|
|
| | | ДМИТРИЙ
Из книги «Осенний поезд» (1977–1980 гг.)
Ночная Польша Там встречный — в сутане Иль форме парадной, На санках катанье С горы безвозвратной, В беззвездную полость Нависшего рва Бил утренний колос — И день созревал. Но ищешь иное — И видишь лишь ночи, Где лист жестяной Февралем исколочен, Где будущих пагуб (Горят адреса) — Что зреющих ягод В июльских лесах… Идет — мостовой ли, Белеющей кроной — Творенье живое Сквозь мир похоронный, И в этой фигуре Меж тлеющих лип — Не двери, а бури Замкнувшейся — скрип. Соборно и твердо Лицо, словно город — Старинного рода Последний аккорд. О Вы, незнакомка Во мраке до пят, Безжалостно-громко В Ваш дом постучат. Там жертвенный опыт Пьешь уксусом с губки, Там ангелов шепот, Хрустальные кубки Для крови… Ты помнишь? — Рожденья звезда. И польская полночь Возносит туда… 1977 |
Вечер в вагоне В ночь смещается равнина, Все — от окон, вновь за карты… Как душа твоя ревниво Ловит каждый луч заката, Как боится не напиться Влаги зрительно-воздушной, Как секунд мелькают спицы, Как сухим цветам не спится Всю метель в суме пастушьей… 1977 |
Новоспасский монастырь О самый овраг спотыкались дома — Причудливые сосуды печали, Зарей закупоренные дотемна, И гордые тучи ландшафт венчали. И он — почерневший за зиму сосуд, Наполненный винной виной предчувствий, Воочию видел: его несут Распить — и разбить в одичалом хрусте Кустов придорожных и слов сухих, Какими обменивается прохожий Со встречным случайным. Он чувствовал кожей Древесно-шершавую сухость их. Темнело, и тучи слетались на пир, А он на лукавый проулок с опаской Косился. Тогда Монастырь Новоспасский Проулок и позднее небо скрепил. …Есть странное место пред Монастырем — Поляна с деревьями грозно-густыми, Завалена углем и всяким старьем, — Поляна людей, забывающих имя. Здесь утром пируют под каждым кустом, А к вечеру многие спать остаются, И галки на выцветшем зданье святом Сквозь дождь еле слышный над ними смеются. Задушенный проводом, спит Монастырь, И в памяти слов распадаются звенья, И тенью выходит звонарь на пустырь — На полный до края обид и забвенья… . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . …И он тут сидел, забываясь, лечась, И пил эту смесь униженья и боли, И было страданье его — только часть Огромной, как небо, всеобщей недоли. И вдруг он увидел старушек — они Одна у другой отнимали бутылки, Валявшиеся, куда ни взгляни, Ругаясь до самозабвения пылко. И все же прервать не могли тишины: Крутой колокольни колонки и дверцы — Как тайна безропотно-нищей страны, До дня отомщенья хранимая в сердце. …И день воссиял. Он поднялся — и шел, Проулком, землею и небом довольный. Был издали виден ему хорошо Сверкавший на башне рассвет колокольный. 1977 |
Голос Иакова И ты во сне бежал — и двинуться не мог, Как загнанный олень, запутавшийся в чаще. Кровавый пот секунд, сочившийся на мох, Был поднесен тебе в твоей горчайшей чаше. Пригубил ты — и лег. И в этот самый миг Звучащие тела мелькнули меж стволами — И все заполнил свет. И он вмещался в них, Но был превыше их, как лик в картинной раме. И ты забыл про смерть. Под греблю грубых рук, Сияя, голос плыл. Ты вспомнил, как Ревекка С корицей пряною смешала горький лук, Уча Иакова. Тебе открылись вдруг Безумье, нищета и слава человека. 1977 |
Внезапное Златая цепь причин и следствий Порваться может, словно в детстве, Но вновь сомкнется, став длинней, — И крест окажется на ней. Бывают улицы мрачнее, Чем птицы в склепах у Линнея, Бывает, улица вспорхнет — И засвистит, как зяблик синий, А ветер — в такт, совсем без нот, На многолюдном клавесине. А кто родился на земле — Пусть галкой рядом с водостоком — Тому намного веселей, Чем волнам в море одиноком: Распахнутый, молящий глаз Средь слепоты стоокой мрака, И редко-редко водолаз Смахнет слезу с больного зрака. И остается только лес — Он души сломленные чинит, Кружа меж годовых колец, Не вспоминая о кончине. Допишешь полночью крутой Жизнь до последней запятой — И с прошлым будущее свяжешь… Но это — вовсе не про то. О главном — ничего не скажешь. 1977 |
РАЛФ
УОЛДО ЭМЕРСОН Поэма Вступленье Еще ни брата, ни врага Не ведал я: был сумрак тих, Но, как ребенок, выбегал Творенья свет из глаз моих: Секунду кленом пред грозой Стоял он с видом новичка, — Ему стал узок горизонт, И он шагнул за грань зрачка. Я так хочу его собрать, В душе, как птицу, запереть, И лет мне нужно тысяч пять, А дни сокращены на треть, Но в эти злые времена Я лес и небо повстречал, И верой мысль опьянена, И я, как ты, — лицом к лучам!.. 1. Детство …Дух заблудился и скорбел, Дрожал в пути меж «да» и «нет»… Паденье. Тело. Колыбель. Американский континент. А чтобы мальчик не скучал, Ему картина удалась: Художник света и луча — На сто ключей открытый глаз! И сад, и мельницу, и луг, И драгоценных рек металл Он заключал в прекрасный круг, И краски браком сочетал. 2. Урок истории Его учили в те года, Что цел поныне римский мост, Но в нем нуждались не всегда, И по воде ходил Христос. Хоть миновали сотни лет, Но с этим каждый был знаком. А как ему преодолеть Межзвездной тяжести закон? И как заставить петь — язык Простых веществ? И как вдохнуть В слепое — свет?.. Звучал призыв, И он ступил на новый путь… 3. Озерная школа Старинной Англии холмы, И дни — как замки у дорог, И распрямление зимы — Как детства раннего урок. И, вместе с Кольриджем творя В воздушной школе у озер, По первым строчкам букваря Скользил его рассветный взор, И раскрывался снов секрет: Покуда жив — понять спеши, Чтоб навсегда не умереть, Что мир — метафора души!.. 4. Братья Он чьи-то взоры ощутил — И оглянулся: на него Смотрели Жители Светил В поруке неба круговой. Слепил Платон сверканьем слов, Ввергал Шекспир в крутой восторг, И разрывал завесу снов Великий мистик Сведенборг. И в жарких залах зрелых лет Он громко говорил о них — В их круг воспринятый поэт, Наследник, брат и ученик… 5. Хвала О миг, застывший в полноте, О мысль безмерная моя, О берег пляшущих детей Для тленных лодок бытия! Пусть миг за мигом исчезал, Пусть век вселенная спала, — Ее проснувшимся глазам Открылось, как она светла! Как пыл воюющих морей, Всевидящий, сгущенный глаз — Она из памяти моей Твореньем новым излилась. И Ты, Отец, к стране иной Меня провел сквозь этот мир, Ты дал мне пить любви вино И хлеб страданий преломил, И я, смешав хвалу и грусть, Губами луч зари ловлю: Я ухожу, нет — остаюсь! Я умираю, нет — люблю!.. 1977 |
* * * Александру Вустину Над Иоганном-немцем Все ниже небо виснет — Так смерть играет с сердцем: Набросится — и стиснет, Но, отпустив, забудет, Когда окликнет Бог, И вновь катает судеб Запутанный клубок… А ты решил, что просто Царить в крамольном теле, Считать по вдохам — версты, По выдохам — потери, Гореть созвездьем Рака В июле золотом, Кричать во сне от страха И забывать потом… Листай, листай страницы И жди, что боль с любовью Подробно разъяснится В обширном послесловье, Но книга — не такая, И к ней пролога нет, И краткий день сверкает, И вспыхнет черный свет… 1977 |
Гроза Гроза подходила негромко, Но пристально и деловито, На слух разнимая в потемках, Что смешано и перевито. Садовник, средь сумерек поздних Вошедший проветрить аллею, Твой взгляд задержался на розах, Запахнувших, благоговея. Постой же еще хоть минуту, Окинь меня взглядом хозяйским, И душную, плотную смуту Сними — по привычке, без ласки, Как ветку, повисшую круто… 1978 |
Заклинание Откройся, город, и в дрожь меня брось, Как льдинки оземь кидают с размаху, Как по облакам поверяют свой рост Задравшие воздух раскрытые маки! Откройся, город, закутанный в страх, Случайных встреч лейтмотив сокрытый, Средь желтых поминок, на черных пирах Судьбы просеивающий сквозь сито Внезапных убийств, объяснений в любви, Игры в королевств исчезающих карты, — Откройся, город! Ты видишь — львы Бронзовые потянулись к закату… 1978 |
Театр Как секунды очерствели! Пусть раздвинутся в веселье Рукоплещущей волной — Мне тебя сыграть дано! Мы пришли сюда из рая, Отражаясь и играя, И шуршит безумья шелк: Кто искал — и не нашел? Взвейся, занавес шуршащий, На миру погибель слаще, Мы из рая — и назад… Отразись в моих глазах! Как молчим непоправимо… Мяли травы Херувимы, Умирая день за днем… Ближе… Ближе… Соскользнем… На Фавор спеши подняться, Чтобы с Вечностью обняться, Воскресать и умирать, Отражаться и играть! Как столетья ни громоздки, Но они легки — подмостки Человеческих зеркал… Кто нашел — и не искал?.. 1978 |
* * * В безродный ум, закрытый наглухо, С попутным воздухом, нечаянно, Ворвутся луговые запахи — И память отомкнут начальную, И детство шаткое раздвинется, И век слепой, и пост коричневый, И строй тревожных башен Вильнюса, И смерть сырая и фабричная. И звезд смешенье. И рождение В стране, где ясень — словно заговор. Мысль умерла. И только тень ее Древесными цветет зигзагами. Себе я выберу в товарищи Во тьму вещающего Одина — И пряный запах, раскрывающий Безмерный мир, в порыве пройденный. 1978 |
* * * Сложившись вдвое, птицы падали, Теряя слух, теряя вес, В твою расколотую надвое Тарелку свадебных небес. Мой взгляд следил крушений крошево, Набеги океанских орд На город черный, властно брошенный Ветрами смут на смертный одр. Морской народ, звеня колючками, С червонных чащ сдирал кору. С далеких звезд сходили лучники — Двенадцать братьев на пиру. 1978 |
* * * Мы пришли расставанье измерить Эхолотом беззвучного плача. Мы закончим, что Иов начал, Перестав удивляться и верить, — Как его соседские дети Не узнали, друзья — забыли, Как устал он просить о смерти — И просил о пригоршне пыли, Пустотой ночной осенен… И смеялся над ним Орион. 1978 |
Мифы ‹Из цикла›
‹1› Нарцисс Как тот цветок и отраженье страсти В невозмутимом озере зрачка… Как свет, упавший в зеркало с обрыва, Свое лицо в воде разъял на части, — Так мудрецы, державы и века Запомнили безумца взгляд счастливый, И трепет в предвкушенье высшей власти — И гордую улыбку Двойника!.. 1978 |
‹2› Фаэтон …Все закружится внезапно, И ускорят кони шаг, И покатится на Запад Опаленная душа. Но всеведенья свобода В ней, как море, поднялась, — Как дыханье небосвода У твоих огромных глаз… 1978 |
‹3› Гиацинт …Гремящим ударом диска Созвездья сдвинуты с мест, И небо чрезмерно близко — В осколках лежит окрест. И я, истекая кровью, Склоняясь душой к ручью, Невиданной, нежной новью Из крови своей встаю… . . . . . . . . . . . . . . . . …До нашей встречи, Аполлон, Во времени бездомном Я замутненным был стеклом И сомкнутым бутоном. И я молил тебя: «Согрей!» — И вкруг луча обвился, А ты учил меня игре, Чей строй превыше смысла, И ты глядел с пустых высот, Мой обрывая выдох, — Так смотрят пчелы, чуя сок В цветах полураскрытых… 1979 |
Осенний поезд А когда подымается дым После каждого слова, И вокруг, словно смерть, недвижим Хмурый воздух соловый, Непослушными пальцами мысль Не удержишь — уронишь… О, зачем ты столетьями тонешь? Хоть сегодня — очнись! Если холод иглою прошил Загустевшее сердце, Если в небе давно — ни души, Если некуда деться, Кроме этой звезды земляной, Лубяной, заскорузлой, Если судеб не рубится узел, — Хоть не плачь надо мной. Мир сгущенья и таянья. Мир Той любви неоткрытой, Для которой и рай был не мил, От которой защиты Нет во тьме гробовой, и нельзя До конца расквитаться… У одра холодеющих станций — Загляни мне в глаза. 1978 |
Скворец Под крышей, где в лунный торец Сосны упирается хрящик, — Последний великий мудрец, Последний скворец говорящий Живет и не знает невзгод, Смеется над городом старым, И целую тьму напролет Свистит нерасставшимся парам. — К тебе бы дорогу найти, С тобой подружиться, насмешник! — Ну что ж, разбегись и взлети Над садом в цветущих черешнях! — А если не в силах летать Мой разум упрямый и косный? — О чем же тогда нам болтать? Не сбудется наше знакомство. И вот уже наперерез Бежит обезумевший ветер. — Последний великий мудрец В любви отказал и привете. 1979 |
Сын Ивана Грозного Тоска возвышалась над ним, словно город, Пехотою слуха осаждена И конницей зренья штурмуема. Но выкрик жезла был как молния короток — И новая жизнь налегла, ледяная, И больше слова ни к чему ему. Так смерть подошла — ледяною Москвою, Огромными башнями будущих эр, Висящими вслух над соборами, — Москвой, на столетья прохваченной хворью — Насквозь. Как отцовский тот пепельно-серый Взгляд, что водой голубой ему Струился сыздетства… Но голос сожжен до конца, Наследное выбрав имение В том теле: он тезка безумца-отца, И в смерти безумен не менее… 1979 |
Эль Греко Над городом — покров столетья сизый, Дымится миг под конскою подковой, А небо снизошло — и смотрит снизу Глазами обнаженного святого. И, кроме ветра, нет иного крова. А всадник в грозовом просторе тонет — Еще не понял, но уже задумчив, Лучом любви из будущего тронут. И в этом веке он — один из лучших. На панцире его играет лучик. Печален конь, во взоре отражая Свинцовые пейзажи Освенцима, И черный воздух полон слезной влаги. А всадник острие красивой шпаги Рассматривает, про себя решая, Возможны ли беседы со святыми… 1979 |
Возвращенье домой Хвойный вечер утешенья и защиты, Небо душу облекло — огромный плед, Деревянная калитка в сад сокрытый, Жизнь трепещет, как в листве фонарный свет. Вот я снова здесь. Я возвращаю Слово, В детстве сумеречном взятое в залог. Слышу, как в другой стране рыдают вдовы, Как, смеясь, растет в дверях чертополох. Я хотел в столетье этом не собою, Но несчетными рожденьями прожить. Ночь трясло. Шатало землю с перепою. А сейчас цветок спросонья чуть дрожит. Я бывал в смешенье судеб сразу всеми — И в отчаянье спасенье узнавал, Был прологом и узлом в земной поэме, Открывал страстей всемирный карнавал. Не чуждаясь унижения и славы, Я в соборе и в ночлежном доме пел, Босиком прошел весь этот век кровавый, И от казни уберечься не успел. Вот я снова здесь. Я возвращаю Слово — В детстве явленную тихую любовь. Погляди, Учитель мой белоголовый: Даль созвездий — это свет моих следов. 1979 |
* * * Там, над Летой — ветряная мельница: Это время медленно и страстно Перемалывает в пыль пространство, В россыпь звезд. — А ввысь на крыльях ленится Вознестись. Оно стоит на месте, И, вращая ливнями и лунами, Хочет душу размолоть в возмездье За беседы с птицами безумными. Там, над Летой — ветряная ягода В холодах созрела и повисла: Это ум несет желаний тяготы, Это мысль вращает страхов числа. Над рябиной каменной, осенней — Звездный ком с измятым скорбью ликом, Что постиг духовность не по книгам — И уже не чает воскресенья… 1979 |
* * * Ты не смотри на строфы свысока: В контексте жизни каждая строка Моих стихов звучит совсем иначе — Та тянется, как детская рука, К лучам звезды. А та, как ветер, плачет. А вместе все они наверняка Любого буквоеда озадачат. Но ты на путь щемящий оглянись, Где время ливнем устремлялось вниз — И зеркала для неба создавало, Ты отраженьем облака пленись В одном из них: ведь, как ни заливало Край муравьиный, а льняная высь, Двоясь в воде, покой торжествовала. Вгляделся? — И запомнить поспеши Соотношенье тела и души, Как мне оно в толпе стихов открылось: Хоть мир звенящий — в хаос раскроши, Хоть обнаженным петь взойди на клирос, — Что гром — зимой, что взрыва сноп — в глуши, Тебя настигнет насмерть Божья милость!.. 1979 |
* * * Метель осыпает несчетной казной Базар приутихший. И сразу повеяло Той площадью людной, с толпой ледяной, Где головы рубят за веру, — Жестокой, глухой, корневой стариной, Где смерть, словно ветер, проглотишь, Где жизни крылатой, где жизни иной Завистливый зреет зародыш. И кто же раскусит столетья спустя, Что казни подобны аккордам, И баховской мессы бессмертный костяк Окреп в этом воздухе твердом?.. 1979 |
Исповедь
Я в город вхожу. Я в предсмертные, в первые крики,
Дрожа, окунаюсь. В густом многолюдье окон,
На лестничных клетках — и клетках грудных, где великий
Вращатель созвездий пирует веков испокон.
Я в город спускаюсь. Реки разноцветные блики
Меня леденят. И в воде вразумляющей той
Меж вечных домов словно ветер проносится дикий —
Бездомные судьбы с цыганской своей пестротой.
Я строю дыханье — я вникнуть едва успеваю
В прохожего речь, и обрывком величья она
Доносится следом. Я каждым отдельно бываю.
Заслуги деревьев на мне — и умерших вина.
А возрастов смена — тиха, как звоночек трамвая,
А старость колдует, к секундам сводя времена,
И Лестница Иакова, Млеющий путь задевая,
В бушующий город безвыходно вкоренена.
Война разразилась — и снова сменяется пеньем,
А зори над жизнью мелькают, подобно ножу,
И души идут в темноте по гранитным ступеням.
…Я в город спускаюсь. — Я к небу в слезах восхожу.
1979 |
Сократ …Сознанье угасает. Напоследок Я говорю: блажен, кто насладится Земной печалью более меня. Кто площади, базары городские Страстней, чем я, прижмет к своей груди. Кто с отроками не прервет беседу, Окликнутый завистником. Кто локон Упругий, юношеский, золотой Не выпустит из рук под взглядом Мойры. Кто Гению, живущему в предсердье, Осмелится не рабствуя внимать. Сознанье угасает. Что же вы Столпились, не скрывая слез и жалоб, У в забытьи поющего огня? В последний раз погреться? Но к чему Мне ваши сожаленья? Вы живете Постольку лишь, поскольку мыслю я. Сполохи мысли пир свой завершают. В них догорают города, событья, Любимых лица, недругов слова… Асклепию, друзья, сегодня в жертву Зарежем петуха — за исцеленье Души — от тела, мыслей — от надежд!.. Сознанье угасает. Горечь Стикса Нахлынула, смешавшись с вашим плачем… — И вас как не бывало!.. Да и с кем Прощался я? В какой собрался путь В столь поздний час? К какой олимпиаде Мой приурочен срок? Какой народ Дал речь взаймы бездомному сознанью? Была она певуча, иль груба?.. …А звезды все растут, немыслимо красивы! И прежде, помню, я в какие-то прорывы Их видел, и была картина не такой… Но я от прежних мест, как видно, далеко. 1979 |
* * * И не вини, и не вмени, Ты понимаешь? — Целый город, В цветенье свадеб, именин, И каждой осенью — расколот На боль и цвель отдельных лиц И листьев. — Судьбы разобьются… Откуда только вы взялись, Завистники и правдолюбцы, Какой составили букет Из листьев желтых и лиловых, Средь гордых дам в нарядах новых — Кто плачет, догола раздет? Ах, это плачет ваша жизнь, В ров общий брошена нагая: Над ямой мостик. — Не держись, Уже перила пахнут гарью. Сжигают трупы. Души жгут. Стеклом венецианским судьбы Царей еще блестят минут Пятнадцать. — Воздуха глотнуть бы Глоток!.. Но — только черный дым… И если мы явились после, — Не верь. То призрак. Мы летим Без опозданья к ночи в гости. Не осуди. И не вмени Безумных слов, решений быстрых. Мы — гарь. Мы не были людьми С тех пор. Участьем — не томи. Не обвиняй в бездушье — призрак!.. 1979 |
Гостиница …Хозяйка скоро сгонит. Говорит — Мы ей не платим. Кто-то черноусый В покои наши въехать норовит. Он больше нас ей, видимо, по вкусу. Причина, верно, в этом. Да и сроду Ей не платил никто. Скажи — за что? За то, что потолок — как решето? Что по ночам хозяйка греет воду И всех нас будит? Жалуется — мало Ей, видишь, денег… Если б кто платил — Она б, небось, ночами не стирала. Ты, правда с ней ни разу не шутил, Да и вообще — мы держимся с ней хмуро, Но это я исправить не берусь: Мне если что не нравится — фигура, Иль смех претит, — у каждого свой вкус, — Я не могу, как хочешь… Притворяться И комплименты дамам расточать Из выгоды!.. Что ж — смена декораций! Придется, друг мой, заново начать. Ну, что? Да ты, как вижу, нарядился — Манишка, галстук, клетчатый жилет… Сказать по правде, я ведь здесь родился, И прожил, худо-бедно, столько лет… Куда же мы пойдем? Кого мы встретим? Кто приютит в осенний холод нас? А впрочем, я смущен вопросом этим Напрасно. Поглядим. Всему свой час. Пойдем себе, на дудочках играя, Вдоль тракта, и забудем путь назад. Пусть рай не ждет, — не заслужили рая, — Найдется угол. Я не верю в ад. Хозяйка нас проводит. Обернемся — И ну махать! А скроется из глаз — Как думаешь: всплакнем? Иль улыбнемся? Ведь как-никак, а Жизнью звалась… 1979 |
Твое дерево — Ты знаешь, сумасшедших было много. Но был один настолько воспален Идеей, будто он — Наполеон, Что убедил весь мир. В него, как в бога, Поверили. И он завоевал Европу. Но в России вдруг очнулся — И усомнился… Тотчас покачнулся — И полетел в зияющий провал. Но падая — поверил, что живет На свете. И настало избавленье: Он оказался на Святой Елене И там включился в звездный хоровод… …Ты ни признаний, ни имен, ни воплей На нем не режь. Пусть царствует оно, Ветвями в небеса вкоренено. А если в землю, — высохнет, как вобла. 1979 |
* * * Гул солнечный. Движется воздух, И жарко двоятся стволы. Высокий и стройный подросток, Чьи мысли, как небо, светлы, Внезапному замыслу детства Не вызреть и не зачерстветь… Прорыв возрастных соответствий, И смерти, и времени. Свет — И в нем стихотворные строки Впервые подобны лучам. Высокий и хрупкий. Высокий, И небо течет по плечам. Безумная жизнь пронесется, Притянет воздушная высь — И скажешь, сгорая: от солнца, От солнца стихи родились! От близости неба. От жара Страстей, пробужденных в крови Сверканьем влюбленного шара. — Он падает… Падай! Лови!.. 1980 |
Метампсихоз Прохожу — роняю сигарету. Наклоняюсь — озеро у ног… Я в парижском переулке где-то… Я в горах. — Бегу к дверям: звонок! Величавы горные озера… Свечка. Схожий с мошкарой ночной Почерк: «Не перенесу позора. Все открылось. Ты — всему виной…» Голубого полдня водопады, Яркий трепет горного листа, Погодите… Разобраться надо… Гаснет свечка. Улица пуста. Я — виной?! Мутится взор… Но кто я? Тишина сгущается, звеня, Лист плывет по озеру… Пустое! Есть волна и небо. Нет меня… 1980 |
Испания С неопровержимостью цветка, С арагонской радужностью ткани — В небо растворенная рука Всех твоих провидческих исканий! В самобытной горечи морей, В мужестве дуэли ураганной — Укрепи, восстанови, согрей Разумом покинутые страны! Пусть в гигантской кроне, как в руке, Синевою пристальной упьются Мудрецы — из тыквы, налегке, Короли — из битвы, как из блюдца, И крестьяне замки возведут Из нестройных ежедневных пахот, И потомкам вынесут на суд Золотых веков зеленый запах… 1980 |
Руфь И небо зарделось о ней об одной — Оставшейся там, за кирпичной стеной. За проволокой Руфь, словно роза меж терний — Кровавой звездой во вселенной безмерной. Народы и страны — потомки святой — Раскрылись, как раны, дымясь пустотой. Той пагубы ради — никто не родился. Мессия во взгляде ее заблудился. Ни ада, ни рая. В забвении — рай. Резвись, забывая, и в мячик играй… 1980 |
Лот Я, быть может, последний, Кто вас помнит, хранит ваши лица В крыльях памяти, в перьях напева, — Скрипы лестницы летней В стеклах полдня мечтали продлиться, Но стемнело безмолвно, без гнева. И последние ноты Втянет воздух ночной и холодный В забытье прорастаний посмертных. — Только в сердце у Лета Раздвигается город бесплотный Торжеством вакханалий несметных… 1980 |
* * * О Лао-цзы, мой друг любимый, Сказавший правду столь давно: «Лишь хрупкое — неколебимо, Все прочное — обречено!» Весь океан со звездной башни, Наверно, не крупней слезы, Но мы — внизу, нам очень страшно… Хоть слово крикни, Лао-цзы! 1980 |
Смерть на улице Не хватило дыханья, и к двери пришлось прислониться, И блуждала душа по окрестным проулкам, пока Ей в любви признавался надменный атлант белолицый, Что поддерживал своды предсмертного особняка. И последней листвой тополя призывали — остаться, Но в эфир потянуло, в густой, симфонический мрак, Где в дурном разногласье клокочущих радиостанций Песню детства тянул, опоздав на полвека, «Маяк»… 1980 |
Москва — Китеж Только пастбище белого стада Душ пугливых и кратких в пути: От разлада до снежного сада — Город полуприкрытого взгляда Из-под озера сна, взаперти. Так и вспомнятся строгие стены, Оплетенные клейкой травой, Эти площади — выплески пены, Растворяющие постепенно В цепкой поросли выговор свой. Здесь мы бегали в детстве когда-то, Водной гибели не осознав, По путям Грановитой палаты, По годам, по Стране-Без-Возврата, Сжатой желтым узорочьем трав… 1980 |
Послесловие Был вечер — нестройного лета итог. Кончал мотылек свой последний виток Над лугом. И в лиственный ворох, Как звуки, вплетались обрывки цветов, И сохли кусты разговоров, Говоренных в долгие светлые дни, Когда во вселенной — куда ни взгляни — Слетаются эльфы на танцы, Склоняется небо к аббатству Клюни Без долгих дождливых нотаций… Но длился исход доброты и тепла, И Божья рука не сквозь море вела, Не к обетованным нагорьям, А к собственным душам, сожженным дотла Грехом первородства и горем, К осеннему ропоту, к снам наяву. Ты видишь — забыв о земле, я плыву По хмурому морю избранья, Склоняя недожитой жизни главу На иволги голос ранний. Ты знаешь, конец мой не будет жесток, Поскольку багровый склонился цветок Над пропастью памяти… Где-то Ведет Моисей племена на Восток, И длится палящее лето… 1980 |
Учителя Принимались учить нас, Исходя из готических мер, Шельмовали античность, Эпикура — распутства пример, С нами в прятки играли, Заставляли глаза закрывать В разожженные дали: За словами вставал Бухенвальд — Лес безлистого бука, Незабытых, надмирных обид. Кровью тени аукай — Лишь на кровь отзовется Аид. Вот по кровлям, по доскам Гулкий шепот, ветвясь, поскакал — Это Моцарт с Чайковским В нашу честь пьют последний бокал. Вот он пуст и расколот — Удлиненной глазницы хрусталь. Нары светятся. Город Вознесенных число наверстал. …Продолжали учить нас, Исходя из аттических мер, Трактовали античность, Эпикура — бессмертья пример… 1980 |
|
| | | | | |
|
|
|