Иерусалим

Какою славою восславлю

И до какой взлечу любви,

Чтоб сердцу вдруг предстали явью

Святые улицы твои?

В московских тесных переулках

Я видел: в забытьё и глушь

Клонился Искупитель в муках

Под тяжким грузом грешных душ.

И ныне Виа Долороза

Доносит гул тех ранних лет,

Где туча тяжкою угрозой

Висит — но пропускает Свет…

***

Слова, подогнанные плотно,

Взрыв чувства за собой влекут!

Речь пресеклась, и шарик лопнул.

Обрывок встречи — сна лоскут.

Нет, чтобы мы остались с вами

На вечный миг среди эпох, —

Впустите выдох меж словами,

Нацельте мысль на долгий вдох.

Утёсы речи и ложбины

Природе бережной сродни:

Чем больше воздуха меж ними,

Тем шире, тем просторней дни.

***

Строим страхи всемирных громад

То на дерзости, то на запрете...

Моисей, Иисус, Мухаммад

Обо всём говорили на свете.

Только так говорили они,

Что и небо струилось по жилам,

Сокращая грядущие дни

Амалекам, Тимурам, Аттилам.

Цикл «Календарь»

          I

Юрий Зимний — Егорий Холодный —

Лай собачий на выпавший снег.

Дух печали явился во сне.

И развесил метели-полотна.

Юрий Зимний — гримаса времён,

Лоскуток от осеннего лоска.

Воет волк: Юрьев день отменён,

Внемли мраку и слушай колодцы.

Влей в лампадку елей и дождись

Утра красного на Парамона —       

И в соседней лачуге родись

После долгого зимнего звона.

          II

Пораньше бросил взгляд Восток —

Присловье птичье и примета:

Чирик! — На воробьиный скок,

Но чуть побольше стало света.

Царь однодневный Спиридон

Достал метель из рукавища:

На лето запасает пищу

Небес раскрытая ладонь.

Теперь двенадцать будет дней —

И в каждом целый месяц года:

В них чистый голос Небосвода

Всего зеркальней и слышней.

          III

Перезимовье — санный путь,

Верста апостола Филиппа.

И мы с ним заглянуть могли бы

В ту колесницу. И вдохнуть

Жар — вместо ветра ледяного.

Но нет, вельможа отстаёт

Веков на двадцать. Голос новый

Хоть замерзает, но поёт

Всё ту же весть — о чуде старом.

Но за пергаменным листом —

Семья за тусклым самоваром

И нищий пир перед постом.

       Тайна

Полеты художника — тайна из тайн,

Особенно иконописца,

И мало чей дух в те места залетал —

Из лунной криницы напиться.

Вот охра и ки́новарь, вот лазурит,

Белила и золото, сажа.

Но многим ли мир незримый открыт?

Стооки неспящие стражи!

А тот, в ком любовь пересилила страх,

Кому эта тайна желанна,

Рисует — с перстом на сомкнутых устах —

Задумчивого Иоанна...

Лес грозовой

Любая мысль твоя — к земле впритык,

Цена ей грош...

Дыханье рощ великих и святых,

Дыханье рощ!

Объемлет Землю и простор судьбы

Лесов стена —

И поднимает громы на дыбы

И времена.

Насколько помыслов твоих сильней

Разгул чащоб!

Не стерпит роща, если разум ей

Предъявит счёт. —

Она одною встряской грозовой

Твой ум сметёт,

Но возликует дух бессмертный твой:

Гроза идёт!..

Ковер

Ковёр цветной, ковёр, расшитый

Узором ярким стран и вер,

Ковер Гаруна Ар-Рашида

И всех других цветущих эр!

Был Бог — Отцом, а ближний — братом

Тому, кто адский жар отвёл:

Не дал последним Геростратам

Свернуть и сжечь такой ковёр!..

Хроника

Пожелтевшая «Хроника Вьета» —

Как вьетнамцы сражались и жили:

Для чего мне история эта,

Речь невнятная, судьбы чужие?

Что ж никак не расстанусь я с нею,

Словно век мой в стране этой прожит?

Почему же чужое — роднее,

Почему оно душу тревожит?

Или мало своих ей провалов,

Обретений, утрат и видений?

Или жаждет — ещё небывалых

Прошлых строк и грядущих рождений?..

***

Доказать невозможно. Лишь заклятья зелёная лента,

Став весенней рекой, в тот чертог устремляет волну,

Где Святые Бессмертные — Аме́ша Спе́нта,

Где пытливый твой дух к их Разумному Свету прильнул.

Подтвердить невозможно. Лишь Напиток видений — Хао́ма

Вьётся тропкой, приводит к воротам и вводит в тот сад,

Где спадают оковы, где снова ты в детстве и дома,

И давно позабытые слышишь вокруг голоса.

***

Не всякий храни обычай,

Обычай обычая хуже:

Бывает обычай бычий,

Бывает устав верблюжий.

Блюдя и табу, и вето,

Хоть все запреты подряд,

Остаться притом человеком —

Вот лучший устав и обряд!

***

Давно открыл железный заступ

Мне путь под влажную траву,

Но продолжает мне казаться,

Что всё на свете я живу.

А отзвучат дневные гусли

И ночи запоёт свирель, —

Чтоб видеть новый сон, ложусь я

Не в глину — в белую постель.

А если так, то где граница,

И отделимо ли вполне

От яви то, что́ ярко снится

В неодолимом смертном сне?..