Коль падешь, станешь хану ты брата родней,

Если ж нет — растерзаем на части!..

— Не нарушит никто из Христовых рабов

То, что в Божьих предписано книгах!

На груди моей — крест, и в груди моей — Бог:

Пусть я жертвой паду за Чернигов!..

Просят русские слуги, пред князем склонясь:

— Ты не бойся, мы грех твой замолим!..

— Слуги, вы мне верны!..

Так ужель я — ваш князь —

Стану Богу слугою крамольным?!

Если я перед бесами ныне паду,

Крест святой на попранье им выдав,—

Город в рабство пойдет, он падет…

Я ль беду

На народ наведу, на Чернигов?!..

Он им в ноги бросает свой княжеский плащ:

— Возлюбили вы славу мирскую!

Пуще этих огней — адский пламень палящ,

Я же — в райских садах возликую!..

…Зазвенели сирот голоса, зарыдав

На высоких крутых колокольнях

Не в Чернигове только,—

Во всех городах,

Завоеванных,

Но непокорных!..

1985

«Мой дом — бесконечность»,

«Из восьми книг»

«Послание новгородского
 архиепископа Василия ко Владыке
 Тверскому Федору о рае»

…Ты пишешь мне:

— Мол рай, в котором жил Адам,

Зачах, подобно всем земным садам,

И ныне мы лишь в мыслях обретаем

Блаженный умозрительный покой,

Достойный называться раем…

Я отвечаю:

— Верою такой

Подвигнуть люд простой, некнижный — невозможно

На добрые дела,

И впредь, прошу, суди об этом осторожно.

Вот приведу пример:

— Чреда судов плыла

Из Новаграда — в край заморский за товаром,

И вдруг близ острова, в полночной мгле

Их осияло светом небывалым…

И видят мореходы: на скале

Огромный Деисус, как в храме, нарисован —

Спас, Божья Матерь, Иоанн,—

В такой дали от православных стран!..

А краски? — Золото, лазурь! Ну, словом

Все, как у нас,

Но только — больше, ярче во сто раз!..

Пристали к берегу — и слышат за горой

Умильное, как в церкви, пенье!..

У мореходов лопнуло терпенье,

Полезли на гору — один, второй,—

Как в воду канули! Никто не возвратился.

Тут кормчий спохватился:

Ему же дальше надо плыть,—

Как быть?

— Привязывает бечеву

К тому, кто самый смелый,

А тот залез — кричит —

— Здесь рай! Взаправду! Наяву!

Тут кормчий тянет вниз, глядит — не дышит тело:

Душа сбежала в рай!..

…И мы все это к назиданью пишем:

Ты ж повести такие собирай —

И будешь больше нашего наслышан…

Но довод есть у нас еще иной:

В рай мысленный войти труднее, чем в земной!

Лишь духом пламенея и сгорая —

В него войдешь…

Таких, скажу, тебе не много в Новаграде!

А прочим всем — чего же ради

Трудиться,

Если нет земного рая?!..

1985

Расписали греки преискусные

Храм Софии: строго смотрит с купола

Вседержитель-Спас благословляющий.

А назавтра входят —

Спас на куполе

Сжал десницу — скрыл благословение!..

Изумились мастера. Решаются

Заново писать десницу Спасову.

Вдруг раздался Голос из-под купола:

— Не трудитесь, мастера умелые,

В сей руке держу Великий Новгород,

Как раскрою руку — город выпадет!..

…Пали греки ниц, а сами думают:

Что-то будет сей Великий Новгород?..

…И доныне видят племена земли,

Как во храме Софийском в Новегороде

Вседержитель-Спас благословение

Сжал в кулак —

И держит землю Русскую!..

1985

Задумал Грозный брать Казань —

Призвал к себе Варнаву-старца:

— Чернец молитвой, может статься,

Поможет нам…

Но тот, прибыв, сказал:

— Царь, Небо ниспошлет удачу,

Но я совет сначала дам:

Войска расставь — не здесь, а там,

Осаду всю — веди иначе…

Тут Грозный:

— Что?! Тебе в угоду —

Острить стрелу, менять прицел?

Да ты монах, иль воевода?

Ступай-ка прочь, покуда цел!..

А Волга протекала близко:

Варнава скидывает ризку,

Бросает на́ воду — и вот,

Сев сверху, быстро прочь плывет,

Как парусный корабль…

А Грозный:

— Вернись, вернись! —

Взывает слезно…

Тот — против волн — плывет назад:

— Согласен, царь?

Что ж — лучше поздно,

Чем никогда!..

— И тут был город взят!..

1985

Из преданий о Стеньке Разине

Как пускались ловить Стеньку Разина,—

Ускользали его корабли…

Отчего же его все поймать не могли?

— Тут не чисто… Слыхали мы разное…

Говорят, его как-то поймали,

А как начали бить да пытать —

Он давай хохотать!

Били-били, все розги сломали,

Тут один разглядел;

— Ты смотри,

Вместо Стеньки — бревно заковали!..

…Еле перекреститься смогли…

Вновь поймали — и держат в остроге,

Вдруг он ночью — как крикнет:

— Эй, братцы!

Караси расплодились на Волге,

Собирайтесь! Поедем кататься!..

Ну, колодники — в слезы…

Тут Стенька

Быстро волны рисует на стенке,

Чертит лодку углем,

И в нее всех сажает:

— Поплыли! Живем!..

…И все узники с ним исчезают…

…Так он пил да гулял без опаски,

Бил да грабил — беды не встречал,

Да не знал, что на Светлую Пасху

Прекращается действие чар:

Как на Пасху, при солнечном свете,

Вышел грабить,— его замели,

И в железной скрежещущей клети

Сквозь Россию — до плахи везли!..

1985

«Повесть о Савве Грудцыне»

Ты слышал,— Савва, сын Грудцын,

Купецкий непутевый сын,

Был крепко заморочен бесом:

Вид человеческий приняв,

Тот подошел к нему, обняв,

Назвался родственником, весом

Своим среди людей, богатством привлекая.

И на возможности такие намекая,

Что сердце замерло у Саввы Грудцына…

— Тут, впрочем, грамотка одна,—

Промолвил новый друг.—

Ты подпишись под ней,

И к моему отцу снеси ее с поклоном,—

И сразу станешь всех удачливей, сильней,

И каждое твое желание — законом

Признают все…

…Пред Саввой, в княжеских палатах,—

Престол огромной вышины,

Там лица юношей крылатых

Багряны, сини и черны,

И Савва, бледный от испуга,

Тихонько спрашивает друга:

— Скажи, что здесь за странный люд?!..

— Да как сказать? — Индусы, персы…

Здесь люди всякие живут…

И Савва, веря речи беса,

С поклоном грамотку несет

Сидящему на том престоле…

…Ну до него же прост народ!

Что значит — не учился в школе!..

Но приглядишься к ним — и зришь в них

Такое, что и честь и слава

За это им: ну, кто из книжных

Сумел бы запросто, как Савва,

Отрекшись от людских похвал,

Что дух нечистый даровал,

Богатство, почести и власть

Отринув — наземь в церкви пасть:

Прости!!..

Не выдай адской силе!!..

— И что ж ты думаешь? —

Простили!

На людях плакал, не кичась,—

И грамотка, что дал он черту,

Пред ним явилась тот же час,

И видит Савва:

Подпись — стерта!..

1985

Мир заполняет золотистый свет.

Распятье — праздник:

Иоанн, Мария,

В коричневом, зеленом — воспарили

Победно над землей:

В них страха нет.

И римский сотник

Рядом с Иоанном

Взлетает, просветлен,

В восторге странном…

Плывут багряно ангелы,

Чтоб резче

Златой земли светилась красота,

А посреди

Христос —

Уже воскресший! —

Сойти не хочет с дивного креста!..

1985

«Мой дом — бесконечность»,

«Из восьми книг»

Как наследники мертвых,

Как потомки бессмертных — мы живы,

В недослушанных нотах

Нам завещаны зимы и взрывы:

Там, в столетьях жестоких,

Отразились в стекле наши лица,

Захлебнулись в потоках,

Чтоб рекою величья пролиться.

О, какая услада

Пчел небесных влечет приземлиться

На соцветия снежного сада?

Разве память на лица,

Разве радость ответного взгляда?..

1984

Угрызенья совести — ранние и поздние,

Ранние морозы, просветленные поля.

Дружбы и влюбленности — ранние и розные,

Поздние раскаянья, зимняя земля.

В снегопад забывшийся, ты скажи хоть слово мне,

В юности несбывшейся — иней и туман,

Речи хладом скованы, ветви снегом сломаны,

Даль светла и праведна, а слова — обман.

Даль пуста и памятна, и верна, извечная,

А вблизи — мелькающий, кажущийся край,

Чье молчанье зимнее, говорливость вешняя —

Только встречи-проводы белоснежных стай.

Угрызенья совести — ранние и поздние,

Где и сны осмысленны, и безмолвна явь.

Стань, душа, возницею в эти дни морозные,

И взмахни поземкою, и ветрами правь.

Стань, душа, возницею, и кати-вези меня

В зренье озаренное, в заморозков зной!

Дружбы и влюбленности — ранние и зимние,

Поздние раскаянья, терем ледяной…

1984

«Мой дом — бесконечность»

Твой путь отмечен

Любовным взглядом встречного в толпе,

Где ты — что колос августа в снопе,

И если нечем

На взгляд ответить, если нет свирели,—

Напрасно зерна зрели.

1984

Блеск золотистого Нила,

Жизнь моя вровень с волной.

Это давно уже было,

Это впервые со мной.

Там в просмоленной корзинке

Спит моя плоть в камышах,

С желтой змеей в поединке

Крепнет поодаль душа.

Я одолел — и победно,

В тело вернувшись, кричу:

«Змей будет выкован медный,

Скипетр я получу —

И превращу его в змея!..»

Только мой голос так тих.

Сходит царевна, и с нею —

Дни наслаждений моих,

Годы незнанья, ученья,

Лица богов на стене,

Скрытое предназначенье,

Дрожь, холодок по спине…

Вдруг — золотое затишье,

И в меловой пустоте

Все забываю, и слышу:

«Он — из еврейских детей…»

1984

«Мой дом — бесконечность»,

«Из восьми книг»

Снег валит с ног,

И валик снов,

Вращая, движет жизни явь,

На меловом лице часов

На Вечность стрелки переставь,

И вьюгой стань, сойди с ума,

И Вечной Жизни пожелай,

Так оживая, как зима,

Смиряя время, ожила…

1984

Любовь моя — сад, безвозвратно

Вбегающий в осень.

Тысячекратно

Сад упованья отбросил

Своих краснеющих дней.

Их стая

Кружится, в осень слетая,

И я выбегаю из сада за ней,

Но она — бесстрастно-святая…

Ангел с восточной миниатюры,

Юноша станом и ликом тюрок,

Оранжево-красно-синих

Крыльев обширных и сильных

Единым взмахом

Все времена обогнав,

Прекрасен и прав,

Склоняется перед Аллахом!..

Любовь моя — царь в окруженье

Врагов, чей воинствен вид.

Им царь проиграл сраженье,

Теперь любое движенье

Смертью царю грозит.

И царь, в безнадежности нищей,

Глазами в отчаянье идола ищет —

И видит: простерся у царских ног

Сбитый стрелой деревянный бог…

Ангел с восточной миниатюры,

Юноша станом и ликом тюрок,

Ярко-малиново-желтых

Крыльев своих распростертых

Единым взмахом

Все времена обогнав,

Прекрасен и прав,

Склоняется перед Аллахом!..

Любовь моя — журавлей вереница,

И ветра водоворот,

Срывая за птицей птицу,

Скрывает в провале вод.

И надо, в горестном хоре

Блуждая меж облачных глыб,

Лететь за злобное море —

Лететь ради тех, кто погиб…

Ангел с восточной миниатюры,

Юноша станом и ликом тюрок,

Сизо-сиренево-темных

Крыльев своих огромных

Единым взмахом

Все времена обогнав,

Прекрасен и прав,

Склоняется перед Аллахом!..

1985

«Мой дом — бесконечность»,

«Из восьми книг»

1

Я в центре Вселенной, как мертвый, лежал,

Но вдруг встрепенулся, вскочил, задрожал:

На юге — Твой Лик, на востоке — Твой Голос,

На севере — Сердце, на западе — Жар!

2

С каких соцветий и с каких широт

Был собран сок для первозданных сот?

Какие пчелы с ним влетали в улей?

И где сгущался мирозданья мед?

3

— Там тенью Мысль на небытье легла,

Там замыслом Вселенная была,

Там не было движенья, протяженья,—

Творец, как нищий, не имел угла!

1985

«Мой дом — бесконечность»

Бесплодного холода лоно —

Зима, очертанье излома

Греха первородного,

Бесповоротного

Наклона

В гул и паденье.

Со свечками бденье

Молящихся,

Ночи боящихся,

Взлетающий взор —

И мартовских зорь

В белых рубахах раденье!..

1985

«Мой дом — бесконечность»

О лучшее вероученье —

Прозрачно-полных рек теченье!

Под журавлиным для крылом

Волны торжественный псалом,

Река — от скорби излеченье!

Река — с ней жизнь моя легка,

Я забываю, заплываю

В любви небывшие века,

Где уст услада даровая

Роскошно длящейся воды,

Где ты —

С душою своей на «ты»…

1985

Знаю — донесется

Песня вслед рыданью,

Песня — данью солнцу,

Запоздалой данью,

На заре вечерней

Горько и невнятно

Песни назначенье —

Памяти закатной…

1985

С усмешкой тонкой

И безнадежной —

Осень с котомкой

Пеньки таежной

Свернуто-спутанных

Мокрых троп.

Слышишь? — Зовут меня:

Век-игрок,

До креста проигравшийся,

В безумье впадая,—

Зовет…

Если наши все

В райские дали

Уйдут,—

Отвечать станет некому.

Я останусь тут —

Я буду эхом ему.

1985

Летние кресла плетеные,

Шепот — окно в высоту,

Ветра порывы претемные

В скрытном и страстном саду,

Кронами ропщущей совести,

Путь закрывают словам —

Звезды! Вот так мы готовимся

В гости пожаловать к вам.

Если лежит на полу еще

Летнего быта старье,

Если подмостки полуночи —

Взлетное поле твое,—

Так, раздвигая плечом его,

Вспомним в созвездиях мы

Летнее тело, вплетенное

В память жасмина и тьмы…

1985

Где дом, дымящийся узором,

Где город в каменных цветах,—

Атланты молчаливым зовом

Прохожих окрыляли — так,

Как только детство окликает,

Как манит нас издалека,

В проулки полдней завлекая,

Судьба, как башня, велика.

Так тихо смерть крадется сзади,

А впереди, сдержав порыв,—

Не страсть, а рыцарь на фасаде,

Не гибель, но гранитный гриф.

Застыл разбег, поют все тише

Святая радость, грешный страх,

Их город втягивает в ниши,

Вся память — в каменных цветах!..

1985

Плоды созрели — поздно ссориться,

И летний жар идет на спад.

Нам завещавшие бессонницу

Давно и непробудно спят,

И лишь во сне еще встречаются,

Где слух на цыпочки привстал:

Как лица, яблоки качаются,

И вечно тянется Тантал…

1985

Только взгляни, только слово скажи с ней —

И незаметно

Так и окажешься в тонущей жизни,

В жизни предсмертной.

Так и глядится — медвяно-мелово,

Без укоризны,

Око ромашки — предсмертное слово

Длящейся жизни.

В поле влетаем иль падаем тяжко

В ветер родимый,—

Нас не осудят, лишь глянут ромашки.

Не повреди им.

1985

Был вязок липов цвет, и наполняло вены

Броженье вешних вин.—

В тот вечер молодой, извечный, незабвенный —

Кто другом был твоим?

И с кем ты говорил, блаженно-одинокий,

Вдыхая липов дух,

Когда закатный тракт тебе бросался в ноги,

Березами взмахнув?

Мельканье белых рук, по локоть обнаженных,—

Закат! Горим, горим!..

И будущего тьма, твердеющая в кронах,—

Кто другом был твоим?

— Он выходил к тебе из бедного селенья

С заплечною сумой,

И близок был к тебе — Кладущий разделенье

Меж светом и меж тьмой!..

1985

«Мой дом — бесконечность»,

«Из восьми книг»

Июньский полдень — чудный свет

Недвижен и неложен,

В тебе возврат минувших лет

Желанен и возможен,

Мечтою пламень приглушен,

Слепящий, но не резкий,

И снится Богу, будто Он —

Младенец вифлеемский…

1985

Руки Христа раздают хлеб

И кровоточат:

На каждый листочек

Желтеющих лет —

Падает крови капля,

Рощи пропахли

Сыростью ран

На столетья впрок,

В каждый взывающий рот —

Опреснока сотовый гран

Вложен,

Взгляд Спасителя влажен,

И мы ни молчать не можем,

Ни сказать ничего не скажем…

1985

— Он их заставил забыть обиды,

Из тесноты извлек их:

Руки их ныне, как Нереиды,

Плещутся в высях легких…

1985

Я Финист-ясный сокол,

Мой путь к тебе лежит,

Да в рамах вместо стекол —

Железные ножи!

Я в сон влетаю вещий —

Впусти меня, впусти!

А кровь из раны хлещет —

О, как мне жизнь спасти?..

…Кровавой дрожи мету

Найдешь на косяках,

Пойдешь за мной по свету

В железных башмаках.

В конце дороги долгой

Я вновь тебя приму…

Мой путь — к твоей светелке

И к сердцу твоему.

1985

Священник в лодочке плывет —

Ученей всех на свете!

Рыбак танцует и поет,

На солнце сушит сети:

— Ты меня не накажи,

Ты за все прости меня!

Боже, Ты со мной дружи!

Боже, Ты люби меня!..

— Что за слова ты произнес?

Спросил священник строго. —

Иль ты не знаешь, как Христос

Учил молиться Богу?

Пешком ходил Он по волнам,

Ветрами в море правил,

И «Отче наш» — такую нам

Молитву Он оставил!..

…Священник в лодочке плывет

Вдали от берегов,

Но кто-то вдруг его зовет,

Он слышит шум шагов!

Бегом по плещущей волне

Спешит за ним рыбак:

— Скажи опять молитву мне, —

Не вспомню я никак!..

Глядит священник, чуть дыша,

Едва промолвить смог:

— Да ладно… Что уж… Хороша

И прежняя, браток!..

— Ты меня не накажи,

Ты за все прости меня!

Боже, Ты со мной дружи!

Боже, Ты люби меня!..

1985

«Из восьми книг»

Как пан помирал —

Пели да кадили,

И за это его в рай

Ангелы вводили.

Говорит ему Ключарь:

«Я кормить не буду —

В небе каждый получай,

Что принес оттуда!»

Как пан в том раю

Люто голодает,

Он к ногам Ключарю

Слезно припадает:

«У меня ж в дому добро —

Не видать и края…

Отпусти меня, Петро,

На денек из рая!»

…Вдоль амбаров пан идет —

Страсть как видеть рад их,

Грузит снедью семь подвод,

Семь кобыл крылатых.

Из всего того добра

Корку обронивши,

Пан ее не подобрал:

Корку поднял нищий…

…Шесть подвод стоят пустых

Посредине рая,

На седьмой, на дне, блестит

Корочка ржаная!..

1985

«Мой дом — бесконечность»,

«Из восьми книг»

В невзрачном домишке — средь полночи свет негасимый,

Там спор не идет, там до света не длятся пиры:

Боится старик задремать, он последние силы

Напряг — и противится тьме, и страшится уйти из игры…

Какая-то тварь не однажды уже подбиралась

В ночи́, оттого и на кухне, и в комнате — свет,

И свечи в запасе. Зачем так забывчива старость:

Чуть шорох — вновь губы про Бога, а Бога-то нет…

То кажется — ждут его родичи, близко их души

Подходят, зовут, утешают… Нет — только не спать!

Там черви… Там нет ничего, кроме ночи и стужи…

Пройдемся… Приляжем… Вот так. И тревога — на спад.

…Но снова басок, снисходительный и задушевный,

Ему разъясняет в тревожном и долгом бреду,

Что Бог был придуман попом для обмана деревни,

И свергли Его в одна тыща каком-то году…

1985

Как торопился, белый, как за ним

Лучи тревожные летели…

О Господи, отцвел, отцвел жасмин,

        Прошли его недели!

Еще у светлых душ, зеленых тел —

Каникулы, кануны,

Один жасмин нежданно облетел

        Метелью средь июня!

Жасмин умолк: ни вязи, ни плода

Средь полногласья летнего обилья,—

О белого блистания беда!

        О запаха бессилье!

И красоту его, и краткость с ним

Вы разделить не захотели,—

О Господи, отцвел, отцвел жасмин,

        Вдали его недели!..

1985

«Мой дом — бесконечность»,

«Из восьми книг»

Тот, Кто призвал меня — построить Храм,

Храм возвести, где сохранится Слово,

Где свод — округло-вечен, голос — прям,

Где аромат восточной притчи прян,

Храм, где раскаянье повергнет злого

На световые плиты яшмы,

Где добрый — пеньем пресекает спор,

Где умереть совсем не страшно —

Войти на равных в заалтарный хор,—

Тот, Кто призвал меня — построить Храм,—

Ужели сам, в пустотах, мог посметь я

Смысл отгранить, чтоб светом заиграл,

Отчистить Слово, возвратя в бессмертье? —

Тот, Кто призвал меня — построить Храм,

Святилище словесного Ковчега,

Чтоб ясновиденье вернуть телам,

А душам — бодрость после бега,

Чтоб, левой взяв отвес, а правой — меч,

Двумя руками я Творца восславил,

Как мужеством — строитель Зоровавель,

Чтобы с одра болезни встала Речь,

Чтоб арфами и трубами охрана

Еще пред жизнью, в детстве, утром рано —

Народ войти звала,

Чтоб воскресали пред вратами Храма

Слова,—

Он — Воскреситель, Исцелитель ран,

Тот, кто призвал меня, как древле Ездру,

В разрушенной стране построить Храм

Поэзии,—

Он Сам, на труд отверзший очи,

Да будет в помощь —

Вышний Зодчий!..

1985

«Мой дом — бесконечность»,

«Из восьми книг»

Московские дома! О Храм! О эти лики

Над окнами, зовущие обратно

Век убегающий! Час вечера великий,

В который бьют куранты!

Со стороны я видел этот Храм,

Внутри которого еще вчера

Бродил, и радовался, и играл

На лире — непроявленным мирам…

1985

Обманного детства туманы и марева,

Песчаного быта сметаемый пласт,

По-царски недвижный хрусталик-аквариум:

Стена разошлась, в ней пульсирует — Глаз.

Я не был — и был, я спокойно пока еще

В топазный, опасный и пасмурный склеп

Смотрел, в тот прозрачный, молчаньем пугающий

Подводный зрачок моих будущих лет.

Однажды душа подплыла к этим тварям,

Уставились мысли в невидящий Глаз,

И тело качнулось во сне, и Аквариум —

Весь вдребезги! Крик!..

И — судьба началась!..

1985

…Река отражала, пространство слоя

На прочерки и очертанья,

Какие-то стороны нашего «я»,

Притом — наиболее тайные,

И, кто б ни прошел, свои мысли тая,—

Их тотчас наверх выносила струя,

Предательских вод лопотание…

1985

Благое иго

  И легкое бремя —

Вечная Книга,

  Краткое время.

Не дочитаешь,

  Кончатся сроки —

Льдинкой растаешь

  На речке широкой.

Смысла свеченье,

  Солнца круженье,

Свет невечерний —

  Краткость блаженна.

Гость мой пречистый,

  Смерть пресвятая,

Что ты стучишься?

  Дай дочитаю…

1985

Но, как бы от сна, воспрянул Господь, как бы исполин, побежденный вином…

(Пс. 77, 65)

…Вот одинокий человек

В столице северной, ноябрьской ночью,

По площадям заснеженно-безлюдным

Идет, по переулкам. Смотрит в окна

Погасших, отрешенно-спящих душ,

В подъезды отвратившихся сердец,

Разверстые, как общие могилы:

— Найду ли путь?..

…И вдруг он слышит Слово

Из горницы высокой, над которой

Столетий двадцать, как сгустился мрак…

Ученики недоуменно, в страхе,

Во тьме великой, сбившись, вопрошали:

— Куда идешь — не знаем…

И как можем

Знать путь?!..

…И вот он слышит это Слово,

В ответ им сказанное:

— Я есмь Путь!..

Какое — «Я»?

Того, кто шел на смерть?

Или — Воскресшего, над коим смерть не властна?..

Мое ли «я» таится в этом слове —

Бессильное и зыбкое?..

Иль есть

Во мне иное «Я» —

Всевышнего дыханье,

Что Он вдохнул в Адама и в меня,

То «Я», что спит во мне, как Первомысль Творца,

Господь, глядящий оком человека?!..

…Так, постепенно, он вникает в Слово,

Он слышит:

— Я есмь Путь!..

— Ты долго спал,

Восстань же, пробудись, как исполин,

Восстань, воскресни,

Мощь Свою яви!..

…И дальше он идет.

И Солнце Полдня —

Ему в лицо глядит в глухой ночи!..

1985

Срывая листья, глядя в лица,

День пробежал, недвижно мчась,

И вот настал — и кратко длится

Обманный час, закатный час.

У врат забвения, в тумане,

Мрачнел, робея и дичась,

Зеленый лес воспоминаний

В тревожный час, в закатный час.

В бессилье впавшие, в смятенье,

По почве тягостно влачась,

Продленья дня просили тени

В жестокий час, в закатный час.

И ветер тьмы тебя коснулся,

Но ты, бессмертию учась,

Не отступил, не содрогнулся

В закатный час, в закатный час!..

1985

«Мой дом — бесконечность»

…Мой разум умирал, но страх ладьею

Владел — и вел ее, вместо меня.

Мы белизной занявшегося дня

Одни омылись: нас дышало — двое.

В надменности безжизненного мира

Кротчайшие остались — я и Пирра.

Но голос крикнул:

— Более не плавай! —

И жилистая синяя рука,

Поставив под ладью Парнас двуглавый,

Держала нас.

Седого двойника

Я в зеркале волны узрел. И холод

Пробрал меня: доселе был я молод…

Но загудел могучий рог Тритона —

И спало море, гору обнажив.

Молчанье. Ни движения, ни стона.

Мы огляделись — может, кто-то жив?!

Но нет!.. И в отсыревший храм Фемиды

Вошли мы, задыхаясь от обиды:

— Увы, богиня! Род наш уничтожен!..

Я дряхлым стал от взглядов страшных рыб,

И мы уже детей родить не сможем!..

Но — Голос:

— Если б, головы покрыв,

Вы на одеждах пояс распустили

И стали б кости матери за спины

Бросать,— ваш род продлился бы…

В сомненье

Стояли мы: как мертвых вынимать

Из гроба?..

И собрали мы каменья,

Как кости той, что всем живущим — мать.

Из них восстали юноши — за мною,

А женщины — у Пирры за спиною…

Мы их творили — голову покрыв

И пояс распустив:

С тех пор — в затменье

Их ум!

И ни единый их порыв —

Не сдержан!

И сердца у них — каменья!..

И если смыт потопом прежний род,

То этот род — какая кара ждет?!..

1985

«Мой дом — бесконечность»,

«Из восьми книг»

«По праву ли ему поют хвалу,

И бог ли он,— я испытать могу!..»

— Царь убивает юношу-слугу,

Велит зажарить и подать к столу,

И Зевсу, не страшась, отведать предлагает…

Тут гром обрушивает потолок!

Себя не помня, царь за двери выбегает,

Его на четвереньки повергает

Животный ужас,

Голод содрогает,

И он уже — не человек,

А — волк!..

…Но Ликаонова вина

Бывала и потом повторена

Другими —

И сколько раз!..

Но человечье имя

У них не отнималось,

И лишь менялось

Выраженье глаз…

1985

Ей каково — доверчивой, простой,

Под шепот осуждающего леса,

Принять любовь, исполнить страсть Зевеса!..

…Медведицею стала Каллисто,

Но столько света в чаще излучала,

И плакала, и так бежала зла,

Что Нежность, подхватив звериное начало,

Его к созвездьям ночи вознесла!..

1985

Душа, ты — нимфа Эхо:

Позабыв,

Что страсть твоя давно не знает меры,

Ты Зевса прятала от Геры

Среди раскатов грозовых —

В своей гордыни темном гроте…

Когда, топя во взгляде высь,

В предсмертном, золотистом поте

Зеленоглазый стыл Нарцисс,

Ты все ждала, что он тебя полюбит…

Ты посвящала ум — богам,

А тело — отдавала людям…

Но Тот, Кто по тебе изнемогал,

Тот, перед Кем была ты не готова

Предстать, безмерность страсти обнажив,—

Он крикнул:

— Я тебя лишаю слова!

Иди — и повторяй слова чужих!..

1985

— О Кастор, если мы могли б

Корой и карой поменяться,

Я отдал бы тебе Олимп,

И пусть мне тьма и буря снятся!..

—Тебе дыханье стиснет Стикс,

Я ж — буду пить нектар из чаши?!

Сольем же Смерть и Вечность наши,

Чтоб вместе пасть — и вознестись!..

1985

— Что ты видел, Актеон,

Сквозь ветвей рога оленьи?

— От лодыжек до коленей —

Вечность

Над волной времен!

Выше — очи не дерзали

Вознестись,

Но в этот миг,

Чтобы я узрел без них,—

Псы мне очи растерзали!..

1986

Голос назрел виноградный — и каждый склонился

И побежал на палящий и ливневый бубен…

Только три девы не верят в призыв Диониса,

Дочери Миния ткут полотно своих будней.

Сестры, настигнуты страстью свирели и систра,

Над челноком и над нитью склоняются низко —

Только вдруг съежились руки, тончают когтисто,

И не слетает с их губ ничего, кроме писка…

Слух свой надменный от флейты закрыв, от тимпана,

Ставя себя всех поющих и пляшущих выше,—

Дочери Миния в ночь безрассветную впали,

Дочери Миния ныне —

Летучие мыши!..

1986

Снова весною мы ищем — и снова обрящем

То, что, презрев, потеряли в гонимых рапсодах:

Образ, как мед, умножается в Слове жужжащем —

И пребывает в души отрешившейся сотах.

Небо в воде раствори — и вселенная снова целебна,

Лица героев она отразит и траву им по плечи,

Только пробьется весною — но к осени крепче

Звук — золотистый и хлебный.

1986

Цветать стихи —

Взволнованней и четче,

Чем до обрыва прыгала река

Яснейших бедствий…

Разве отречется

Тот, кто зверей впервые нарекал?

Плоть — плата за тепло.

Морозно-четко

В раскатный сад — растраченный кристалл —

Хлыстовка, не взрослевшая девчонка,

Стихи роняет с белого креста…

1986

От метанья, от темного знанья —

Загово́р, укрывающий дланью

От черного глаза орлиного —

Загово́р:

Не отринь его!

В посте и в пустыне —

Поэзия

Из дикого меда, акрид,

Мне — пища Ангелов!

Весь я —

Милотью Твоей укрыт!..

1986

«Мой дом — бесконечность»

Лес нарастал, густел,

Вагон звенел, дрожал

От стихотворных тем,

От счастья мятежа,

От юности и лета…

И песенка, настигшая нас где-то

На полдороге в рай,

Была случайна и аляповата…

Но через много лет —

Ты каждый звук ее вбирай,

Прерывисто дыши, почуяв след

Светлейшего, огромнейшего дня,—

И, хоть возврата нет,

Ты жди его возврата —

И вспоминай меня…

1986

«Мой дом — бесконечность»

С лукошком крупной земляники

Меж небом и землей парить,

Читать закаты, словно книги,

И с первым встречным говорить,

И поезда встречать, с которых

Никто знакомый не сойдет,

И в камышовый вжиться шорох,

И в замыслы озерных вод…

Душе-цыганке — с места сняться,

Блаженных вспомнив острова,—

Тогда глаза твои приснятся,

Твои послышатся слова…

И мы с перонною тоскою,

Прикрыв улыбкой боль свою,

Свет незакатный — Подмосковье —

Оплачем в Ангельском строю…

1986

Холодно низкому облаку и синице,

Лед одолел — и душа задохнулась реки,

Небо болит под иноческой власяницей,

Но наточи мне крыло, увлеки

На заливные луга

Ветра — с косою крыла оловянной!

Смилуйся: юность — темна и долга,

Старость — светла и мгновенна…

1986

Ласточка из глины лепит

Ласку круглую над склепом,

Стих случайный — речки лепет,

Занесенный в душу летом,

Лета пели и смешались

В гулкой глуби Эмпирея,

И ответить не решались:

Расцветут ли вновь деревья?

Пел, взлетая над волною,

И не помнилось в игре с ней:

Что меж мною — и страною

Занебесной, бестелесной?..

1986

Еще деревья не покрылись

Младенческой листвой,

Я был один — мне только снились

Твои глаза и голос твой,

Но так сверкали пальцы клена —

В алмазах сплошь,

Что я касался их влюбленно —

И понимал, что ты придешь.

Еще травинки не решились

На первый шаг,

Еще томилась и страшилась

Твоя высокая душа,

Но речки Цны лебяжья шея

Врастала в предрассветный дым,

И я склонялся вместе с нею

Пред чудом будущим твоим.

Гром-избавитель не сорвался

Еще с растаявших цепей,

Ему твой слух не открывался,

Тебе, как равный, он не пел,

Но небо дрогнуло — багровой,

Тяжелой головой,

И все, притихнув, ждали грома,

Как я — прихода твоего…

1986

Я плачу сладостно, как первый Иудей на рубеже Земли Обетованной…

А. Фет

Бледнеет заката кровавый навет

От ночных и высоких глаголов,

И скорбно восходит над городом Фет

И смотрит на город.

О, что он утратил и что приобрел,

И зачем лучезарные строки

Порой осенял черной тенью орел —

Как там, на Востоке?

Какой им рыдающий дух овладел,

И каким приманил его знаком,

Когда над любовью он, как Иудей

Над родиной — плакал?

…У духа ни страха, ни племени нет,

Лишь по звуку и запаху — голод…

И скорбно восходит над городом Фет —

И смотрит на город.

1986

Ты, к лучу, словно к столбику,

Привязавший коня —

Темно-белое облако,

Оглянись на меня!

Над бегущими градами

Ветер страхом прошит:

Ты скакал — и выглядывал

Тех, кто меньше спешит,

Кто, дорогой недолгою

Проходя Царство Здесь,

Улыбнется вслед облаку

Меж губами небес…

Над спешащими весями

Властно двигался ты,

Чтобы молча невесть кому

Знак подать с высоты,—

Ведь, порывами сломленный,

Словно тополь зимой,

Разговора с Бессонными

Недостоин земной…

Объяснялись не знаками

Прежде братья твои —

С нами пели и плакали

И вступали в бои,

Но любое побоище

Увлекает нас вниз…

Подожди… На кого еще? —

На меня оглянись.

Я из тех — зачарованных

И неспешных, увы,

Вкрадчив шаг вечеров моих,

Вечна поступь травы.

Я отверг не из гордости

Бег, погоню, почет:

Ты же сам смертной скорости —

Облака предпочел!..

1986

«Мой дом — бесконечность»,

«Из восьми книг»

Серые в золоте, буро-червонные строки,

Колокольный чугун бубенцов:

Это, лесами друзей окружен, одинокий,

Едет Кольцов.

Серые в яблоках цокали слева от чащи,

Продлевался в их гривах закат.

В чаще Кольцов — и хозяин, и клен высочайший,

Бьюсь об заклад…

Но обручального солнца кольцо золотое

Сокрывалось, катясь под уклон:

— В лес допусти, если в слове чего-нибудь стою,

Имя мне — Клен!..

1986

Что же ввысь не возденете рук вы?

Иль вконец позабыли, кто вы,—

Как скатилися с неба буквы,

Как из туч выпадало Слово?

Но все реже народ повторяет

Про Животную Книгу преданье,

И светлейшие песни с годами,

Словно жемчуг из бус, теряет…

Ах, народ, неразумная дева,

В день трубы, и затменья, и гнева —

Чем украсишь себя перед Богом

На суде Его страшном и строгом?..

1986

Я — всего лишь полустанок,

Полу-зелень золотая,

Электрички пролистанок,—

Глянет мимо, не читая…

Но для сошедших, двух иль трех,

Я — первый крик! Последний вздох!..

1986

Как речи мудрецов светлы

На кончике иглы!

Оставь их странные слова

Тому, кто жив едва,

Забудь скорее все, что знал,

Будь снова слаб и мал,—

И ты поймешь и писк птенцов,

И лепет мудрецов…

1986

…Когда средь ночи я Звезду

Впервые повстречал,—

Я камнем был в глухом саду,

И ей не отвечал…

Она сойдет путем крутым,

И вспыхнет меж морей —

Моим учителем святым?

Любовью ли моей?

Кем сам я обернусь?

В каком очнусь кругу?

О, кем бы я ни стал,— но пусть

Узнать ее смогу!..

1986

Деревья — длинноногие слепцы —

Ощупывают ночь движеньем черным,

Деревья — одинокие гребцы —

Во тьме сражаются со штормом.

И я молю их: «В шевеленье лет,

В дожде, томленье, гуле смутном —

Разведайте, где берег наш и свет,—

И нам шепните ранним утром!»

1986

Страсть леса ополчает

К черной буре крамольной,

Страсть небеса венчает

Зрячей короной молний!

Но ты — спокоен. Тебя, как вижу,

По жизни ведет не страсть,—

Зачем же ты из дому вышел?

Чужие победы красть?..

Страсть сердца разрывает —

Но, как семейству Лота,

Страсть пред душой раскрывает

Высшей Жизни ворота,

Душа покидает сердце —

Огню обреченный град…

А ты — в какую протиснешься дверцу,

Растратчик и казнокрад?..

1986

О, разве поэзии — учат?

Поэзия — учит всему,

Зовет на Синайские кручи,

Ведет в светородную тьму.

И все же учил меня песням

Тот клен необъятный, под стать

Вечернему свету, и мне с ним

Хотелось до неба достать…

1986

Я вижу контролера-старика:

Не миновать кому-то кары!

О, сколько видел он! Он путь, наверняка,

Прошел — длиной от Подмосковья до Сахары…

А я б успел уже объехать шар земной —

Вседневный обитатель электричек,

И сотни контролеров предо мной

Прошли — в своих регалиях, отличьях…

Когда бы я был стар и одинок,

То, не вдали от Ангельского хора,

Уже предчувствуя блаженный срок,

Избрал бы я себе занятье контролера.

Смотрел бы всем в глаза — прощал иль штрафовал,

Смотрел бы — слушал сбивчивые речи:

Я б в этих взглядах сразу узнавал

Небывшие свои знакомства, встречи,

И я бы так дойти до мысли смог,

Что расставаться с жизнью не пристало,

Не пережив всего. И, как пророк,

Казня и милуя, я шел бы вдоль состава.

И все бы мысли прежние слились

В одном сомнении великом:

Коль не вместишь как можно больше лиц,

То как предстанешь пред Единым Ликом?!..

1986

…Вновь вижу я, сознаньем в детстве плавая,

Крыжовник за бревенчатой стеной,

Где маленькая девочка кудрявая —

Моя душа — стоит на приставной

Скрипучей лесенке — и кверху тянется,

Склонясь, крылатый мальчик спорит с ней,

Все с нижнею ступенькой не расстанется

Смешная ножка… Говорящий Змей

Ее уже обвил, коснулся жалом…

Так четко вижу я… Но было ль это?

Иль все — игра теней, уловки света,

Свет с тенью — в сочетанье небывалом?..

1986

Тучи-плакальщицы оросили

Донесенным от Нила дождем

Твои десять столетий, Россия,

Всех, кто в этих столетьях рожден.

Средь берез твоих среброволосых,

Чья охрана — густые дубы,

Я стою, опираясь на посох,

На египетском взлете судьбы.

1986

Вот, распускаясь, цветут корабли

Вровень с рассветом-павлином,

И обращаются к Богу Любви

На языке кораблином.

И, пробудясь, признают Его власть

Тело, ступившее наземь,

Море — живая, смятенная страсть,

Небо — яснеющий разум…

1986

«От смоковницы возьмите подобие…»

Матф. 24, 32

Пережил уже Всемирный потоп я,

Видел горы в белопенных коронах…

Дай же, Господи, мне взять подобье

От деревьев, Тобою сотворенных!

В их приливе сумею смыть я

Покрасневшей листвы  своей греховность…

Ты сказал: «Подобие возьмите

От смоковницы.» — Но нет у нас смоковниц…

Кленов растопыренные пальцы…

Вразуми! Дай понять, что путь утрачен! —

Так руками развели скитальцы,

Воздух потрясен беззвучным плачем

Двух берез простоволосых.— Дрожью

Трех осин с трепещущею мыслью.—

Ивы мост, как хлебец, преломился,

Выйти дай на неба бездорожье!

По ступеням сосны — от снов подняться,

Крепнуть в пепельной, еловой лаве —

И с приливом явора обняться

В обновляющей небесной яви!..

1986

Пустыню полуночи медленно пашем,

  Упорные ученики:

С подзорных, упавших в Галактику башен —

  Ислама живые зрачки!

Куда ни посмотрим —

  Лишь пчелы по стеклам

Ползут, но срисован с людей —

  Таинственней прочих —

Воинственный почерк

  На золоте — зренье — слюде…

Сумеют ли ныне

  Глаза слюдяные

Сей жемчуг ночной истолочь

  В алхимии силу?

Ужель погасила

  Их — Тысяча Первая Ночь?..

Султан! Созови в островерхих созвездьях

  Провидцев оставшихся дней,

Скачи к воздаянью, победный наездник,

  Сменяя века, как коней!

Там рай расцветает от наших открытий

  И чахнет от наших утрат,

Там тоньше судьбы — полумесяца — нити

  Над адскою бездной — Сират!..

1986

«Мой дом — бесконечность»

Туча сплющивает чаек,

Прижимая к жадной пене,

Туча время истончает

В остро бьющие мгновенья,

Ликованье источает

     Злой волшбы простоволосой,

Туча точит молний косы:

     Туча будет их просить

День разросшийся скосить!..

1986

«Мой дом — бесконечность»

Еще я тела не обрел —

Душа в ветвях жила,

Над ней всевидящий Орел

Распростирал крыла.

Он хрупкий слух мой согревал,

Мне веки открывал,

Он злые души разрывал

И в пищу мне давал.

Когда ж на землю я слетел —

Пылающий божок —

Я выбрал лучшие из тел

И страстью их зажег.

И был рожден — душой свиреп

И с недругами смел:

Я не забыл, какой я хлеб

В гнезде орлином ел!..

…Входящий! Бойся молвить ложь,

Все скрытое — открой!

Смотри: мой взор остер, как нож.

Падешь! Погибнешь! Стой!..

1986

«Мой дом — бесконечность»,

«Из восьми книг»

И размашисто ветру, и боязно,

Желтый день и просторен, и сжат,

От вдали проходящего поезда

В сельском домике стекла дрожат.

День окрепший, трубою подзорною

Стань, поселки приблизь, города,

Чтоб узрел от вершины до корня я

То, что издали видел всегда:

Мир — прозрачен. И кто бы мы ни были,

Сколько б страхов сквозь нас ни текло,

Если где-то кричат перед гибелью,—

Наше сердце дрожит, как стекло.

1986

Сказал Филиппу вездесущий Дух:

«Стой на пути пустынном и безлюдном —

Ученика к тебе Я приведу!»

Апостол ждал, томясь под солнцем лютым

Жаровни года — месяца Таммуз.

И видит вдруг: незримая Десница

К нему вельможу катит в колеснице…

«Вот я на колесницу поднимусь,

Увижу: у него в руках Писанье,—

Апостол размышляет, как во сне,—

И разъясню пророчество Исайи

Об Иисусе. Он поверит мне,

И я его крещу…»

…В какие дали

Вы ехали, и на пустом пути

Какой вы вести, замирая, ждали,

Чтоб душу оживить или спасти?

И сколько душ и весен отлетело

С тех пор, как Некто вас из тишины

Окликнул?..

…В медной колеснице тела —

Вы были в томный сон погружены…

1986

«Мой дом — бесконечность»

Зима ночей в начале сентября

И лето дней (чуть золота и крови) —

С тобой танцуют, глядя на тебя,

Сентябрь — твое издание второе:

День — голос твой, сверкающий, звенящий,

Ночь — одинокий ужас леденящий…

1986

О полнолунье месяца Элул!

Свет, что движеньем ледяным, скользящим

Сад в умиранье зимнее столкнул!

Луна, лучом карающим прицелься —

И упадет, сраженный, столбик Цельсия!

И яблоки последние упали

И впали на земле в анабиоз:

Соперниц круглых вытерпит едва ли

Надменная Луна. Пронзит насквозь

Стерильно-безболезненным лучом.

Сад пустотой бесплодной удручен

И вычищен. И душам облегчен

Путь к покаянью у ворот Эдема:

Высь — выбелена. Но вверху все немо,

Как и внизу. Наверно, утонул

Эдем — в лучах Луны твоей, Элул!

1986

Стоят Философы на грани

Страны, чей воздух в камень сжат,

Смертельной правотою раня

Всех, кто пытается бежать,—

И знанья сок течет кровавый…

А у Воскресного Ручья —

Стоят Поэты, омывая

Всех, кто ушел из-под меча!..

1986

«Мой дом — бесконечность»

Внезапный и прерывистый

   Рисунок на стекле:

Узор жестокой милости,

   От боли — взгляд светлей,

Судьба ломает линии

   Рукою ледяной,

Шипы и листья инея

   Расправятся со мной.

Кусты и дни обломаны

   В рисованном саду:

Дай Хаосу огромному

   Достроить красоту!

1986

…Как все внезапно прервалось!

Мы не договорили.

Я вижу жар твоих волос

И пламя светлой пыли,

И светом яворы зажглись

И в верности клянутся:

Я вижу все… Какая близь!

И все ж — не дотянуться…

Навек прощаясь с этим днем,

Мы думали — начало:

День звал, кричал, манил огнем —

Душа не замечала.

Так мы, сияя, разошлись,

Не чая разминуться.

Я вижу все… Какая близь!

И все ж — не дотянуться…

1986

Растенья благодарны и смиренны,

Но благовестников, увы, так мало

Лес избирало истины ареной,

Чтоб зелень изумленная внимала!

Однажды Будда проповедал рыбам,

И снизошел до птиц Франциск Ассизский,

И обращался к безднам и обрывам

Какой-нибудь социалист российский…

А про деревья — начисто забыли.

Но, отирая ноги волосами

Дымам фабричным — истуканам пыли,

Они безгласно поучают сами…

1986

«Мой дом — бесконечность»,

«Из восьми книг»

      Роману Дименштейну

Небольшой человечек

       В лиловом кафтане

Средь селений овечьих,

       Где холмы-пуритане

Сохраняют приличье

       И блюдут безразличье,

Где леса — в увяданье,

       И все сдержанней речь их,

Чуть живут поселяне

       На правах своих птичьих

И читают преданья

       О минувшем величье, —

Небольшой человечек

       Начинает свой танец…

И сквозь облачный сланец,

       Сквозь слюду вместо стекол —

Кто-то очень высокий

       Смотрит, как сей посланец,

Повторяя движенья

       Серафических войск,

Производит сближенье

       Душ, событий и рас…

Взгляды плавятся. Воск

       Растекается желтый.

Вроде, по воду шел ты,

       Но душа поддалась —

И включается в танец!..

       Осветились поля,

Пляшут женщина, старец,

       Небеса и земля!

То ведет хороводы

       Воскрешенных надежд

Дальних звезд воевода —

       Ближний каждому — Бешт!..

1986

«Из восьми книг»

О, с кровли сна — Вирсавия!

Побудь еще минуту…

О, так легко — касанием

С вещами разминуться!

И ты понять стараешься,

Обижена, ранима,

Что вещи — только клавиши,

Что музыка — за ними:

За твердью взора скорбного,

Ветвей и вен височных.

О, музыка — песком была

В часах твоих песочных…

1986

Люди первые — с Солнца сошли,

И застыли в наскальных рисунках:

Там несут кенгуру в своих сумках

Все рассветы, все пляски земли.

А последний — на Солнце взойдет,

Все возьмет — и напевы, и краски…

И застыла скала, и с опаской

Человека последнего ждет.

1986

…То последняя милость

После смерти была,

То лучом преломилась

Обступившая мгла:

Он входил, отпирая

Город страсти во сне,

Будто изгнан из рая,

Но еще не вполне…

С визгом Скорая помощь

В ночь вонзалась, как нож,—

Только голос запомнишь,

Только взгляд унесешь…

Хором слухов, видений —

Душу город лечил:

Плачем тысяч рождений,

Плачем тысяч кончин.

Здесь и было блаженство,

Здесь, и боле нигде,—

И в неверности женской,

И в дремучей беде.

Да, средь этого рая,

Где он душу не спас,—

Куст горел, не сгорая,

Взгляд горел — и не гас…

1986

Блаженный Августин в четвертом веке

Провозгласил познанья принцип некий:

«Лишь Бога я познать хочу и душу,

А больше — совершенно ничего!»

Такая в этом изреченье сила,

Что свой язык латинский прикусило

Тысячелетье, выслушав его!..

Но Ренессанс вошел — и стал спиною

К святым словам. Познание иное

Он предложил: познанье вещества…

И вот, еще чрез полтысячелетья,

Мы, замкнуты в наук железной клети,

Блюдем закон сиротства и вдовства…

Хоть бьется,— лишь кровавит крылья птица.

И многие хотели б возвратиться

К познанью Августина… Но членить

И проникать — наука научила,

И трудно душу чистой сохранить…

Не сам ли Августин — тому причина?

В его реченье — слов чрезмерно много:

Ведь и сама душа — частица Бога!..

Блаженный Августин вполне бы мог

Единственное слово молвить: «Бог!..»

1986

«Мой дом — бесконечность»

Улица вымерла —

                  Несыгранная нота,

Ее шагами вымерила

                  Холода пехота,

Ее до хруста вымели

                  Морозы величайшие:

Задуманного имени

                  Судьба не прозвучавшая,

Испуганного инея

                  Уход от разговора,

Затейливая звонница

                  Забытого собора,

Так после боя — конница

                  Утративших тела

Уходит в небо ясное —

                  И кажется, что мгла…

А в те тела безгласные —

                  Любовь войти могла!..

1986

Как росою — непознанной лаской

Черновласый цветок Хазарский

Налит.

Ветер времени с ног его валит.

Подсекает доверчивый стебель,

Разрывает светящийся венчик,

Придвигает приволжские степи

К изумленности глаз человечьих,

И развалин подводностью вечных —

Вразумляет забывчивый ум

Всех живущих,

Всех, Бога зовущих

Встречь приливам житейским, летейским,

Но цветком переброситься не с кем

В половодье мелькающих Лун…

1986

Философ погружается в себя —

И видит храмы, рощи и заливы,

Диск мудрости в душе его счастливой

Восходит, воскрешая и слепя.

Философ пробуждается. В глаза

Вступает мир жестоких соответствий,

Где уклониться ни от страшной вести,

Ни от копья летящего нельзя.

— Неужто я и вправду здесь живу?

Куда же скрылся свет мой невечерний?..

И созревает новое ученье —

До новых грез и страха наяву.

1986

Узкая речка. Я тихо плыву,

  И надо мной нависают лианы,

И, удивляясь, глядят павианы:

  Где этот путник преклонит главу?

Холмик, что солнцем безжалостно выжжен,

  Лодка послушно пристала к нему:

Несколько ветхих соломенных хижин,

  Кто-то навстречу идет по холму.

Старцы и жены подходят ко мне:

  Долги разлуки, а встречи так редки.

Белые предки и черные предки,

  Я вас нечасто встречаю во сне.

Это не рока червленая нить —

  Струйка журчащей, взывающей крови:

Здесь, между вами, главу приклонить.

  Глиняный сокол стоит в изголовье.

1986

Жизнь моя — Огненный Столп,

Путь стерегущий!

К морю бегущий —

Ужас рыдающих толп!

Все — безнадежно, случайно,

Кончено, верить нельзя…

И при последнем отчаяньи —

В море стезя!..

1986

«Мой дом — бесконечность»

Отворяется ларец:

Древний, незнакомый

Город-елочка-Елец:

Храмы да хоромы.

И, покуда сон плывет,

Рассмотри, не мешкай:

В церкви белочка живет,

Щелкает орешки.

Родословье — тайный лес,

Пастухи да бары:

Клены подбирал, Елец,

Ты березам в пары,

Ставил перед алтарем,

По-над белым краем…

Мы же — в душу всех берем

И не выбираем:

Любим, бережно несем

По льду белых Святок,

Потому что краток сон,

Снежный город краток…

1986

«Мой дом — бесконечность»