Из книги «Воздушные персты» (1997–2003)

* * *

Осень — свобода от суеты.

Небо глядится в воду.

Ты — это я. Я — это ты.

Так отраженье дарит свободу.

Так отраженье дарит простор,

Бездну и высь душе осенней:

Холмиком каждым, каждым кустом

Роща в пруду обретает спасенье.

Кто отразился — тот и живет.

В небе и водах. Памяти. Взгляде.

Свет окликает. Осень зовет

Ветру открыться, радости ради.

1997

Саул

С Причиной Мира сердцем слит,

Едва лишь струны тронет,

Стихом сверкающим Давид

Недуг Саулов гонит,

Над черным духом власть беря,

Над завистью и ложью,—

И сердце мрачного царя

Влечет сиянье Божье…

Но миг — и сердце за свое,

В нем злоба и обида:

Гул — и тяжелое копье

Летит, летит в Давида…

Так перед миром, о Поэт,

И ты возносишь слово,

И без него спасенья нет,

И света нет иного,

Но память полнится твоя

Железным смутным гулом:

Кто уклонился от копья

Из певших пред Саулом?..

1997

«Мой дом — бесконечность»

* * *

Цветы мои, кусты, друзья мои растенья,

Наперсники моих недолгих летних дней!

Как поклонюсь я вам, пред тем как зимней тенью

Сбегу на Леты брег, в бесцветный край корней!

И там, в молельне тьмы, в молчалище Аида,

Где над бессмертьем душ — небытия ледок,

Простится боль земли, забудется обида,

И лишь порой о вас прорвется слабый вздох:

Как с каждым днем весны не мог вам надивиться,

Как с вами я сливал дыханье по ночам.

И в непробудном сне узнаю ваши лица,

Глаза, чей нежный взгляд, живя, не замечал…

1997

* * *

Высокий слог, священный слог!

Веленье Выси после ливня

Земным садам: «Чтоб вы цвели мне!»,

Озона грозовой улов.

Дух долго к дольним привыкал:

В парижском парике сенатор

Челом склонялся, если надо,

Но шел душой по облакам.

И снова сложится из них

Улыбка мальчика и старца,

Который Вечности не сдался

И тайну Времени хранит.

1997

* * *

Сражен красотой цветов,

Я верить Офитам не стану:

Цветы создает Любовь —

Божественный Свет первозданный!

Ты чувствами разум затмил?

Ты с Истиной сердцем не ладишь?

Но вот тебе довод — жасмин!

Попроще? Ну, ладно — ландыш!..

1997

* * *

Скопленье согласных — толпа громоздящихся скал,

Зияние гласных — влекущая горная пропасть,

Но точное слово, которое с детства искал,

Внезапно звучит, повергая в неверье и робость.

О гость этот поздний и верный, желанный, чужой,

Рожденный из ритма и в юности не посетивший!

Меж явью и сном он проходит осенней межой.

А ночь все настойчивей, солнце все тише и тише…

1997

* * *

Когда небольшие удачи

И бешенство бурь отживу,

Когда отсмеюсь и отплачу,

И — лучиком сна в синеву,

На флоксах прозревших и мокрых —

Живых остановится взгляд,

И, хитро сощурясь, биограф

Придет выкорчевывать сад:

«Мол, многого он лишь хотел бы,

О прочем и думать не мог,

И не было корня и стебля,

И не распустился цветок.

Тому не поверим, а это —

Как иносказанье поймем…»

Но лучик небесного света

В саду заиграет моем,

Тот лучик сквозь облачко пыли

Домчит непостижную весть:

«Молчи, ибо все это было,

И — можешь не верить, но — есть!..»

1997

Державин

Запах дичи пьяняще-зажаренной,

Розы дух, декабрю вопреки,

Жизнь стиха — продолженье Державина,

Громовое продленье строки!

Отгремело, и зимняя ночь еще

Благоверно-метельно-тиха,

Но в заморском и диком урочище

Режут небо прозренья стиха.

Мне блеснут — пред кончиною, на ночь ли —

В уши молнией эти слова:

Щедрым даром Гаврилы Романыча,

Вышним даром Россия жива!

Если к речи надмирной оглохли мы

И забыли в смертях, кто за кем,—

Гавриил отразится сполохами

В грозоватом ее языке!

О богатство! О стол неветшающий

Искрометных видений и вин!

И воскреснет страна, и душа еще

Обновится в стремглавье лавин,

Окунувшись в соборно-сонорное

Величанье Творца и стихий:

Май вернется — и громы и молнии

Возвестят, что воскресли стихи!

От торжественной оды —

К пасторали сладчайшей,

То под гулкие своды,

То в светящую чащу

Переходят пииты:

Каждый к буре готов,

И веночки им свиты

Из посмертных цветов.

Вот и мы наряжаем

Душу сменой сезонов:

Запрягай же, Державин,

Слов бесплотно-весомых

Громовую карету —

И езжай напролом

В Государство Рассвета

Сквозь веков бурелом!

Путь знаком — и неведом,

Цель близка — и далече,

Туча тяжкая — пледом

На озябшие плечи,

Словно мы угрожаем

Зимней вьюге войной:

Но и с ночью, Державин,

Выпьем с ней по одной!

Словно мы им помехой —

Туче, вьюге, зиме,

Словно альфа с омегой —

В этом вое и тьме,

Словно мы остужаем

Их стремленья и страсти…

Все равно мы, Державин,

Не признаем их власти!

Вот взгремели колеса —

И помчалась квадрига:

Выпьем даже с безносой —

Ради светлого мига,

Даже чокнемся с нею —

Пусть хоть лопнет бокал,

Ведь и дух наш, пьянея,

Лишь бессмертья искал!

Ни проклятий, ни зол им

Не оставим, Державин:

Мы их светлым Глаголом

Навсегда окружаем,

Обступаем их Светом —

Смерть, и злобу, и ад,

Расцветающим Летом —

Зимней зависти хлад!

1997

Тайная вечеря

«…Но кто испил Глагол,

Кто Дух и Жизнь вкушает,—

Тот пребывает в Нем,

Тот озаряет ум и сердце воскрешает

Целительным Огнем!..»

…Последний замер звук.

Ученики молчали,

И время вспять пошло.

Но римляне вошли — и тернием венчали

Учителя чело…

1997

* * *

Вот, осененные величьем,

В закат вступают облака,

И мы опять ушедших кличем

С тобой, печальная строка!

И вновь смириться с их уходом

Не можем, да и не хотим,—

За ночью ночь и год за годом

Вослед им плачем и летим…

По всем мирам крылами шарим,—

О, нас бы кто вот так искал! —

И вновь о Смысле вопрошаем

Во тьме магических зеркал.—

Но нам в ответ — все тот же шепот:

«В лучах и бедах кратких дней

Душе доступней Высший Опыт.

Ищите сами — вам видней!»

1997

* * *

Простор и прадед океанский,

В тебе ярится Солнца лик,

Ты с жаркою взираешь лаской

На материнский материк:

Пропитан бурями, просолен

Небес мятущимся родством,

Ты всеми душами доволен

И близок с каждым существом.

Ты их смиренье и восстанье,

Рассвет и отсвет грозовой —

Приемлешь, ибо помнишь тайну:

Они — из сердца твоего!

1997

* * *

От восстанья стихий четырех,

От всемирного грозного гула

Ангел радостный не уберег,

Бурной бездны душа не минула:

Сколько страхов, утрат, сколько ран,

Скольким веснам «прости» говорила,

Чтоб сверкающий глаз заиграл

Сотней граней в руках Ювелира!..

1997

* * *

…Их губ, ловящих ветер лета,

Еще никто не целовал,

Еще их песенка не спета:

Они поют твои слова.

И пусть им многое неясно,

Пусть сумрак затемняет суть,—

Еще стихи твои так властно

Ничью не наполняли грудь,

Ничье не волновали сердце:

Они для Неба созданы —

И этих мальчиков соседских

Печальной и святой страны…

1997

* * *

О завязей майских подробность,

Венчание трав разноцветных

И общего неба огромность

На брусьях недвижного ветра!

О гибели льдистой забвение

И возобновленье любви,

О Духа продольное веянье

В строительных сваях травы!

Вы сами меня пригласили,

Вводя в светлолиственный транс,

В крылатое время России,

В озер круговой Ренессанс,—

Так будьте участливы к гостю,

И вместе с последним «прости»

Рассветную лесенку сбросьте —

Из времени в Вечность взойти!

1997

* * *

Все это не было древностью —

Все это было весной,

Неба влюбленного бледностью,

Зеленью доли земной.

Там распевали с насмешкою

Клинопись песен живых…

Детство, безмерность шумерская,

Как от тебя я отвык!

Как неказисты и скомканны,

Годы последние, вы —

Перед табличек обломками

На языке синевы!..

1997

«Мой дом — бесконечность»

* * *

Одно лишь движенье — и только-то,

Но птичий торжественный ствол,

Дремотно священствуя, к облаку

Поющие руки возвел.

К вершине родами и семьями

Сбегаются листья хвалы,

И нет над ним власти у времени,

У грома — разящей стрелы.

Как ратник, вздымается дерево

Над змиевой плотью реки,

И лишь отраженье в воде его

Дрожит, раздвигаясь в круги.

Душа! В этом временном трепете

Дробишься и плачешь — не ты:

Ты хор многокрылый и ветви те,

Ты клен у бедовой воды.

1997

Крылья

Да, вышняя Мудрость безбрежна,

А наша смешна и мала.

Но Полночь разгладила нежно

Ее четыре крыла,

И детское шепчет имя,

И пестует, к небу стремя —

Как маленького Серафима

С невыросшими двумя…

1997

Шелковая ширма

‹Из цикла›

Роману Дименштейну

‹1›

Может быть, китайцы и японцы

Сообща меня чему-нибудь научат?

Ночью — только света, что в оконце,

И заря, запаздывая, мучит.

Я хочу исчезнуть — и остаться,

Так пройти, чтоб не стряхнуть

пыльцу с расцветших яблонь:

Может быть, подскажут хоть китайцы?

Ими опыт умиранья набран…

1997

‹2›

Мне на облако взойти слабо́,

А тем более — узреть Ли Бо.

Вот он замер меж ветвей черешни —

Белоснежный, праздный и неспешный.

Вот кивает, в прошлое маня,

Вот он чашу по́днял за меня…

Но исчезло тело, нет и тени:

Это ветер. Ветер и цветенье.

Да, простите. Никого здесь нет.

Это — только воздух. Только свет.

Это сад, от пятен снов рябой.

Сколько сотен лет, как нет Ли Бо.

Ни лица, ни звука, ни примет…

И стои́т Ли Бо, в Ничто одет.

1997

«Мой дом — бесконечность»

‹3›

Все напрасно, зови — не зови,

Осень тучу на плечи кладет,

И тропинкой ночной Бо Цзюй-И

Не придет.

Что твой зов — сквозь молчанье лесов

И журчанье веков?

Сквозь асбестовый сказ мудрецов

И неистовый пляс дураков?

Не придет — чья тропа далека,

Чья толпа — облака,

Синих звезд не расширит зрачки,

Не протянет руки.

— Вдоль по прошлому-реке

Плыла лодка в Никуда,

На волне и на песке

Не осталось ни следа…

Не придет… Но надежда одна:

Что огни ты не гасишь свои,

Сквозь бамбуковый занавес сна

Зорко смотришь — и ждешь Бо Цзюй-И…

1997

«Мой дом — бесконечность»

‹4›

…И плакали крестьяне и ваны,

Повторяя ту же строфу

Полной весеннего очарованья

Песенки Юэфу.

А певички кружились, как мотыльки

На солнце после грозы,

И были столетья легки

С легкой руки Лао-цзы…

1997

‹5›

О разлука в день цветенья яблонь!

И тепло, а мы на солнце зябнем,

И светло, а мы во тьме великой:

Журавлей осенних слышим клики.

Поворот — надежда пропадает,

Все цветет, а сердце увядает,

Исчезает вешняя долина

В пустоте кромешной Дао дэ-цзина…

Лао-цзы пересекал границу,

Дописав последнюю страницу,

С ближними и дальними прощался

И в туман вечерний превращался.

Вот и мы за ним — бесследным — следом:

Свет и звук ушли, и путь неведом.

О средь полдня — полночь! О разлука!

О Земля и Небо друг без друга!..

1997

«Мой дом — бесконечность»

Летний улов

‹Из цикла›

С. Комиссарову

‹1›

На зренья дощатой повозке я

В именье зимы увезу

И августа светы Фаворские,

И страсти июньской грозу.

Там, бывшее бережно пестуя

При низкой январской свече,

Вновь стану читать эти вести я —

Один, просветленный, ничей.

И снова Иное, Незримое

Задаст свой тишайший вопрос:

То ль юность увидел сквозь зиму я,

То ль иней сквозь бешенство гроз?..

1997

‹2›

Снова время раскололось

На «всегда» и «никогда»,

И упавшего плода

Я услышал нищий голос.

Глухо прозвучал в ночи

Голос яблочный познанья,

Зла и блага заклинанье.—

Бедствуй. Радуйся. Молчи.

Плод, сорвавшийся с ветвей

Жизни целостно-небесной,

Здесь, в разъятости безвестной,

Тьму вбирай и росы пей!

Сожаленья вздох вдали:

Первозданный Свет ослаблен

В высоте Эдемских яблонь.—

Мы когда-то там росли.

1997

‹3›

Душа и ночь — единоверцы,

Один взволнованный вопрос

Начертан в облаке и в сердце

Колючей клинописью звезд.

Явь сожжена. Лишь дыма клочья —

Над навью вавилонских плит.

Душа вошла в святыню ночи,

И ночь в душе молитву длит.

Со тьмою мысль и воля слиты —

И то, что вне, и что внутри,

Пока не пал на зренья плиты

Луч разделяющей зари…

1997

* * *

Прикосновение ненароком,

Славянский глаз и библейский локон,

Слово превыше смысла и звука —

Это ночное свидание с Блоком,

Встреча души с запредельным Сроком,

Речки-судьбы золотая излука…

1997

* * *

Пижма, полынь, чернобыльник,

Тысячелистник, ромашка —

Дети доро́г наших пыльных,

Судеб, ступающих тяжко,

Сны на краю различенья,

Травы на периферии,

Душ безутешных леченье,

Нищие слезы Марии.

Дети бесправных обочин,

Храма туманного сваи,

Ветер колючий — ваш отчим,

Мачеха — пыль полевая.

Осени смутной владенье,

Смертного взгляда отрада —

Средство от страха, паденья,

Жизни недолгой ограда…

1997

«Мой дом — бесконечность»

* * *

Стихи в полслова говорили

И были призрачно-легки,

Сложившись на периферии

Сознанья, веры и тоски.

Того — над бездной — дуновенья,

Где напряженьем струн и жил

Жил жаркий трепет Откровенья,—

Поэт в их строки не вложил.

И низкой радугой повисли,

Цветной калиткой в никуда —

Осколки невзлетевшей мысли,

Ритмичные кусочки льда…

1997

* * *

Шмели остатние летали

С надлуговым церковным звоном,

Как запоздалый комментарий

К жужжаньям, в Лету погруженным.

Подмостки времени дрожали,

В пейзаже пенилась полынь,

Над полем — в клетчатой пижаме

Ходила медленная синь.

И лето, хоть его осталось

На донышке хрустальных дней,

Опять прощалось, возвращалось

И опьяняло все сильней!..

1997

«Мой дом — бесконечность»

* * *

Как снег воротился, и множество нег

Всезрящей зимы… Разве мы

Куда-то бежали, и дальним был бег

От белой обетами тьмы?

Нет, кратко пригрезился свет, и листва,

И ложная весть о весне:

В полях первозданно-слепого родства

Лишь снег уродился, лишь снег.

Лицо рукавом заслоню от мечты,

Ни в чем никого не виня:

На свете остались лишь помнящий — ты,

И снег, позабывший меня.

1997

* * *

…Но это был свет отраженный,

Забывший отчизну свою

И памяти Солнца лишенный

В далеком и льдистом краю.

Но это был свет преломленный,

Не знавший дороги домой

И мысливший самовлюбленно,

Что вечно идет по прямой.

Гордыни дитя мыслельдяной,

Он вспыхнул для смертной игры

И незаживающей раной

Прорезал живые миры…

1997

* * *

Все сложилось, все заворожилось —

Изумляйся, не дыши,

И душа, что в сумраке кружилась,

В светлой замерла тиши.

Вьюга успокоилась, и мысли

Отдыхают от погони

За великой тайной. Вверх ли, вниз ли —

Все у Бога на ладони.

Выпал иней. Контурами улиц

Выткано судьбы предначертанье.

И в одежде будничной вернулась,

Как дворами детства — Жизни Тайна.

1997

* * *

Посвятить ли тебе этот вечер,

Весь в сугробах и звездах больших —

Он касаньем сиреневым лечит

Одичалую осень души?

Посвятить ли тебе этот город —

В нем года, не сгорая, горят,—

Огоньками расцвеченный короб

Ярких снов — возвращенных утрат?

Посвятить ли тебе эти строки —

Все, чем в зимней дороге богат,—

Самый близкий и самый далекий

Ангел мой, мой рассвет и закат?

Но не ты ль озарил этот вечер,

Не тобой ли стихи рождены,

Не твоею ли кистью намечен

Этот город, вращающий сны?

Что ж тебе посвятить я посмею

В кратких днях, в быстротечных летах?

Остается — лишь душу. Но с нею

Ты всегда неразлучен и так…

1997

«Мой дом — бесконечность»

* * *

Родословное древо

Я не дорисовал,

И на веточке слева,

Не заполнен овал.

О знакомый до дрожи,

Но невидимый взгляд!

Не хватает — кого же?

Очи душу сверлят.

Кем он был — этот прадед,

Позабытая близь?

Он ли струны наладит,

Что во тьме порвались?

И глаза не мои ли,

Не мои ли черты

Скорбно канули в Ниле

Вековой немоты?..

1997

Каролина Павлова

Вот и спала листвы завеса

С поздней осени дней моих:

Божьей милостью Поэтесса,

Я услышал твой зимний стих!

В мимолетности сна и риска

Напоследок пьянит вино

Горькой далью того, что близко,

Ведь свиданье и страх — одно.

Лишь скудельное — неповторимо,

Лишь земное. А в небе — все то ж…

Как влекуще-страшна, Каролина,

Облакам — наша здешняя дрожь!

И подобен любовной отраве,

И смертельней крыла за спиной —

Каждый миг нами прожитой яви,

Каждый крах нашей страсти земной.

1997

* * *

Когда во вселенной затихнет

Жестокая битва планет,

И мрак в изумлении вспыхнет,

Взрывая свой внутренний свет, —

О, как будет жаль этих тропок

Средь Богом забытых лесов,

Где краток и вкрадчиво-робок

Любви осуждаемой зов!

Суму свою нищенских песен

И горькую долю свою —

На чем же мы в вечности взвесим,

И чем же наполним в раю?

Меж лилий Эдемского луга

Бесплотным шагая путем,

Когда потеряем друг друга,

Когда навсегда обретем,—

О, чем мы оплачем, оплатим

Наш ветхий, нетопленный кров,

И сможем ли что-нибудь дать им —

Блаженным стадам облаков?..

1997

* * *

«Это было так ярко,

Так радостно было это…»

Сосны баюкают сладко.

А может быть, жизнь земная —

Помарка

В белой тетрадке Света?

Ну, что я знаю?..

1997

Ответ

М. Гимейну

О, шелест лет недолгих —

Дельфийская дубрава!

И все-таки на отклик

Мы все имеем право,

И если углубиться

(А шелест не затих) —

То даже и убийца,

И даже еретик.

Ах, плыть нам в малых лодках,

В ореховых скорлупках:

О вспышки зорь коротких!

О звезд молчанье хрупких!

И важно окликанье

В сгустившейся ночи,

Как ветер, как дыханье

(Хоть сердцем — не молчи!)

Во сне услышим оклик:

Хотим ли, не хотим их —

Подушка в пятнах мокрых

От лет невозвратимых,

От пышущего лета

С приправою зимы,

Где было больше света,

Где было меньше тьмы…

Я твой услышал оклик:

Он в дверь ко мне стучится,

И вот я снова — отрок,

И годы снова — птицы,

И утром травы в росах,

И в сердце столько сил,

Художник и философ,

Моше и Михаил!

1997

* * *

Ни на час не раньше,

Ни на миг не позже:

Радостно и страшно.—

До небес. До дрожи.

Из волшебной дали —

Бубны.— Вальс.— Валет.—

Тот, кого мы ждали

Тридцать лучших лет.

Нет, совсем не рано

И ничуть не поздно —

В этот отсвет странный,

В этот дождик слезный

Заходи и здравствуй,

И за все прости.

Сердце, плачь и празднуй:

Нам с ним по пути.

Светел мрак вчерашний.

Меркнет свет грядущий.

Радостно и страшно

В нашей бедной куще.

Время исчезает —

Впрочем, что нам в нем?

Властный сумрак залит

Ангельским огнем.

1997

«Мой дом — бесконечность»

Иоганн Вольфганг

‹Из цикла›

‹1›

— Послушайте, Иоганн Вольфганг,

Пойдемте купаться на Ганг!

Пойдемте бить в огнеглазый гонг,

Каков бы ни был наш ранг!

Отбросив законы всех конченных Конг,

Упьемся свежестью манг:

Ведь кресла резного удобней — жезлонг,

А жизнь без любви — zu lang!

1998

‹2›

Зари вечерней спала риза

С плеч мира — черного раба,

А Гете все читал Хафиза.

В сравненье с тонкостью Востока

Была действительность груба,

А жизнь — мелка и одинока.

Но, сравнивая с нашим днем

Его ученые занятья,

Мы вспомним с завистью о нем:

Пусть не в персидском пышном платье,

Но в безмятежнейшем шлафроке

Как сладко он полулежал —

И в страстном взгляде отражал

Огонь, зажженный на Востоке!

И как сливались в мысли мудрой

(Для мудреца запретов нет)

Сад ароматов — и поэт,

Вино — и кравчий темнокудрый!

О, как в его душе полночной

Тот соловей Шираза пел,

Как от сочувствия скрипел

Диван тот Западно-Восточный!

…На прошлый век мы смотрим снизу.

Взгляну на Гете — и пойму:

Как он завидовал Хафизу,

Так мы завидуем ему!

1998

‹3›

Ты прав, прозорливый немец:

Ничто не минет,

Все лучшие песни — Месяц

В ладью свою примет,

Домчит до потомков поздних

В златом полете,

Взнесет до потоков звездных…

Ты прав, о Гете!..

1998

‹4›

…Мир охвачен вечной дрожью,

Жаром без границ и мер,

Весь прошит любовью Божьей

И скреплен страстями сфер!..

1998

Твоя рука

«В Твоей руке дни мои…»
(Пс. 30, 16)

В Твоей руке все дни мои,

Страстей моих круги,

И все мои любимые,

И все мои враги.

И тени моих палисадников,

Узорных оград владенья,

И светлые взгляды ратников,

Хранящие от паденья.

И смерть, проходя, не тронула —

Мол, что вам! Резвитесь, летайте! —

Ни гордого ритма конного,

Ни рифмы гарцующей стати.

Когда я зеленой ракетою

Вознесся и вспыхнул, сгорел,—

Сверкая, остались в руке Твоей

Стихи мои — молнии стрел!

1998

* * *

Возвращается явь.— Расстоянье измерь

Через горы, моря и пустыни потерь

До начального Сада извечной мечты,

Где навек неразлучные — детство и ты.

Долгожданного гостя — Свет Вышний — прими,

Да за стол усади с дорогими людьми,

С кем не виделся ты столько снов, столько лет,

С кем надежды вовек на свидание нет.

К непродлившейся речи устами вернись

И несбывшейся встречи перстами коснись:

Вот идет Солнцеликий со взором-огнем,

Упраздняя улики смертей и времен…

1998

* * *

Мир апрельских ветвей изогнут

Так прельстительно по-китайски,

Что и нет иного резона,

Чем по синим задворкам скитаться.

В них с утра закинуто небо,

Мимо страхов, страстей, молитв —

По секундам размеченный невод,

Чтобы душу твою уловить.

1998

* * *

…Что же делать с душою,

Перебившей крыло,

Если стала большою,

Только тело мало?..

1998

* * *

Зима, от которой мы гневно

Уже отвращались к концу

И ждали весны, как царевны,

С которой — не медля к венцу,—

Внезапно вернулась в апреле

Такой белоснежно-святой,

Что мы и вздохнуть не успели:

Все ниц пред ее красотой!..

1998

* * *

— Я не ослышался? Город Вышеславец?

— Да. Дощатый в три окошка вокзал.

Если на свидетелей чуда сослаться,

Так бы никто ничего и не сказал.

Но ведь было! Вы видели эти тени —

Крылатые, вставшие судьбы поперек?

Нет, это для вас сочиненье не по теме,

И оттиска никто в зрачке не сберег.

Запомнил лишь я: каждый профиль, как окрик,

Вонзен в облака над зеленой стеной,

И полдень, как поезд, въезжает в апокриф

О битве Архангела с сатаной!

1998

«Мой дом — бесконечность»

* * *

Александру Яковлеву

Перед звездами дрожь

Превосходит величье земное.

Ты грядущего ждешь,

А оно у тебя за спиною.

Ничего, кроме масс

Светозарной космической пыли,

Кроме тысячи глаз,

Что глядят, но навеки забыли.

1998

«Мой дом — бесконечность»

Вопросы

‹Из цикла›

Даниилу Дименштейну

‹1›

Нет, знанье — не сугробы формул:

В нем сердце, трепет и восторг.

Но как темно, пока не вспомнил,

Как тяжек ледяной острог!

Там все размерено до метра,

Все симметрично и на «Вы»,—

Ни пробегающего ветра,

Ни прорастающей травы!

В ночи беседуем о солнце —

Да только солнце за холмом.

Но миг придет — оно проснется,

Оно взойдет в тебе самом.

И вспомнишь все, что знал заранее,

Что ныне, пламя затаив,

Живет в Евангелье, в Коране

И в снах задумчивых твоих…

1998

‹2›

…Когда былое возвратится,

И детство в комнату вбежит,

Где песня-свечка золотится

И Вечность в зеркале дрожит,—

О снежных сумерках Творенья,

О том, зачем отсрочен май,

У расцветающей сирени

Темно, беззвучно, но узнай…

1998

‹3›

Да, кажется, урок был — биологии,

Но сколь разнообразный и великий!

Там тысячами пальцев душу трогали

Скворцы восторга, солнечные блики.

Усмешки рассекали класс, крамольные,

Как завязи размолвок и романов.

Вдруг — ропот кленов, выхлест синей молнии,—

И гром рыдал, среди рассказа грянув.

…А ты спросил: зачем скорбеть о канувшем —

Оно ведь было притчей и уроком?

— Душа от пониманья далека еще,

В ней только свет и гром из школьных окон…

1998

* * *

О Муза Памяти! Явись ты,

Когда мне шел девятый год,

Среди дубов моих ветвистых

И свежескошенных лугов,—

Взлетев и звезд тугие линзы

Уставя пристально на прах,

Я вспомнил бы иные жизни,

Златые чаши на пирах.

Но ныне, Муза Мнемосина,

На столько весен опоздав,

Одну ты память воскресила —

О детских луговых годах,

Когда я ждал тебя средь мяты,

И резеды, и васильков,

И мог вместить свои утраты

В коробочку из-под значков…

1998

«Мой дом — бесконечность»

* * *

Когда огни блуждали, выхватывая судьбы,

Когда ходили молнии по кругу,

О, хоть сполох ворвался и распахнул мне грудь бы

Навстречу громом вспаханному лугу!

Дышала нервно ночь, приняв грозы зачатье,

И прорезалась мысль в зигзагах веток черных,—

О, если б всем собой мог ливню отвечать я,

Душой умерить страх растений обреченных!

Когда леса кричали, когда грома летали,

Когда блистали тучи и мыслить порывались,—

О, стать бы духом поля, раздвинув душу в дали,

О, стать бы духом грома, кем ночь короновалась!..

1998

Человек

Сергею Кургалимову

Ты весь из света. И, однако,

Как цель творения всего,

Господь вселил частицу мрака

В обитель сердца твоего.

С печалью, ведомой лишь теням,

Со сном, стремящим в Зодиак,

С фригийской флейты темным пеньем

Ты связан через этот мрак.

С лицом Луны. И даже боле:

Он, Кто, как дикий мед средь сот,

Во мраке обитать изволил,—

Сокрыт от всех, в тебе живет.

Таков был замысел, сладимый

В прошитых горечью мирах:

Целительный, непобедимый

И светом не объятый — мрак!..

1998

«Мой дом — бесконечность»

* * *

Когда от кипенья Высших Начал

Мысль моя плотью стала,

И воздух рожденья объял и помчал,

И радуга затрепетала,—

Деревья склонились, шепчась надо мной,—

Толпа светлоглазых Иванов:

Бревенчатый сруб, и уклад дровяной,

И говор вещей деревянных.

И конь-кедровик стукнул оземь хвостом —

Промчаться по кронам охота!

А камень с железом явились потом

И сумрачно стыли у входа.

Я кланяюсь клену, и с дубом дружу,

И с вязом повязан я лаской.

При камне молчу, от железа дрожу,

Их окрики мне не указка.

С березою бережной жажду житья,

Яснею от ясеня мощи…

Что первое приняло в душу дитя?

— О, многое! Целую рощу.

1998

«Мой дом — бесконечность»

Корни

Александру Яковлеву

От ладной избы духовитой —

Клен в дверь, на окошке левкой —

До птиц и садов у Давида

Недолго. Подать рукой.

Порою и сам из угла ведь

Он глянет в лучистом венце,

Подскажет, как стих озаглавить,

Как день продлить в багреце.

Цвет вишен творит славословье

Дню, вновь уходящему в дым.

Хозяин Псалтирь в изголовье

Кладет с поклоном земным.

Дух дома от яви оттаял,

И, в сна возвратясь окоем,

Смыкаются Русь и Израиль

В единстве тайном своем.

1998

* * *

Не точка, не лучей пересеченье,

Но целый малый мир, из света соткан,

Где распахнули зренье темным окнам,

Чтоб видели вселенной назначенье.

Столь целокупно лунное ученье —

Не обрести ни в розницу, ни оптом.

И лишь Мандейцам, Духоборам, Коптам

Дарован отблеск. Малое свеченье.

1998

* * *

Моих лесов дремучее сознанье

Метелью по отчизне разлилось:

Куда ни глянешь — липа, клен, сосна ли —

Все дремлет. Спит страна, огромный лось,

И грезит о пасхальной дальней Правде:

Тогда тепло, и зелень, и любовь —

Все вмиг воскреснет. А сейчас оставьте

Мой день на скуку верстовых столбов,

Предайте снеговых границ провалам.

Тоску и страх на вьюге замесив,

Мы так всхрапнем! Мы век такой заварим,

Что дыбом волоса у ста Мессий!

Ну, отойди же. Не буди. Не мучай.

Неужто сам не чуешь, что таков

Мой жребий — непробудный и дремучий?

Дремучи чаща. Бор. И ход веков.

1998

«Мой дом — бесконечность»

Свиданье

Облако — трон мой,

Море у ног…

Я-то Вас помню,

София Парнок!

Вы-то забыли

Мой вертоград:

Плачи, гробы ли,

Зимы утрат —

Все растворилось.

Полдень глубок.

Вновь одарил Вас

Голосом Бог.

Страстью. Стихами.

Странной судьбой.

Домик над Камой.

Рядом — собор.

Воздух здесь тверже,

Песенней — быт.

Я-то ведь тоже

Жив, хоть убит.

Любо, София:

Солнце и дрожь —

Словно впервые

В мире живешь!..

1998

На заре

Храни рассвет. И молча ограняй

Прожилки дня, как драгоценный оникс.

Как долго пересаживался Кронос

С ночного — на лучистого коня!

Но вот — светло. Огромное стекло

Несет стекольщик — видно, для террасы.

Протер — и в небе заиграли краски:

Одно движенье — утру помогло.

1998

* * *

Я дома. Здесь, конечно, темновато,

Тут странный пир, неодолимый морок.

Но в полумраке я узнаю брата,

Я руки поцелую всем, кто дорог.

Истрачен пыл. Возвращены утраты.

Нет ни Скрижалей, ни тельца литого.

Накрыт на всех обильно стол дощатый,

И место для меня давно готово.

Мне хорошо, хоть я мечтал о саде,

О вечном лете грезил в мире зяблом.

Не уходите больше, не бросайте!

Не надо полдня и не надо яблонь.

1998

* * *

С руки на руку, с руки на руку

Перекидываю уголек.

С луга на реку, с луга на реку

Путь, казалось бы, недалек.

А попробуй теперь пройти его,

Через столько лет да опять —

Легче путь от Рязани до Киева

За ночь майскую миновать.

Встречи юные, встречи лучшие,

Как окликнуть вас, как вернуть?

Годы поздние тяжкой тучею

Застилают на речку путь.—

Как на речку ту на небесную,

На пресветлую Иордань…

Может, знают ребята местные,

Как из тьмы перейти в эту рань?

Помнят ивушки, помнят сосенки,

Как мы с берега — в неба высь:

Было, вроде, все ясно-простенько,

А теперь пойди — дотянись!..

С руки на руку, с руки на руку

Перекидываю уголек.

С луга на реку, с луга на реку

Путь хоть памятен, да далек…

1998

* * *

Ах вы, тропочки-тропинки,

Сера нить веретена,

С гулким лешим поединки

В желтой роще дотемна!

Хитрой осени улыбки,

Бабье лето мехом внутрь,

Где уже не вяжет лыка

Пьяный куст бузинных утр.

Солнца тайные советы,

Шепот вкрадчивый Луны —

Выбрать зиму или лето

Мы осмелиться должны:

Повернуть — и вспять по кругу,

К изумрудным временам,

Или броситься во вьюгу,

Подступающую к нам?..

1998

«Мой дом — бесконечность»

* * *

Много ль надо, чтоб поставить самовар,

Чтоб потише дух январский завывал,

Древний дедовский обряд возобновить,

Из присловий да загадок вечер свить?

Много ль надо, чтобы гостю в злой буран

Рассказать о дивных дивах дальних стран,

И к ногам его склониться, и разуть,

И беседой заслонить ночную жуть?

Много ль надо, чтоб зеркальным стать стеклом,

Сухарями поделиться да теплом,

Образ Божий в человеке увидать,

И за друга дорогого жизнь отдать?..

1998

* * *

Русь в лохмотьях осеннего лоска,

Чье молчанье медовей молвы:

Духоборческая да Хлыстовская,

Лес кудрей — не сносить головы!

Я родных и неведомых кличу

По дощатым заулкам твоим,

О соборов и змеев величье —

Многоглавый и мыслящий дым!

Так и спаян с тобой, так и сомкнут

Шелком яви да ситцевым сном,

Слов узорчатых красной котомкой —

От конца до начала времен.

Я введен в бытие твоим небом,

К звездам вышвырнут бездной твоей…

Посулил кто-то злато, да не дал:

Что ж, босым, с посошком — здоровей!

1998

* * *

Всего лишь фонарь сквозь листву

Средь сельского августа улиц:

Ночная душа, торжествуй —

Пора превращений вернулась!

Ты тополем стань, и неброским

Домишком с открытым окном,

И тихим кудрявым подростком,

Бродящим меж явью и сном

По сказке — по звездной деревне,

По краю туманов и фей,

В мечтах не о красной царевне,

А только о звонкой строфе…

1998

Путешествия

‹Из цикла›

‹1› Толедо

То, что кануло, кинулось в Лету,—

Отраженьем живет на волне.

И приветствует криком: «Толедо!» —

Кто-то очень знакомый во сне.

Многогранные башни. Меж ними —

Надо рвом нависающий мост.

Ближе, ближе… О, вспомнить бы имя!

Кровь бурлит. Надрывается мозг.

Там, в дали католической горной,

Я с толпой богомольцев сольюсь,

Там над огненной пляской агоний —

Туч и шпилей счастливый союз.

Содрогает и прочь отбегает

Скрытый страх, освежающий гром.

И не помню: меня ли сжигают,

Иль на зрелище с пеньем идем?..

1998

‹2› Стамбул

В каком же сне, в каком тумане я

Иду, хоть воздух так прозрачен,

Что куполами Сулеймании

Век ненаставший обозначен?

Рог Золотой, мосты — и синее

Начало жизни, детство наций!

Я не готовился, прости меня,

На светлый минарет подняться,

Не смог взлететь свободным аистом,

Высь отворяя красным крышам.

Твоя краса меня касается,

Как тенью, днем, еще не бывшим.

Я на коврах прострусь султановых,

Лицом к их розам припадая,

И поливать слезами стану их,

Что небу не принес плода я…

1998

‹3› Санторин

Кто же из богов, о Санторин,

Наделенных именем и телом,

Твой залив небесный сотворил,

Очертил зигзагом смелым?

Эти скалы, белые дома

Вперемежку с облаками,

Где величье вод и судеб кутерьма

Равновесятся веками?

Нет, никто из олимпийских и иных,

Даже изначальных Уранидов,

Не сумел бы: это не для них —

Волны с небом слить в единый выдох.

Нет, один Незримый это смог:

Словом даль сложил, дыханьем высь ощупал.

И на это мимолетный есть намек —

Белый крест и синий купол.

1998

‹4› Дели

Причудливые купола

И зданья красные и пряные —

На вкус имбирь, на цвет корица.

Когда захочется молиться,

То вспомню волны, а не храмы, я —

Из них душа давно пила.

Бегут паломники по лестнице —

К святой волне сбегают вниз,

Свои в воде встречают лица…

Во сне обряд ведийский длится:

Опомнись, мысль моя, проснись,

Огней и ароматов пленница!

Резная бронза, серебро,

Сандаловые воздыхания,

Сансары блещущие спицы:

Скорее прочь! Иначе кану я

В тех вод обманное нутро.—

На вкус имбирь, на цвет корица…

1998

‹5› Киото

Кто-то толкает под локоть: Киото!

Гравий дорожек и зелень камней.

В пагоде камень живой из кивота

Взор обращает ко мне.

Желтые воды и синие горы.

Мудро сужается пристальный глаз —

Встречных красавиц, красавцев укоры:

Выбрал. Теперь не до нас.

Выбрал я небо и странные реки,

В раннее детство текущие вспять.

В бронзе тугой на моем обереге

Змеи свернулись и спят.

Сквозь облака фонари проплывают.

Лицами встречных, о сумрак, мерцай:

Как они любят — и как убивают,

Глядя в зрачки до конца!..

1998

‹6› Цейлон. Пещерный храм

Как позабуду храм на Цейлоне,

Столетий соломенный хруст,

Где разноцветный пол зацелован

Тысячью трепетных уст?

В жестах, шагах и во взорах — мантры,

Долгий пост — на износ.

Зеркало, пруд. Помноженный на три,

Призрачен каждый из нас.

А вседовольный аскет Гаутама,

Никого не коря,

На разноцветное солнце из храма

Щурится: «Будьте, как я!..»

1999

‹7› Пунта дель Эсте

Это — Пунта дель Эсте,

Это есть Уругвай.

Ах, ни срока, ни места

От меня не скрывай:

Не видать колоколен,

Рядом с морем знобит —

Слишком прямоуголен

Наш затверженный быт.

Слишком мир черепичен,

Слишком гладок коттедж,

Пальцем в небо все тычем,

И проблемы все те ж,

В синеве океана,

На кривых островах

Нас термитно сковали

Распорядок и страх.

Это Пунта дель Эсте,

Это есть Уругвай.

Сколько масок! Но здесь-то

Лучше их не срывай,

Ведь за каждой из масок

Злобой лик искажен.

Путь неверен и трясок.

И не лезь на рожон…

1999

‹8› Тбилиси

Гранит. Обрыв и брег скалистый.

Глядятся домики в Куру.

И небо родниково-чисто,

А с чердака — кантата Листа

Ко мне слетит, когда умру.

И дней рассыплется монисто.

А рядом с храмом, лет на триста,

Двора-скворешни футболисты

Продлят гортанную игру.

1999

‹9› Москва

О гул надежд воскресших —

Черемуховы ульи!

Живут, хоть рви, хоть режь их,

А злые льды минули.

В последнем, рукопашном

Нашествии весны

Бульвары, барды, башни —

Черемухой пьяны.

И львов, и фей улыбки

С особняков старинных —

И взвинчены и прытки

В черемуховых винах,

В тех воздуха растворах

И облаках родства,

Для торжества которых

И строилась Москва!

1999

Заветы

‹Из цикла›

Льву Щедровицкому

‹1›

Это старое названье,

Уцелевшее досель,—

Снов минувших упованье,

Лет мелькнувших карусель.

Для кого-то это — детство,

Вечности земная часть,

Для кого-то это — средство

В рай вернуться хоть на час,

Для кого-то это имя,

Эта станция, перрон —

Неразменны и любимы

Больше храмов и хором…

…В небе гром крыло купает

Над малиной-купиной,

Свет сквозь тучи проступает —

В нем Завет совсем иной…

1999

‹2›

…С детства раннего, с порога —

Чей Завет среди чащоб?

Уж скорей Ильи-Пророка,

Чем какой-нибудь еще!

Там на тучах я качался,

Уходя в еловый гул,

Там рассветных Муз участье —

Первой лаской на лугу,

Там взыграла спозаранку

Рифма первая лучом —

Меж смешливой Серебрянкой

И насупленной Учой…

Снова зелень-чаровница

Отвела от сердца тьму:

Я приеду поклониться

Дому, саду твоему.

Поклонюсь тебе за некий

Свет, — ведь он который год

В ту березовую Мекку —

В детство раннее — ведет!..

1999

* * *

Дорога Аппиева:

По ней хромает волчица,

А в правой лапе ее —

Грядущих веков горчица.

А есть-то нечего:

Понюхает — вздрогнет лоно.

О красноречие

Молчащего Цицерона!

И деткам крохотным,

Когда молоко горчило,

Казалось: с грохотом

Уже подошел Аттила…

1999

* * *

…Вправду ль сбудется свиданье,

Возродится дивный сон,

Что глухими сдавлен льдами

И снегами занесен?

Но душа, как прежде, верит,

Но душа, как прежде, ждет,

И своей любовью мерит

Безразличный небосвод.

1999

* * *

Как праздновал Рим семиглавый

Минутное знанье о том,

Что в страсти скрывается слава,

На кровь указуя перстом,

Упавших на смерть обрекая

И с ланью равняя раба,

Прощенье приняв, словно кару,

И кровь отирая со лба.

1999

Канун лета

Облака легкость мальчишечья,

Ветра раздольного шалость:

Мая прохладного тишь еще

Грозами не надышалась.

Детство природы. Рост разума

В листьях заветно-веселых.

Знанья — с оглядкою на зиму —

В шумно раскрывшихся школах.

Так наполняется дерево —

Солнце струится по телу —

Мудростью светлого Севера

После крещенья метелью.

Лиственно-юные нации,

Крон расцветающих братство:

Майская катехизация

Перед вступлением в Царство.

1999

* * *

Я лег на деревянную скамейку

Под нераскрывшимся жасмином,

Лицом к вечерним небесам —

И видел Вышнего: Он век моих

Касался ветерком, жужжащим светом —

Неизъяснимой Сущностью Своей,

Повсюду разлитой в природе.

И я хотел просить, чтоб лет моих

Надулись облачные паруса —

И дар мой, деревянный мой кораблик,

Как песню, к дальней пристани несли.

Но все забыл…

Средь моря

Я распластался, и оно меня

Качало, наполняло и учило.

И, не успев о будущем спросить,

Я морем стал — его волной и глубью…

Очнулся я — уже почти стемнело.

Готов раскрыться, белизной тугой

Мерцал жасмин.

А мне исполнилось тринадцать.

1999

«Мой дом — бесконечность»

* * *

Возвращенье времен бывает,

Особенно — по весне.

Во дворе ковер выбивают,

Будто в детстве, в далеком сне.

Все прошедшее — словно пыль,

Словно пыль в луче золотом.

Превращается времени проза и быль

В стихотворно-блаженное царство «потом»…

1999

Поэт Лесьмян

Стучатся в сердце.— Видно, Лесьмян,

Больной и славный Болеслав.

Нет, день не кончился, и мне с ним

Еще бродить средь майских трав

Пугливо-детского славянства,

А смерть кивает из окна…

Ах, на полвека властный вяз твой

Мою березу обогнал!

Что мастеришь? — Я строю клети

(Пока не выброшен во тьму),

Чтоб смыслы тьмы ловить при свете

И просветлять по одному!..

1999

* * *

Елене Конах

Это в окна летит тополиный пух,

Тополиный пух — соловьиный слух:

Хоть душа и молчит, но сама не своя,

И звучит в ней, звучит перелив соловья.

Это Детство вернулось — и ждет у крыльца,

Кто узнал бы его, воду выпил с лица,

И в сознания ночь заглянул — в глубину,

Где Безгрешное ткет себе ризу-вину.

Это в очи летит тополиный пух,

Тополиный пух — одолимый дух,

Одолимый годами, рыданьем, игрой,

Белый памяти лик простынею накрой.

Как сквозь тот снеговей, сквозь последний покров

Запоет соловей из незримых миров,

Из незримых миров — не даримых даров,

Где раскатные трели Господних пиров…

1999

Цикады

Что за воинство — цикады?

Фейерверк сребристый в них,

Или звонкие эскадры

Колокольчиков лесных?

Как стрекочут, слух щекочут,

Караулом встав при нем,

Вспоминают и пророчат

Цепь тончайшую времен!

Флейты крохотные танцев,

В ночь влажнеющий восток…

Ах, забыться и остаться

На лугу среди кустов!

Но опять куда-то надо,

Запад гаснущий влечет…

Что за музыка — цикады,

Звон монет, полночный счет?..

1999

Голубь

Не поймавшись на удочку

Миродальних забот,

Белым голубем будучи —

Как продлюсь я, мой Бог?

Где сознание крепится

К преходящим штрихам,—

Белым будучи трепетом,

Пряну в неба лохань.

Нет, не рыбой озерною,

Но из волн забытья —

В чашу-линзу подзорную,

Где Земля — с муравья:

Не боясь больше бритв-ножей

В грубых чувств пятерне,

Там душа не болит уже,—

Как ей жить без корней?

В страхе дрожь голубиная

Осозна́ет себя,

Все далеко-любимое

Вдруг подступит, слепя,

И, со Светом беседуя,

На обманность гробов

Белым голубем сетуя,—

Как продлюсь я, мой Бог?!..

1999

«Мой дом — бесконечность»

Гармонь

Об утках-селезнях, о стае лебединой,

О лучших днях, веках и городах

Разнежим слог, продолжим на ладино,

Латинский лад раздвинем в дальних льдах.

Гармошка третья — холодно этрускам,

В снега седые Рим перемещен.

О древний розан зорь на небе грустном,

Гори, играй и грей.— Еще, еще!..

1999

* * *

Великие смены —

А мы к повтореньям привыкли…

Сквозь хрупкие стены

Проходят Всемирные Циклы.

В забытости нижней —

От Солнца за выкриком выкрик,

По комнатам жизни

Проходят Великие Вихри.

Но ведает сердце:

Любовь — распрямленье спирали…

О шквал, не усердствуй —

Мы тысячи раз умирали,

Но верили в сроки,

Хоть плакали долго без Друга,

И рока дороги

В спираль замыкала разлука.

1999

«Мой дом — бесконечность»

Космогония

Свет молчал, безоглядно-счастливый,

Но Глагол, словно взрыв, прогремел,

И оградой предмирного взрыва

Встали сполохи чисел и мер.

Гаснут искры в темницах скорлупок,

Мрак пространства к рыданиям глух.—

О любви духоборческий кубок

С вещетворною пеной разлук!

Гаснут звезды в провалах сознанья,

Рассыпаются в плачи племен.—

О предмирная память сквозная

В ратоборце, что смертью пленен!

Гаснут ритмы в обыденной речи,

Строгость рока сжимается в лед:

Безнадежность ласкает и лечит —

Это Свет изначальный поет…

1999

«Мой дом — бесконечность»

* * *

Таинственно-скупо нам Месяц блеснул.

Сквозь осень молчал настороженный гул.

Таинственно-скупо улыбка твоя

В чужие вела времена и края.

И, лета калитку замкнув на замок,

Ни глиной, ни воздухом жить я не мог.

И снова не знал, безутешен и нем,

В который мы раз покидаем Эдем.

Когда же и этот оставим очаг,

Не треснет ли небо на наших плечах?

И прежде, чем в бездну шагнем, не пора ль

Ночное изгнание вспомнить, как рай?..

1999

Диптрих

Солнце. Ситничек. Синяя навь.

Занавески из сонного ситца.

Написал? — Отложи и не правь.

Что написано, то и случится.

Мало дней. Ничего не таи.

Все равно правоты не добиться.

В этой сказке все слишком свои —

От монарха до цареубийцы.

Укрываясь от Вечного Смысла

В шевелюре крыжовника жесткой

(Потому что, где Смысл, там и числа

Подступают со ржавой ножовкой),

Пеленая древесные тайны

В золотые покровы незнанья

(Потому что, где росчерк ментальный,

Там металла тропа приказная),

Убегая от Правды, где вырыт

Ров итога за гранью одышки

(Потому что, где делают вывод,

Там цветений исчерпаны вспышки),—

Призван, выкликнут, вызволен быть я

В противленье, в побеге, в сокрытье…

1999

«Мой дом — бесконечность»

* * *

От него-то, от Солнца родного,

Да, от этой недальней звезды,

Что ни полдень — то полю обнова,

Что ни вечер — то саду плоды.

Окликает, спасает и лечит,

Вервь рассвета бросает во тьму:

Что душа ни поет, ни щебечет,—

Детский лепет, на радость ему.

Детский лепет, кузнечик в осоке,

Откровенье несмысленных крох —

От ответа на школьном уроке

До пылающих Дантовых строк.

1999

* * *

А край раздольный упирался в Кострому,

И боги странные бродили по нему —

Пока на досках золотых,

Зеленых и малинных

Не привезли в него святых,

Задумчивых и длинных.

Взглянули люди на богов —

И словно не узнали,

Из бань, кумирен и с торгов

Их батогами гнали.

Но вот настал черед церквей,

И в доме красный угол

Поспешно покидал Матвей,

Угрозами напуган,

И рвать Евангелье в клочки

Учились дети в школе,

А на портретах новички

Уже входили в роли.

Но вот и их удар настиг,

И Лысый с Бородатым

Уже не требуют гвоздик

К своим всемирным датам.

И край раздольный вновь уперся в Кострому,

И боги странные сползаются к нему…

1999

* * *

…По годовому кругу

То плач, то сонный снег.

Ты протянул мне руку.

Но между нами — век.

1999

* * *

Потянуло все к раннему,

К юным, весенним временам потянуло,

И вторит дыханью моему

Молчанье синего сумрака-гула.

И обращусь я к невидимому,

Скрытно-сердоликовому строю пространства:

— Ты что же, в обиде на меня,

Что столько лет не говоришь мне «здравствуй»?

Знаешь, я тот же и нисколько не вырос,

Воробьиный трепет все так же сжимаю в горсти.

Да, что-то не то, что-то долгое снилось,

Но мне — тринадцать, и ты прости!..

1999

* * *

В зеленой до боли излучине

В тот год расцветали кувшинки,

И были прозреньями лучшими

Паденья мои и ошибки,

И были твои прегрешения

Заката синей и лиловей,

И души меняли решение,

Потупившись на полуслове.

Ах, не расплескав, донести бы нам

До нынешних дней эти чувства —

Под пологом снов парусиновым

С тобою по берегу мчусь я,

И бег переходит в парение,

Но ты отпускаешь ресницы,

И разве что стихотворение —

Единственное, что не снится.

1999

Жрец

Тьмою выношен и вызван,

Сын ее, от плоти плоть,

Вспоминает Слово жизни,

Чтобы бездну побороть,

Материнские объятья

Отвергая, их страшась…

Но бессильные заклятья

Наземь падают, крошась.

Храм-предатель впал в молчанье,

Алебастр — служитель сна,

В бронзово-зеленом чане

Стынут судьбы, времена.

И последней укоризной —

Треск углей в костре ночном:

Ах, не вспомнить Слова жизни

В этом веке ледяном!

Гаснут своды золотые,

Тает дым волшебных трав:

Мать-убийца, ночь-стихия

Стонет, сына возжелав.

Ах, ему ль, свою цевницу,

Мир цветной, зажав в горсти,

В лоно черное блудницы —

В страшный дом родной — уйти?..

2000

«Мой дом — бесконечность»

Битва

Как у речки у Каялы,

В древнем веке молодом,

Там изба моя стояла,

Там стоял мой светлый дом.

Только буря налетела

У Калинова моста —

В семь голов, четыре тела,

Тридцать два стальных хвоста.

Все, что было сердцу мило,

Сокрушила буря та —

В саду яблони сломила,

Повалила ворота,

Словно листик, сдула крышу

С покачнувшейся избы.

Взял я меч, на речку вышел

Против злой своей судьбы,

Против черной, семиглавой

Смерти сердцу моему,

Чьи голодною оравой

Выли головы в дыму.

Встал я на реке Каяле,

На Калиновом мосту:

Страшный сон ли ты? Змея ли?

В землю ясенем врасту,

Синим Финистом под тучу,

Красной щукою в волну —

Но от злобы черной, жгучей

Заслоню свою страну…

Встал я на реке Каяле,

Защищая даль и близь,

Как от века те стояли,

Что от Солнца родились,

Ограждая твердым взглядом

Землю с высью — светлый дом…

И убит был черным ядом,

И дотла спален огнем,

И на части был разорван,

И восшел на высоту

На посту своем дозорном,

На Калиновом мосту.

И едва глаза закрою —

Воскресаю к битве той.

Одолею — дом отстрою,

Сад взращу свой золотой.

И не скажет древний сонник,

Где найдешь, в какой дали,

Чтобы из зубов драконьих

Годы-яблони взошли…

2000

«Мой дом — бесконечность»

* * *

…Вновь сумерки. В безмолвье этом звонком

Душа моя не заодно со мной:

Ей предоставлен выбор — стать ребенком

Иль птицею ночной…

2000

В начале

…И там, во тьме, жасмином пахнущей,

В ночи признаний — навсегда —

В том, что Создатель света так еще

Ни разу не любил Себя,

Как в этом мраке затерявшийся

Благоуханной белизной

Глагол свой.— И ни разу в раж еще

Так не входил, как в час лесной

Невыразимого сокрытия

Луча Луны — в листве осин,

И никогда на свете быть ее

Так безнадежно не просил —

Царицу, скорбь Свою и тень Свою,

Июня душу и покров,

В секунду темную и тесную

Вместившую разбег миров.—

Да, там, во мгле, жасмином веющей,

Из дому по дороге в лес,

Где я узнал, что на земле еще

От века не было чудес,

Подобных нашим окнам, лестнице

И бревнам стен ночной порой,

И если мир на чаше взвесится,

А дом родимый — на второй,

То перевесит дом.— Средь лунного

Желанья — страсти Двойника,

Которого, начав игру в него,

Всерьез закончила Рука

Светил и судеб Промыслителя —

В Истоке, до реченья: «Будь»,

И Он, чтоб в сердце нам излить его,

Расширил мраком нашу грудь,

Замыслив Дух благоухающий

В сосуды полночи излить,—

В жасминной мгле, в какой пока еще

Нельзя ни верить, ни молить,

Поскольку лишь вконец отторженный,

Как Лик вневременный, любим,

И в снах разлук — не подытожены

Слиянья страстные глубин

Друг друга навсегда не знающих,

Пока средь ночи двое их,

Пока жасмин благоухающий

Не сложит их в единый стих,—

Да, там, во тьме, где Света вотчина,

Где болью леса жив наш сруб,—

Еще свершится Встреча. Вот чего

Ждет серебро Последних Труб…

2000

«Мой дом — бесконечность»

* * *

Это черные маги

Небеса за рассветы корят:

Имена их на белой бумаге,

Если бросить в огонь, не горят.

Это черные шпаги

О зрачки равнодушно острят,

Это тени, что ночью в Гулаге

О крадущих любовь говорят.

Это статуи в Праге,

Ангелочки с оскалом зверят,

Над толпою ликующей флаги

И веков перечеркнутых ряд…

2000

«Мой дом — бесконечность»

* * *

Шепнули, что открыть пора

Ларец сиреневого лета.

Не досчитавшийся ребра!

Вновь песенка твоя запета

С начала, с лета, с первых слов.

И жизни золотой улов —

Плод музыканта и поэта —

Трепещет в неводе годов,

Переливаясь каждой нотой.

Твой дух — воскресший Геродот,

И Гелиополя ворота

Под хоровой восторг жрецов

Разверзлись в Правду. Сфинкс отпрянул.

Там, в озере, твое лицо

И трав рассветных ладан пряный,

Самопознанье — страх ума,

Бессмертья майские коренья,

И без взаимности роман

Творца, влюбленного в творенье…

О плоть от плоти! О ребра

Блаженство, спесь и смерти мета!..

Шепнули, что открыть пора

Ларец сиреневого лета.

2000

* * *

Что дано тебе слово и право

Низводить живоносны грома

На пожухших звучаний дубравы,

Луговые блужданья ума,—

То за грозный сей дар и нечастый

Жмись к землице молебным челом,

Ведь не может призвавший ручаться —

Воскресит иль убьет этот гром.

2000

* * *

На дне небесного колодца,

На вечереющем холме

Я рядом с церковкой разлегся,

Стрижи кружились на уме.

Стянулось облаком былое:

Сбирая сети в вышине,

Рыбарь миров в своем улове

Скользнул вниманьем и по мне.

Я оказался в странной связке

Со звонницей и со стрижом,

Закатной заливаясь краской

За всех, кто смертью был сражен,

От Воскресения Христова

До ныне гаснущей зари —

Призыва не поняв простого:

«Вот жизнь бессмертная. Бери!»

Но что ж от света отвратило,

И почему, узрев Христа,

Не слился утром со светилом,

И в полдень солнцем ты не стал?

Теперь средь мрачных и невзрачных

Ты сам в закате догоришь.

И все ж кивает одуванчик,

И над тобой мелькает стриж.

2000

* * *

День за днем, год за годом

Все не сыщется мига,

Чтоб — надзвездную родом —

Взять Великую Книгу.

Страшно к ней лет на склоне,

Чуть не в возрасте Ноя,

Приступать — как к иконе

После века разбоя.

Годы, резвы и звонки,

Проструились, иссякли.

Все глядел в газетенки

Однодневных спектаклей.

Отчего ж теперь хочет

Дух твой пищи не этой,

Отвращаются очи

От наследия Сета?

Видно, в сердце Озирис

Совершает те сдвиги,

Чьи черты отразились

В той Единственной Книге.

Чувства, разум… Но дать им

Это грозное брашно —

Как пред первым объятьем,

И желанно, и страшно…

2000

* * *

Поскольку я знаю, что есть

Великий Исход и Восход,

И ангелов ревность и месть

Душе, постигающей код

Рождений и бдений в телах;

Поскольку я знаю, что есть

Забвенье, которым Аллах

Казнит за придворную лесть,—

В неведенья бурной реке,

В греха раскаленных песках

В Его содрогаюсь руке,

В Его затихаю перстах…

2000

* * *

С. Кургалимову

…Не сравнится день забывчивый,

Гулко-звонкий к переменам,

С райской тьмой, к душе отзывчивой,

Мыслью дышащей и сеном.

Ночью помню, ночью верую,

Чую все и знаю много,

С ночью, как с любовью первою,

Единюсь в порыве к Богу.

Бого-чувство, Бого-чаянье

В первый мрак меня умчало:

Слово — свет. А ночь — молчание,

Обращенное к Началу.

2000

Наука

М. Хаткевичу

…Мир словом был. Но слово умерло,

И на пригорке под крестом

За кругом круг чертила мумия

В пространстве костяным перстом.

И по кругам планеты двигались,

А в центре — небо, отпусти! —

Дрожали мы, скопленье пигалиц,

В слепой космической сети.

О нет — не вырваться, не вылезти,

Мы с тьмой вселенскою на «ты»!..

…Но в этот миг из крайней близости,

С непостижимой высоты

Глядела с мудрою улыбкою

Всемирная Душа сама

На то, что было лишь ошибкою

И заблуждением ума…

2000

Доверие

Юрию Хаткевичу

Мне шептал каждый лист на пути,

От осенней зардевшийся крови:

«Я сорвусь в никуда.— Воплоти

В неотрывном от Вечности слове!»

Так смотрела коза. Так звенел

В желтотравье последний кузнечик.

Тот же смысл голубел, зеленел

В тихих взорах задумчивых встречных.

Мальчик рыбу ловил у реки.

Огоньки его глаз безутешных

Тем же вспыхнули: «Друг, нареки,

Огради от крадущих — кромешных

В безымянстве. Стеною стихов,

Бытием — от забвенья до боли!»

И согласный пронзил меня хор,

И не мог я противиться доле.

И вошел я в хранилище слов

В белосветной бессмертья сорочке,

Чтобы мальчика пелась любовь,

И сбывалась надежда листочка,

И покрыл бы немолчный напев

Час печали, где крыть уже нечем,

И спаслись, окрылиться успев,

Двое встречных, коза и кузнечик.

2000

«Мой дом — бесконечность»

* * *

Петру Цыплакову

…На кладбищенские плиты

С удивленьем смотрит клен —

В их рыданьях строй иврита

Неожиданно продлен:

Безнадежный, но певучий,

Он содержит суть судьбы,

Смерть и счастье, смысл и случай —

Вплоть до ангельской трубы.

И столетий черных лоно,

Семя мрачное времен

Манит жителя Хеврона

В скорбный и суровый сон —

Закачаться в дальней люльке,

В грустной люльке лубяной,

И влететь в немолчный, гулкий

Плач над северной страной.

2000

* * *

За расправою гневной

Настало безличное утро.

После тьмы многодневной

На землю взглянул Зиусудра:

Солнце слезно блистало,

Как точка в истории длинной.

Человечество стало

Бесцветной и ровною глиной…

2000

ВСПЫШКИ

‹Из цикла›

‹1›

Петру Цыплакову

Только начни говорить

В раковину октября,

Чтобы его воцарить —

Древних прозрений царя,

Только начни выдыхать

Запахи бронзовых трав,

Тучи упрямо пахать,

Плугом луча разодрав,

Только начни вспоминать

Лета священный урон,

Поступь зимы заклинать,

Словно толпу — Аарон,

Как побегут по степи

Отблески райской зари, —

Только начни, приступи,

Вспомни и заговори…

2000

«Мой дом — бесконечность»

‹2›

Прикосновенье легкое,

Воздушные персты!

И все же ты увлек его,

И он отныне — ты.

И все же ты увлек его,

Ликуй или молчи:

Кружится мотылек его

Вокруг твоей свечи.

Да, сердце — мотылек его —

Летит на твой огонь,

И радостный полет его,

Сияюще-нагой.

Но умный мотылек его

Не перейдет черты:

Прикосновенье легкое,

Воздушные персты!

2000

«Мой дом — бесконечность»

‹3›

Виталию Аксенову

Разлит я повсюду, разлит на вселенских пирах:

Разлит, опрокинут, во внешний я выплеснут мрак.

И кто соберет мою душу? Не ты ль, Господин,

По капле — из ангельских сфер и из адских глубин?

Разлит я — как запах отцветших заржавленных трав:

О, кто мне вернет эту радость, излитую в страх?

Кто снова зажжет эти краски угасшего дня?

Не ты ль, Господин, возлюбивший до смерти меня?

Разлит я во тьме — как раздробленный меркнущий свет

Потерянных искр: еще миг — и меня уже нет.

О, кто воззовет меня, явью прервав забытье,—

Не ты ль, Господин, негасимое Пламя мое?..

2000

«Мой дом — бесконечность»

‹4›

Марку Хаткевичу

Когда векам, светилам, расам

(Ах — вместе с яблоком упасть!)

Разбег размерил Высший Разум,

И ласку дал, и отнял власть,

И все помчалось, закачалось,

И тайну вызнала змея,

И в скользкой плазме заключалась

И боль моя и смерть моя,

И мы с тобой заговорили,

Но речь замел пустынный прах:

Цари Эдомские царили

В еще не созданных мирах,

И каждый захотел стать первым,

Волной взлелеян и любим,

И каждый возжелал стать перлом

В хаосе гибельных глубин,

И я кричал тебе сквозь время,

Но ты и слушать не хотел,

Что на Земле случится с теми,

Кто телом стал средь прочих тел…

2001

«Мой дом — бесконечность»

‹5›

Хлебец воздушный с сырком.

Ночь — одиноким приманка.

Гетевский мальчик с сурком.

Дудочка — месяц — шарманка.

В сумраке слово родить –

Легче подняться на башню,

По облакам побродить.

Весело. Молча. Не страшно.

Лишь уложиться бы в срок –

В сон уместить все, что хочешь.

Ты мой хороший сурок,

Ты по-саксонски лопочешь.

Нам бы успеть до шести —

Явится яви глашатай.

Выговор твой не ахти,

Маленький спорщик мохнатый.

Мы же решили: молчок,

Звезды считать — без вопросов!

Звук ведь — не знак, а значок,

Так-то, звериный философ.

Короток твой поводок,

Больно привязан ты к немцам.

Тает созвездий ледок.

Скоро рассвет — и конец нам…

2001

«Мой дом — бесконечность»

* * *

Марку Хаткевичу

Как по полю проносится ветер,

Или звукопись — по письменам,

Так Неведомый, грозен и светел,

Открывается вспышками нам.

И не то чтоб обожились твари,

На мгновенье став Вышним Огнем,—

Нет, они Его прежде скрывали,

А при вспышке скрываются в Нем.

И не вспомнишь, как стало и было,

Ибо с прошлым теряется связь,

Как Слепящего — сердце любило

И как замерло, Им становясь…

2000

* * *

…Открылась великая тайна:

Душа двуедина твоя,

И Бог огневыми перстами

Вас нежит, впервые творя,

И учит, что тот неподвластен

Ни смерти, ни скорби иной,

Кто Вечной Любовью обласкан,

Сошедшей под видом земной…

2000

* * *

Юрию Хаткевичу

Кто любовь сотворил и кто Сам есть Любовь,—

Неужели Он так одинок?

И составил Он хор из поющих миров,

Чтобы кто-то любить Его мог?!..

Закрываю глаза, мыслям ставлю предел,

Запрещаю душе вопрошать,—

И является Свет, бесконечен и бел,

Так печален, что трудно дышать.

Ни шагов, ни речей, ни мелькания крыл,

Только грусть, словно белый вьюнок:

Тот, кто Сам есть Любовь, кто любовь сотворил,—

Неужели Он так одинок?..

2000

* * *

Осень?

— Входите, просим.

Это мы Вас в реальность вносим,

Потому что Премудрость — Вы:

Старость листьев и смерть травы,

Пышных надежд закат.

Мы вслед за Вами все лишнее сбросим,

И больше не станем искать

Почестей злой молвы.

Нашей спеси колосья скосим —

И ни разу не скажем: «Увы»,

И не будем ласкать

Никого, кроме той синевы,

Что вобрал в себя небоскат —

Последнюю лепту землицы-вдовы.

И сами уйдем в эту просинь.

2000

* * *

Конечное — это клен

Со страхом в каждом листе,

Начерченный лунным углем

У ночи на холсте —

Осенних мистерий у́глем.

Конечное — это лист:

В танце тревожном, смуглом —

Мистагог. Мист.

Бескрайнее — это страх

Шестнадцати кратких строк,

В сребристо-черных мирах

Его добивает рок.

Контурный клен — это ты,

Ты — лист, сорвавшийся в страх,

Дрожащий комок наготы

В горящих очами мирах!

2000

* * *

Смотреть на тот же сад, и месяцами

Жевать все ту же грушу в летний зной,

Давно отождествившись с праотцами,

С потомками и, может быть, со мной.

Нет, «с пра́отцами» — правильней. А тени

Сгущаются, сбивая вертикаль

Лучей. И нет ни страхов, ни хотений.

И отродясь никто не намекал

На смерть. Лишь липы лист иссох и выпал

В осадок памяти. На пять секунд —

Забыть людей. Отождествиться с липой.

И ждать, пока иначе нарекут…

2000

Перед Первой мировой

Легко двуколка Либенфроша

По узкой улочке скользит:

Армянские цыгане боша —

Им не забыть его визит.

Он, смесь находчивости с ленью,

Болтун и тайный интриган —

Как мог помыслить истребленье

Армян иль, может быть, цыган?

Смешок, рецепт с пометкой «цито»,

Да пляска глаз, да звон монист, —

О мир, не знавший геноцида!

Перед красавицей склонись

С наигранно-жеманной страстью

Под чернью нищенских стропил,

Да малыша потрогай тростью,

Чтоб он дорогу уступил

Твоей Германии, что правит

У дикой Порты за спиной

И в странных снах народы травит

Еще не начатой войной…

2001

* * *

…С неба сброшенное наземь

Слово, ставшее тайком

Обездоленных рассказом,

Обреченных говорком…

2001

* * *

Ну — и о чем же Вы? О чем?

Чего же Вы хотите?

Светиться горестным лучом

Пророчеств и наитий?

Но нет в пророчестве воды,

Наитье не накормит —

Поставит на порог беды

И с бездной познакомит...

2001

* * *

Вот оно, чувство начальное,

Вот оно, жизни предчувствие,

Вот она, свечка венчальная,

Сумерек музыка грустная,

Вот оно, ритма счисление,

Роскошь российская бедная,

Вот оно, Божье веление,

Слово судьбы заповедное!

Снов моих тихая улица,

Что, кроме слез, тебе в дар нести?

В детстве ли мы разминулися,

Снова ль сойдемся на старости?

Что из реченного сбудется,

Кто с нареченным не встретится?

Жизнь ли моя тобой судится,

Или душа тобой светится?..

2001

* * *

Там ли нежность сломилась,

Рухнул памяти мост,

Где туманности милость

Стала твердостью звезд?

И тогда ли простился

Я с любовью своей,

Когда воздух сгустился

В рев и ярость морей?

В чем исток этой драмы,

Средь которой стои́м, —

Бог, всплеснувший руками

Над твореньем Своим?

Но свершится ли чудо,

И срастется ль разлом,

Если верен я буду

В битве блага со злом?

Отворятся ли двери,

И вернется ль Адам,

Если в смерть не поверю

И любовь не предам?..

2001

* * *

…Сперва сложившись в гул и звуки,

Так незаметно для меня,

Они натягивают луки,

Внезапно страсть воспламеня

И мысль встревожив,

Сужая горло в трели птах —

Чтоб яркость искр, жужжаний Божьих,

Легла в тетрадь, строкою став.

2001

* * *

…Нам расскажет чуть слышно и кратко

Летней тьмы невесомый жених,

Что душа человека — отгадка

Всех созвездий и страхов ночных…

2001

Караимы

‹Из цикла›

‹1›

Не в степях ли Украины

Да в лесах Литвы

Сохранились караимы —

Древней веры львы?

Пишут свитки караимы,

Смотрят в синеву —

Сберегают Украину

И хранят Литву.

Иль уже не пишут свитки,

Алфавит забыт,

И дождями в небе выткан

Перечень обид?

— Средь зыбей необоримых, —

Ветер отвечал, —

Есть один для караимов

Дом, очаг, причал, —

Джуфт-Кале... К нему столетья

Были очень злы,

И гуляли, словно плети,

По хребту скалы...

И у этого причала

Не отчайся, друг.

Лишь бы память различала —

Там, где разум глух,

Сквозь веков скулящий голод,

В зорях смертных ран —

Тот застывший в плаче Город,

Тот сгоревший Храм...

2001

‹2›

Все у́же маленький кружок,

Все меньше слов на языке.

Лишь караимский пирожок

В точеной яшмовой руке.

Но на пороге забытья

Все громче шёпот чистых жен:

«Сегодня родилось дитя —

Спаситель Мира. Это он!..»

2001

‹3›

Я был в виноградной кенасе,

Средь гроздьев и мраморных плит,

В том склепе великих династий,

Где сердце поет и болит.

Ликует о близости Божьей,

О зреющих золотом днях —

И плачет, что некому больше

Читать на священных камнях...

2001

Космос

Рожденный в бешенстве агоний,

Он свет на звезды раздробил —

И вот века везут в вагоне,

И не кончается Сибирь.

Так, отнимаемо-дарима,

Жизнь вручена — и не дана,

И стон от Крыма до Нарыма

Перекрывает времена.

2001

«Мой дом — бесконечность»

Оконные рамы

Сколько крестов в этих рамах!

Сколько оконных крестов!

В незаживающих ранах —

Жизней несчетных исток.

В ранах смертельных Голгофских,

В непреходящем былом —

Все: от рыданий до плоских

Шуток за чайным столом —

Все навсегда коренится.

И созерцать я готов

Жизней-окон вереницы,

Рамы стекольных крестов.

А за крестом за оконным

Движется скрытно семья,

Светлым-древесным-спокойным

Тихо себя осеня,

Лиственной верою вешней

В то, что и смерть не страшна,

И нисходя под навершье

Крестно-могильного сна.

Гасят свечу: «Мы воскреснем,

Стеблем взойдет перегной!..»

…Крест! Но движением резким

Вдруг отворяют окно…

2001

«Мой дом — бесконечность»

* * *

Как образно он огрызается,

Ступая по морю голов,

Как смело зубами вонзается,

Сперва тебя чуть уколов!

О страшном припомнит он случае,

Шепнет из вампирских легенд...

Но хватит. Запомним лишь лучшее:

Он подлинный интеллигент!

2001

* * *

Ах, апрель — срок рассветный, начальный,

Ты со словом, дитя, не в ладах,

До краев я заполнил молчаньем

Золотые твои невода.

Ты лепечешь, мурлычешь, смеешься,

Тянешь руки-ручьи — а за кем?

Именами такими зовешься,

Коих нет ни в одном языке.

Плыли, плыли — наткнулись на риф мы,

И не строятся строфы никак —

Нет ни ноты, ни ритма, ни рифмы,

Но окрестность — в лучах, как в стихах!

2001

* * *

Снова к детству поверни-ка

На изломе лет:

Есть в лесу одна черника,

А бели́ки — нет.

Ведь от века и до мига —

Лишь туман да дым,

И рассыпана черника

По годам твоим.

Дни повиты повиликой,

На часах смола:

Это в поисках белики

Жизнь твоя прошла.

Черный сумрак смотрит дико,

На губах кора —

Есть ли смысл белить чернику?

Кончена игра.

2001

Откровение

...И Он сказал: «В стране за океаном,

В твоей России и в Святой Земле

Я сделал вас теперь единым станом,

В бессилье — силой и — огнем во мгле!

Настанет миг — и, как вулкана лаву,

Я изолью вас — зажигать сердца!

И возвещать Мою ты будешь славу,

И жаром слов пробудишь мертвеца!

Я вновь избрал вас, Я вас не отринул,

Избрал тебя — таким, каков ты есть!»

— И пал я ниц. И зарыдал. И принял

Святую весть, неслыханную честь...

2001

Время и вечность

Ты в центре мирозданья, ибо Время

Сгустилось и очнулось, мыслью став

В тебе. Отсюда — счет ему и мера.

И как бы там Коперник и другие,

Стократ его умножившие ложь,

Над нами ни смеялись, помещая

В масштаб все меньший (карлик — лилипут —

Соринка — точка — атом и ничто),

Стараясь человека запихнуть

На самый край и вытеснить из взора

Того, Чей образ в нем запечатлен, —

Слова их станут прахом. В центре Солнца,

В средине Бытия — навеки ты,

Поскольку ты — Любовью — в сердце Божьем!

И Вечность от тебя свой бег стремит,

Непреходящим прошлым разрастаясь,

Мамврийским дубом детства твоего.

Вот почему прадедушкина запись

Куда древней аттических монет

И финикийских стеклышек сознанья.

А достающий до звезды, гунявый,

Хромой и сумасбродный Сумароков

Первей Авесты и правее Вед…

А если нет — подпрыгивай, крутись,

Вертись и отрекайся с Галилеем!

2002

«Мой дом — бесконечность»

* * *

О рукопись вечера,

Буквиц горящих соцветья!

И зренье излечено,

И перешел уже весь я,

От мысли до выдоха,

В радуг закатных иридий —

В заглавии выткано:

«Веры вратами грядите!»

Стволы маргинальные,

Миниатюры сознанья,

Во тьме не узнаю —

Ольха ли, береза, сосна ли

Двоится и зиждется,

Древним своим начертаньем

Даруя и жизнь душе,

И силу подлунным мечтаньям?..

2002

* * *

О будь, душа моя, легка

И беспрепятственно подвижна,

Как полноводная река —

И да нисходят облака,

Как отраженья, в мир наш нижний!

Нам облака дают пример

Той легкости необоримой, —

Ведь их, в отличие от дыма,

Тянуть по струнке не сумел

Закон протяжный притяженья:

Они плывут, его поправ.

Ни холод зим, ни лета жженье

Не помрачат их светлый нрав.

О будь, душа моя, легка,

И вышних сфер, миров могучих

В тебе проглянут облака —

И Бог да бросит светлый лучик

Во глубь твою, моя река!

2002

* * *

Изба на курьих ножках,

Осенняя пора.

На деревянных ложках

Вечерняя игра.

А что поделать? — Стынет

И кровь и небосвод,

И хорошо — в пустыне

Хоть память, да поет.

О той любви, о лете,

О торжестве твоем.

Нет никого на свете.

Вы с памятью вдвоем.

А впрочем — есть. Чужие.

При них запеть не смей —

При тех, что вечно жили

За тридевять земель:

«Опять распелись? Что Вы?!» —

Во взглядах страх и зуд.

Закажут гроб дешевый

И тихо повезут.

А с памятью привольно,

Насмешливо и зло,

И безвозвратно-больно.

И страшно. И светло.

Вся жизнь на курьих ножках.

Ненастная пора.

На деревянных ложках

Играем до утра…

2002

* * *

…Распались переплеты,

Стоят пусты тома,

Закончились полеты

Поющего ума.

Беседы наши редки,

Неясна наша цель:

Ах, птицы-канарейки,

Умчались вы отсель!..

2002

Связь

Времен стези и связи скрыты:

О, тайны отдаленных стран!

Под Божьим облаком защиты

Вкруг Скинии белеет стан.

Ему от рощиц подмосковных

Слеза и дрожь передалась,

Он сеткой тропок подростковых

С осенней Русью строит связь

И клены ветви простирают

К стране вещаний громовых,

Где Куст горит и не сгорает

В своих отростках родовых.

Завеса Божия льняная

Легла, пространствам быть веля,

И отделяет от Синая

Времен российские поля.

Туда, к сияющему стану,

К завесе Вечности льняной,

Я пробираться не устану

Тропой малиновой лесной…

2002

* * *

Там свет, июнь и детство

В бревенчатом раю―..

Любви и срок и место

Я снова узнаю:

Там вместо дней сожженных —

Сиянье Божьих риз,

Там роза и крыжовник

В лучах любви зажглись,

Там, влюблены до дрожи,

Цветы глядят на нас,

Там светит Око Божье —

Любви раскрытый Глаз!

2002

Микеланджело

…О юности грифон! Нацеля хищный клюв

На плоть кореатид и дух атлантов стройных,

Во сне — ты близок мне и люб,

А наяву… Застынь, о мраморный! Не тронь их!..

2002

* * *

Умерь своих жалоб волненье,

Оставь пререканья с людьми,

И слов стиховых восполненье

От выси воздушной прими!

И всем, на кого ты в обиде,

Подай всепрощенья гроши:

Как просится воздух в обитель

Твоей обнищалой души!..

2002

* * *

Ты травам доверил слова ―

Легла на созвучья роса,

Ты словно в уста целовал

Вовек не смолкающий сад.

И рифмы он принял твои,

Твои откровенья растит,

Твоей отозвался любви,

И песней твоей шелестит!

2002

* * *

Сердце как будто оттаяло

От громыхающих од:

Это Марина Цветаева

За руку тихо берет.

Водит моею рукой ―

Жизнь мою делает яркою

Огненной вспышкой — ремаркою

Над потрясенной строкой…

2002

* * *

Сперва — дальний гул.

Но это — вихрь.

Не различая

Чужих и своих,

Спасенья не чая —

Бегу.

И вот нарастает

Гул,

Действительность тает.

Удар.

Дрема.

Открываю глаза:

Гроза —

И ничего кроме.

Кто мне проснуться дал

Из мира страха и краха —

Словно продел сквозь кольцо?..

…Все ниже склонялась Пряха.

Я видел ее лицо.

Я шепот ее слышал:

«Порву — и сожгу дотла…»

Но Свет сошел свыше —

И она не смогла.

2002

«Мой дом — бесконечность»

* * *

Неужели снова март, Владыка Боже,

Неужели март?

Дрожью ― весны прежние по коже,

Облаками небосвод лохмат.

На престол покинутый вступая,

Пристально на землю смотрит Свет,

И вопит, но не поймет Зима слепая:

Кт́о ее своим сверканьем сверг?

2002

* * *

Мы закатом нашу грусть окрасим ―

Золото-малиново-оранжевым,

Над стезей мелькнет стрижиный разум ―

Пора уже!

В путь. Из лета ― в огненную осень.

А багрец уж переходит в алость.

Но, пока закат, свои надежды скосим ―

Чтобы мраку не достались…

2002

* * *

Не покидая дома,

Видит мудрец края

Материков ―

Мирового излома:

Это душа твоя.

Времени срез таков,

Острая грань бытия ―

И все же всегда полудрема,

Молоко облаков

Над исходом великих мраков.

А разум твой всегда одинаков ―

Как и ты, бестолков.

2002

* * *

О звездный Разум, властный

Над чувствами и волею!

Грядущее неясно,

А прошлое тем более.

Коль я навек потерян

В пространстве, то не глупо ли

Мне воспевать твой терем

Со звездами на куполе?

Вот почему молчу я,

Огретый вихрем-плетью,

И видеть не хочу я

Холодных звезд над смертью.

2002

* * *

Пробежался ветер в мокрых шлепанцах

По крутому берегу Москвы-реки,

У апреля стали почки лопаться,

Выпрямив на ветках заковырки.

Расправляет волосы ветла ―

Может быть, и в жизни что-то выправится,

И хоть золотник любви, да выплавится

Из ее весеннего котла?..

2002

* * *

А ты говоришь о Кремле

Всегда ― и молчаньем, и жестами.

Его колокольни ― при мне,

И ― нечто древней и торжественней.

Священники в черном пройдут,

Как сливы осенние спелые,

На память весну приведут ―

Левитское пение белое.

Заплачут ли колокола

Над всем незабвенным, что видывал, ―

Я вспомню: здесь арфа была,

Свирель и тимпаны Давидовы.

И станут сквозь слезы видней

Те башни и стены начальные…

Кремлевские главы ― при мне,

И ― нечто древней и печальнее.

2002

* * *

…И все же никем не высказано,

Что к соловьиному пенью

Подступает близко зима ―

Словно смерть к сердцебиенью.

2002

* * *

Что же мне делать, если

Солнце в реке — ослепительней, чем в небесах,

И отголосок — слышней самой песни,

Под которую воскресал Исаак

Под ножом занесенным?

И если, в сравнении с ангельским сонмом,

Любимей — глиняный, ближе — Адам

С печальным сердцем и взором веселым,

И за целый рай — я его не отдам?..

2002

«Мой дом — бесконечность»

* * *

Странные звуки. Шаги. Голоса.

Словно бы множатся в прошлом и будущем.

Вдруг ― пробужденье: апрель начался!

Солнце опять стало юным и любящим!

Выткало золотом воздух людье ―

Мыслью и сном, куролесьем и лясами.

Каждый почувствовал: «Солнце ― мое!

Мы с ним взаимными взглядами связаны!»

2002

* * *

Запасли мы дровишек на́ зиму ―

Две телеги сосновых дров,

Да одну только песню про Разина,

Про тоску ― персиянскую бровь.

Полыхают поленья по-разному ―

Желтизной ― синевой ― багрецом,

А при них — только песня про Разина,

Да все та же, с одним концом.

Даль белесая ― снежная ― сельская,

Кроткой бедности красота.

Широка ты, судьбина Расейская,

Да тесны и убоги врата.

Всю страну облетели-облазили

И устали крылами махать ―

И повсюду та песня про Разина.

Все одна. А другой ― не слыхать…

2002

* * *

Где тучи сбиваются в гром,

Очерченный вспышками радиус,

Там жизнь твоя пела и ладилась —

Где тучи сбиваются в гром.

И царствовал огненный голос:

В ладье проплывающий Горус

Дракона ударил багром —

И мира греховность изгладилась!

Там жизнь твоя пела и ладилась —

Где тучи сбиваются в гром.

2002

«Мой дом — бесконечность»

* * *

За слезы корить

И обиды дарить? —

Но даже и это в далеком

И солнечном прошлом.

Его повторить?

На землю упасть

И обеты творить?

О дня ускользающий локон!

О ночи упрямая,

Черная прядь!

Ни жеста, ни слова,

Ни мысли не трать,

Прозревший бессмертия оком!

2002

* * *

Прощанье детское с домом.

Прощанье царское с парком.

И город мой ― в горле комом.

Приливом высоким, жарким.

Подхватит, и душу из тела

Взметет ― над Землей и мимо:

«Мы помним, что ты ― Отелло,

Отверженный и любимый!»

2002

Пьеро

Один из неразгаданных — Пьеро.

О, кто его представит в главной роли?

Смесь изумленья детского и боли —

Поймет ли взгляд, опишет ли перо?

Все тот же он — в карете и в метро,

На карнавале — и перед расстрелом.

В тоске ресниц и в обалденьи белом

Взор — туп, а изречение — остро.

Условный стук — что ножик под ребро.

Готов на страсть. На смерть. На что угодно.

Ты надоел. Тобою быть не модно.

И все же, в полночь, снова ты, Пьеро!

Что ж, без тебя и сердце холодней,

И жизнь бедней, и эта ночь — длинней…

2002

«Мой дом — бесконечность»

* * *

Что верить ― что играть,

Что лето ― что метель,

Что жить ― что умирать.

А Стих ― всего святей.

Рожденный Стих дрожал

На грани мук и нег.

В его звучаньи ― жар.

В его молчаньи ― снег.

Сердца пронзила высь.

В клубок земных путей

Любовь и блажь свились.

А Стих ― всего святей.

2002

* * *

…А кто-то тихо мне во сне сказал, ―

И встрепенулась совесть, как орлица, ―

Что не прошла история хазар,

Но длится!

Легко доплыть, да и пешком дойти ―

Немудрено! Ведь каждый день недельный,

Как Волга полн, волнуется Итиль,

Горланят рынки и звонят молельни.

Там ветер, дом, слепящая волна,

Там ждут меня, всечасно вспоминая,

И в том неискупимая вина,

Что сердца география ― иная…

2002

* * *

…А с августа Рим на исходе

Как выжатый сохнет лимон.

В церковном одном обиходе

Остались ― экзарх, игемон…

Простите ― иначе: игумен.

Вдоль фресок идет иерей

С кадилом ― хитер и бесшумен,

Как тень византийских царей.

Он роскошью риз выражает,

Что словно бы выиграл спор,

И душу мою провожает

Туда ― через древний Босфор…

2002

* * *

Значенье узоров

На доме напротив, —

Лучи, словно взоры,

Вонзаются в плоть их,

Где ангелов лица

Средь фавнов резных, —

Поймешь на границе

Иной новизны.

Источники духа

И тела причины

Раскроет разлука

В преддверьи кончины,

И станет вдруг явен

Смысл про́житых лет,

И ангел и фавн

Улыбнутся вослед.

2002

«Мой дом — бесконечность»

* * *

Распылено ― одно на многое,

Распалено. К нему влекусь,

В седмице луч губами трогая:

В нем поцелуй. И цвет. И вкус.

Мы все ― друг в друге, хоть и рядом мы:

Сколь радужен творенья вихрь…

О в Солнце скрытый, в Солнце спрятанный!

Я свет ловлю из глаз твоих…

2002

* * *

…Скажу о Лебеде и Леде я,

Для ваших копий став мишенью:

Они ― в крови. Они ― наследие.

И страсть. И вызов. И крушенье.

Пусть говорю темно и начерно,

Пусть путь извилист и не понят, ―

Но Дух сойдет. И, им охвачена,

Душа меж крыл его застонет…

2002

* * *

…Чтобы ум, разъяренный шершень,

Не ужалил, и дух не ослеп, ―

Не грядущее видеть. ― В прошедшем

Божий след!..

2002

* * *

Ты не там, в горах,

Ты все понизу,

Словно конь, ты рад

Блистать понизью,

Ты боишься гор,

Все бы гладь тебе,

Вот и каждый скор

Оседлать тебя.

Норовистый конь

Ржет-приплясывает,

Только шпорой тронь,

Сразу сбрасывает.

Что ж, не горный, знать,

Не долинный ты,

Поспеши воспрять:

Станешь глиной ты,

Станешь тенью, плачь ―

Гордость побоку,

Иль на горы вскачь ―

Да за облако!

2002

* * *

Что возвращается с весной,

Когда воскресший клен кивает?

Вскипает страсть, иль дух больной

Свое бессмертье прозревает?

Что остается за кормой,

Едва душа расправит крылья, ―

Тревога умереть зимой,

Иль смерти мнимое всесилье?..

2002

* * *

Говорят то так, то эдак,

Не добъешся правды.

Золотник хоть мал, да редок

На реке Непрядве.

Не захватит лютый ворог,

Не похитят звери:

Золотник хоть мал, да дорог,

Лишь ему и верю.

Ясно солнце отсияло

И взойдет навряд ли,

Не прядет Судьба ― все спряла

На реке Непрядве.

Только в душу рай вселяет

Это имя ― там ведь

Первых весен свет сияет,

Первой веры память.

Веры ― взору и улыбке,

Веры первым песням

У весенней той калитки.

Только вспомнить не с кем…

2002

* * *

Может, по ангельским меркам,

Все представляется мелким

Наше, земное. А может,

Жажда мгновенного гложет

Светлых, крылатых, живущих

В райских невянущих кущах:

Хочется хоть ветерка,

Зыби ― и жизни глотка…

2002

* * *

Закатный кряж ― Армения

В гранатовом соку,

Где смысл и разумение

Дарованы цветку!

Цветок закатный ― лилия,

Саронская сестра,

Создателя всесилие,

Земных стихий игра!

Горы щека шершавая

К тебе наклонена,

К тебе бежит душа моя,

Минуя времена!..

2002

* * *

Ваше слово звучит угловато,

Но объемлет шершавые грани,

О какие бы самый крылатый

Претыкался, теряя дыханье.

А у Вас все бревенчато-просто,

Но сквозь слово виднеется лето,

Словно Ваша душа не из воска

Лепит соты: из чистого света!

2002

Слог

Осенняя тайна последнего слога,

В котором конец человека ― и Бога

Начало. Земля в колыбель улеглась ―

На смертный свой одр. Но Всевидящий Глаз

Раскрыт над омегой последнего стога.

Осенняя тайна последнего слога ―

Есть смерть. Но на помощь звезду не зови:

Тот слог ― возвращение Первой Любви.

2002

Арфа Эйре

Холмы, хранящие свежесть,

Когда же я с вами свижусь?

Отступит свистящий ужас,

К зеленым лугам прилажусь,

Луга и лучи, размножась

В моем стрекозином зреньи,

Поранят утренней ранью

Мой разум — острые руны.

Тогда я и смерть низрину,

И облако сердцем трону.

2002

«Мой дом — бесконечность»

* * *

Ну что ты говоришь такое?

Что ты такое говоришь?

Осенней светлою строкою

Луч по небу выводит тишь.

В ней звук предвечный так запрятан ―

Звук творчества из ничего ―

Что и душа, летая рядом,

Не слышит мысли лучевой.

Лишь солнце, и холмы, и воздух,

Чья глубь измерена лучом.

И смысл тройственный так прост их,

Что ты ― четвертый ― не при чем.

2002

* * *

…И снится — Земле уже легче,

И будто совсем хорошо,

Поскольку святитель Алексий

С широкой иконы сошел.

Просторной, крещеною ризой,

Как небом, расшита Москва —

Весь город, как бисер, нанизан

На крылья-холмы-рукава.

О свет золотистый сквозь пальцы,

О солнце — ликующий лик!

…Но тем тяжелей просыпаться

Меж нищих, убогих и злых…

2002

«Мой дом — бесконечность»

Золотая орда

Росли стада и города,

И плыли по морям суда.

Но пробил час ― пришла беда:

По слову Вышнего Суда

Навеки сгинула Орда,

Что называлась Золотой ―

И спит под каменной плитой…

Постой! Но там любовь цвела,

Мечети дивной красоты!..

Да, все испепелил дотла

Небесный гнев. ― Остался ты,

С Чингизовым разрезом глаз.

Любовь цвела ― и не сбылась,

И злые ветры-времена

На камне стерли письмена.

Но ты мужайся и молчи,

И в неотзывчивой ночи

Взнуздай желанье и скачи

К своей любви ― в Улус Джучи!

2002

Золотой век

Дом — как в детстве, он такой же все,

Отвращающий беду:

Нежной яблочною кожицей

Золотится день в саду.

Нераздельно-неслиянная,

С цветником душа цветет,

И Меланья Емельяновна

Из минут венок плетет.

Снова лось из хлебной корочки —

Твой единственный трофей,

А работницы в поселочке —

Все похожие на фей.

Льется золото — их косами:

На полгода разлилось,

От сирени и до осени.

Дальше — в спячке хлебный лось.

И зимою бесконечною

Все готовится к весне,

Погружаясь в глубь сердечную,

Дом — исчезнувший извне…

2002

«Мой дом — бесконечность»

Гуси

Ю. Хаткевичу

Ранним детством, древней Русью,

Выше яви, ниже крыш ―

Навсегда летели гуси,

Полдень был высок и рыж.

Дымка, скошенное поле,

Мимо белые стада ―

Сколько было светлой боли

В уходящем навсегда!

Руки горестно сжимая

И за стайкою следя,

Пела женщина немая

В пряже мелкого дождя.

Пела немо, пела взглядом,

И слезами и дождем,

Потому что все, что рядом ―

Через миг мы не найдем.

Ах, нельзя остановиться,

Стайке вслед лететь пора ―

Ярославская вдовица,

Вифлеемская сестра.

Глину лет стада месили,

Был недвижен рыжий час.

Гуси время уносили,

Перья сыпались на нас.

Уст немых и плач и лепет,

Кочевой гусиный стан,

Взрослой жизни грусть и трепет,

Умиранье древних стран…

2002

* * *

Помнишь, мы во снах видались, ―

Солнце слишком горделиво, ―

И, свободные, кидались

И в объятия друг другу,

И с обрыва?..

Дай мне руку,

Пробуди сияньем глаз:

Мы встречались в миг счастливый ―

И ни разу, и не раз…

Помнишь ― бросившись с обрыва,

Мы, бессмертные, взлетали,

Ухватив рассвет за гриву,

Оседлав просторы страсти,

Дымку дали?

В нашей власти

Этих снов вернуть экстаз,

Где мы небо обретали ―

И ни разу, и не раз…

2002

* * *

Когда страждет душа,

Когда жаждет душа,

Когда мучится —

Небу учится.

А и тот бы урок

Да пошел бы ей впрок

Среди пыльных дорог:

Вся земля есть острог,

Прострадает душа для Рождения,

По небесным лучам — Восхождения.

Жизнь сияет победная — вот она!

Там, поправ свою гибель, взойдет она

По испытанным дням —

Болевым ступеням,

Там косою прощенья

Вину ее скосят,

На лугу Возвращенья

Подробно допросят —

Как про жертвенный край,

Красоту-глубину,

Про гори-не сгорай —

Лет земных купину,

Так взойдет Воскресения вестница

По следами омытой, по лестнице —

В горний Свет, где ее примут с ласкою,

В терема златоверхие райские!

2002

«Мой дом — бесконечность»

* * *

Дело не в имени ― только в холмах:

Что нам за дело до имени,

Если душа заплуталась впотьмах

Меж холмовыми линиями?

Если душа затерялась в веках,

Ей, безымянной, холмы — маяки:

В белой ночи́ ― не поможешь никак,

В светлой беде ― не протянешь руки…

2002

* * *

Мы ненадолго встретились: всего лишь

На несколько невыразимых лет.

Так что ж ты душу бедную неволишь?

Ведь скоро Ночь набросит плотный плед

На все, что помним и чего желаем…

Но нет ― не уходи, еще побудь:

С тобой конец дороги станет раем,

И темен без тебя остатний путь.

Как страшно этой близости лишиться,

Но страшно и себя утратить в ней…

Темнеет. Но левкои и душица

Благоухают в сумерках сильней.

2003

Путь (триптих)

Поход необратимый.

Намокшая шинель.

Уже давно в пути мы,

А Время все сильней ―

Как ливень, стало сечь нас,

Дорога не видна. ―

Пойдем утешим Вечность,

Она у нас одна.

Нет в будущее тропки,

А прошлое не ждет ―

Ведь жизни путь короткий

Всегда к нему ведет.

Гадая: «Что же будет?» ―

Душа любовь крадет.

А Бог давно нас судит

В том Детстве, что грядет.

Ах, сколько мы учились ―

Не выучен урок,

И крест могильный вырос

Над каждой из дорог.

Не раз костер и меч нас

Спасали от утрат. ―

Пойдем утешим Вечность,

Ей одиноко, брат…

2003

* * *

Набраны петитом манны

Оттепели зимние.

Вот они, пути-туманы,

Дни неотразимые.

Все, чего мы так хотели,

Память-именинница,

В эти теплые метели

Сбудется ― не минется.

Детству радостному данью

Станут встречи райские,

Льдинок звонкие свиданья

С чистой, ломкой ласкою.

Голос ломкий чуть картавит,

Светел птичий выговор,

Смертный страх скользит и тает ―

Все, что холод выковал.

Ощущенье жизни птичье,

Чувство неба ― кожею,

Душ слиянье и различье ―

Снежно Царство Божие!..

2003

Шифр

…Да ― это шифр. К его разгадке

Я движусь сквозь стихи и сны.

Его значеньем весны кратки

И вьюги зимние страшны.

Я разумел его когда-то,

Но скрылась ангельская рать ―

Мне не понять его без брата

И без Отца не разобрать.

В нем мир ― еще на грани пенья,

Как света бьющего струя,

А в песне ― три местоименья:

Лишь Он и Ты. Лишь Ты и я.

2003

* * *

Странное желанье — быть пчелой,

Сесть, жужжа, на Божий аналой,

Чтобы каплю Вечности испить.

Странная мечта — пчелою быть!

Радость бережливая — пчела,

Я слетаю с Божьего чела,

Множу мудрость сот, за слоем слой.

Странно и желанно быть пчелой!

2003

* * *

Мальчик, разбужен Луною, вышел

В мокрый, июньский, трепещущий сад,

Вздрогнул от звёзд — и беззвучно услышал:

«Всё это было полвека назад!»

Кузнечик — или будильник тикал,

Ключик-сверчок ему рай отпирал —

В летнем саду, или в комнатке тихой,

Где он полвека спустя умирал?..

2003

* * *

Живи в противоречьях,

Лелея страсть и страх

В звериных, человечьих

И Ангельских мирах,

Поскольку сердце верит,

Что светлый Божий мёд

Лишь в тесноте дозреет,

Лишь в темноте дойдёт.

2003

* * *

Морщины-ущелья глубоки,

Лет бегство, и бездна у врат.

А нас убеждали: «Вы боги».

— Лишь страха возможен возврат…

2003

Ступени

Чтоб дотянуться, Лестницу стихов

Выстраиваем. Первые ступени

Ещё темны и непричастны пенью.

Просторы открываются с верхов.

А до вершины не дойти — о нет,

Влечёт Земли родительское лоно.

Но снова пой! Ступеней — миллионы.

И мрак внизу. Твой путь — из света в Свет!

2003

* * *

Божье слово мне светит во мраке,

Остальное — лишь мысли наброски,

И ночные склоняются маки

Пред Лилеей Саронской…

2003

Мертана

И шла в упор Мертана Тлана,

И штопором стальным в очах

В мерк повергала невозбранно

Того подростка, что зачах

От привкуса в себе Мертаны —

Хотя и толики, чуть-чуть:

Сквозь крылослом душа мечтала

Узреть во встречном Жизнь и Путь.

Но шла в упор Мортана Тлена,

В мерк отшвырнув его зрачки,

В раскал-оскал вскрывая вены.

И в прах дробились новички

Любви, травимой в кровь и ругань

Под взглядом-штопором стальным,

И отвергали в мерк друг друга,

Чтоб только с нею быть — не с ним,

Другим ростком тоски и дживы.—

Чтоб тяжкий взгляд ее привлечь,

Урвать обрезок ласки лживой,

На одр ее покорно лечь.

Но Псевдоматерь жизнебездны —

Мертана Тлана шла в упор,

От брашен братских и небесных

Мрача мальцов голодный взор

И поднося им снедь иную:

В провал минуя, мимо рта,

Лед полуслова-поцелуя

И дрожь последнего одра…

2003

«Мой дом — бесконечность»

Паяц

Шут канатный! Вот уж, вот уж

Он взлетел над головой,

Слов и мыслей перевертыш,

Пересмешник чувств и воль!

Он проходит в солнценимбе

Самой узенькой тропой,

И острит: толпа — над ним ли,

Он ли громко — над тупой?

Навострив кресты и шпили,

Город злобно смотрит ввысь:

Осторожен будь в эндшпиле —

Не спасуй, не оступись!

Может быть, за яркость жеста

Одолеть поможет ров

Тот, Кто завещал блаженство

В завершенье узких троп?..

2003

«Мой дом — бесконечность»

	Справочная информация
	О сайте
	Контакты
	Часто задаваемые вопросы

	Новости
	Новости, события, анонсы
	Подписка на новости