Книге Иова принадлежит в масоретской Библии третье по сче-
ту место в разделе Кетувим (Писания). А в Септуагинте она следу-
ет за Книгой Есфирь, одновременно и замыкая корпус историчес-
ких книг, и открывая корпус книг поэтических и философских:
вслед за ней сразу идет Псалтирь.
Место, которое занимает Книга Иова в Священном Писании,
обусловлено тем, что она традиционно рассматривалась как очень
древняя. Существовало предание, что по сроку создания эта книга
предшествовала самому Пятикнижию, являясь древнейшей поэти-
ческой книгой и одновременно старейшей из «книг премудрости».
Сам Иов предсказывал, что его слова на веки вечные сохранят-
ся в памяти человечества. И хотя предречение Иова выглядит как
пожелание, всё же его смысл — пророческий:
О, если бы записаны были слова мои! Если бы начертаны были они в книге
Резцом железным… на вечное время на камне вырезаны были! (Иов. 19, 23–24)
Это предсказание Иова сбылось. В памяти человечества, словно
на вечном камне, как бы железным резцом «начертаны слова»
Иова: его безысходный плач, его непрестанное взывание к Богу,
его философские вопрошания и утверждения.
Обратим внимание еще на одну деталь: здесь говорится о весь-
ма архаичном способе записи. Похоже, что во времена Иова писа-
ли еще не на коже, даже не на глине, как в древнем Междуречье,
а «резцом железным… на камне» (буквально «на скале» — др.-евр.
צור ‹цур›). Надписи на камне относятся к самым древним пись-
менным памятникам человечества. В связи с этим возникает вопрос
не только об авторстве, но и о способе записи книги. Кто записал
– 5 –
речи Иова, кто придал им литературную обработку, когда написа-
на книга, где создана, где жил сам Иов и кем он в действительно-
сти был? Мнений существует множество. Высказывалось и такое:
книга-де написана довольно поздно — во время вавилонского пле-
нения или даже после него, а сам автор жил где-то на северо-
западе Аравии и был иудеем, бежавшим из Иерусалима от войск
Навуходоносора. Якобы во времена вавилонского царя Набонида
(VI в. до н.э.) его стада и всё имущество подверглись разграбле-
нию халдеями (ср.: Иов. 1, 17), и сам он пережил страшные бедст-
вия. Но когда, мол, вавилоняне из Аравии ушли, к нему возвра-
тились богатство, слава и прочие утраты. Это мнение с легкостью
опровергается содержанием самой книги, а также независимыми
от нее упоминаниями Иова в Писании. Дело в том, что в Книге
Иезекииля Иов дважды называется рядом с Ноем, а, следователь-
но, оба они считаются древнейшими праведниками. Иезекииль
жил как раз в VI веке до н. э., и если бы Иов был его современ-
ником, то вряд ли удостоился бы упоминания в качестве столь
древнего и авторитетного лица.
Другое мнение «поселяет» Иова к востоку от Святой земли,
где-то в краях арамейских, граничащих с Междуречьем, — и, со-
ответственно, считает его арамейским мудрецом, хотя и не опираю-
щимся на иудейскую традицию, но всё же как-то с ней связанным
(арамейские родословия достаточно четко представлены в Библии).
Однако наиболее аргументировано то мнение, согласно которо-
му этнически Иов — эдомлянин (идумей), потомок Исава. Как из-
вестно, эдомляне, происходившие от праотцев Авраама и Исаака
(но не от Иакова), в определенной мере сохраняли воспоминание
о завете Господа с патриархами и отчасти соблюдали основные за-
поведи этого завета — правда, в некоторой степени искаженные
и «объязыченные» последующими поколениями. Эдомляне были
как бы двоюродными братьями израильтян, т. е. родственниками
достаточно близкими, говорившими на сходном языке, имевшими
ряд похожих черт в мировоззрении; но тем не менее эти два наро-
да со временем стали чужды друг другу, а иногда и враждовали
между собой.
Таким образом, Иов — праведник, живший в стране Едома, —
следует традиции не израильской, но близкой к ней, восходя-
щей к основам праведности народов мира, сложившимся еще при
Ное, — к той «дозаконной», существовавшей до Синайского откро-
вения, праведности, которая была известна на земле прежде раз-
деления человечества на отдельные народы.
– 6 –
Откуда же известно, что Иов жил в Едоме? Первый же стих
Книги Иова говорит:
Жил человек в земле Уц, имя его Иов… (Иов. 1, 1)
Название страны Уц мы находим также в Плаче Иеремии, где
оно относится к земле потомков Исава–Едома. Пророк, описывая
нападение эдомлян вместе с вавилонянами на Иерусалим, вос-
клицает:
Радуйся и веселись, дочь Едома, обитательница земли Уц! И до тебя дойдет чаша… (Плач. 4, 21)
Здесь чаша — символ бедствий, а значение сказанного — в том,
что вавилоняне не остановятся на завоевании Иудеи, но впослед-
ствии нападут также и на эдомлян, тогдашних своих союзников.
Иов, вполне возможно, жил к югу от Святой земли, на границе
между нею и Синайским полуостровом (а может быть, и с некото-
рым смещением в сторону Аравии); следовательно, жизнь его про-
ходила в регионе, где обитали многие мудрецы древности (см.
III Цар. 4, 30–31).
Когда же разворачивались события, описанные в Книге Иова?
Согласно ряду иудейских преданий — до исхода израильтян из
Египта, следовательно, где-то в первой половине II тысячелетия
до н. э. Предание отождествляет Иова с царем Иовавом, который
упомянут в главе 36 Книги Бытия. Там говорится о царях, кото-
рые стояли во главе Едома «…прежде, чем воцарился царь над
сынами Израиля…» (таков буквальный перевод; в Синодальном
тексте: «…прежде царствования царей у сынов Израилевых…»).
Напомним, что первым царем над Израилем древнейшая традиция
признавала отнюдь не Саула, а самого Моисея:
Закон дал нам Моисей, наследие обществу Иакова.
И он был царь Израиля, когда собирались главы народа вместе с коленами Израилевыми. (Втор. 33, 4–5)
Таким образом, с точки зрения древних иудейских толковате-
лей, события жизни Иова относятся к домоисеевым временам:
Вот цари, царствовавшие в земле Едома прежде царствования царей у сынов Израилевых…
<…>
И умер Бела, и воцарился по нем Иовав, сын Зераха, из Восоры. (Быт. 36, 31–33)
– 7 –
Боцра (в Синодальном переводе «Восора»; араб. Бузейра) —
один из древнейших городов Едома, недавно обнаруженный архео-
логами и отождествленный ими с библейской столицей Едома.
Царь, выходец из Боцры, носил, как видим, имя «Иовав» (יובב
‹Йова́в›), что очень похоже на «Иов» (איוב ‹Ийо́в›); последнее имя
может быть модификацией первого.
Обратим внимание на интересную деталь: отца Иовава звали
Зерах, а до Иовава над Едомом царствовал Бела. И если просмот-
реть весь этот список царей, мы увидим, что царская власть не
передавалась по наследству. Царствует не сын предшествующего
властелина, а его преемник. Отсюда исследователи заключают
(и то же самое известно о параллельных, родственных, культурах
Ханаана — угаритской, эблаитской и других), что в ряде госу-
дарств данного региона царская власть была выборной. Обладая
большими полномочиями, царь, тем не менее, обычно не имел воз-
можности передать свою власть сыну, как это происходило и в Из-
раиле в период судей: судья умирал, а его преемник «восставал»
из совсем другого рода, часто из иного колена (см., однако, ис-
ключения из данного правила — например, изложенную в главах 8
и 9 Книги Судей историю Авимелеха, сына Гедеона).
Но если действительно Иов тождествен царю Иоваву, правив-
шему во II тысячелетии до н. э. в земле Уц, т. е. в Едоме, то со-
всем в другом свете предстают и его речи. Если это был не просто
богатый и знатный человек, но царь, то произошедшее с ним яви-
лось крушением не только материальных основ его жизни, но
и опор его мировоззрения, ведь он надеялся своей праведностью
заслужить милосердие Бога, а оказался жертвой событий и об-
стоятельств, которые привели его к величайшему поношению и бес-
честию, особенно унизительным для его царского достоинства. На
Древнем Востоке считалось, что царь олицетворяет здоровье, благо
и долгоденствие всего народа. Как только царь лишался благодати
небесной, проявлявшейся в успешной деятельности, его могли
сместить, изгнать, убить, чтобы он, возглавляя страну, не навлек
бедствий на свой народ, поскольку внешние поражения однознач-
но воспринимались как знак немилости высших сил. Вспомним
фиванского царя Эдипа, который, как только стало известно, что
он виновен в бедствиях, постигших Фивы, ушел в добровольное
изгнание. Если бы Эдип не ушел, его могли бы выдворить силой
или даже убить. Подобное случилось с Иовом: когда на него обру-
шились страшные испытания, допущенные Господом, он сразу
был свергнут с престола, став мишенью для всяческих бесчестий
– 8 –
и издевательств — вплоть до того, что уличные мальчишки смея-
лись над ним и бросались в него камнями и комьями грязи.
Сказано ли где-либо еще, что Иов был царем? Обратимся к са-
мой Книге Иова:
…Когда я выходил к воротам города и на площади ставил седалище свое, —
Юноши, увидев меня, прятались, а старцы вставали и стояли;
Князья удерживались от речи и персты полагали на уста свои;
Голос знатных умолкал, и язык их прилипал к гортани их. (Иов. 29, 7–10)
На чье появление это похоже? Чей публичный «выход» бывал
обставлен подобным образом? Именно правитель города садил-
ся обычно на площади «у ворот». Согласно библейским, а также
древнеханаанейским данным, там происходил городской суд. Близ
городских ворот было главное место народного собрания, здесь
располагалась площадь, подобная древнегреческой агоре. Иов «на
площади ставил седалище», т. е. трон для суда, а «старцы встава-
ли и стояли» — конечно, так приветствуют только правителя;
«князья удерживались от речи» — младший в присутствии стар-
шего по возрасту или чину не говорил; «голос знатных умолкал» —
князья молчали в присутствии царя. Далее сказано:
…Потому что я спасал страдальца вопиющего и сироту беспомощного. (Иов. 29, 12)
Каким образом спасал? Конечно, посредством справедливого су-
да. Иов возглавлял суд, на который страдальцы — сироты, вдовы и
другие — представляли свои жалобы и дела. Такой руководитель
суда назывался по-финикийски «суффет», а по-древнееврейски
«шофет», т. е. «судья»; одновременно он был и правителем дан-
ной области.
Далее говорится:
Я облекался в правду, и суд мой одевал меня, как мантия и увясло. (Иов. 29, 14)
Иов упоминает «мантию» как нечто ему весьма подобающее и
привычное. В оригинале употреблено слово מעיל ‹мэи́ль› — бук-
вально «верхнее»: это торжественное облачение, длинная риза,
которую носили лица царского достоинства (а также израильский
первосвященник — Исх. 28, 4; 31–35).
– 9 –
Затем сказано:
Сокрушал я беззаконному челюсти и из зубов его исторгал похищенное. (Иов. 29, 17)
Значит, Иов был наделен такой властью, что мог «сокрушать»
беззаконника своим приговором, если была доказана его вина.
И говорил я: в гнезде моем скончаюсь, и дни мои будут многи, как песок… (Иов. 29, 18)
«…В гнезде моем…» — слово קן ‹кэн› означает не только «гнез-
до», но и «обитель», «огороженное пространство» (ср.: Быт. 6, 14,
где то же слово во множественном числе, קןים ‹кини́м›, означает
отделенные друг от друга помещения). Очевидно, Иов жил в бла-
гоустроенном жилище (вероятно, во дворце), окруженный почес-
тями. Наконец, далее Иов прямо назван царем:
Я назначал пути им и сидел во главе и жил, как царь в кругу воинов, как утешитель плачущих. (Иов. 29, 25)
В древнесемитской поэзии «как царь» — это совсем не обяза-
тельно сравнение и может значить «в качестве царя», т. е. был
царем и жил в кругу воинов (ср. «как утешитель» — т. е. реально
был утешителем плачущих).
Так вот, оказывается, что произошло в действительности с Ио-
вом: как только на него обрушились великие беды, он был сверг-
нут со своего трона, стал презренным, его обвиняли в том, что он
крайне грешен, навлек на свой народ гнев Божий… И только
несколько человек, величайшие мудрецы поколения, собрались
к Иову, несмотря на всеобщее к нему презрение, на отверженность,
ставшую его уделом. Эти-то мудрецы, стоявшие выше общего мне-
ния и предрассудков толпы, и пытались утешить Иова в его горе.
…Человечество, начиная с середины XIX века, благодаря архео-
логическим открытиям и лингвистическим исследованиям, полу-
чило доступ к литературе народов, окружавших древний Израиль
и принадлежавших, в широком смысле, к библейскому миру. По-
этому встает вопрос: если такой сюжет, как страдания невинного,
отраженный в Книге Иова, действительно относится ко II тысяче-
летию до н. э., то можно ли обнаружить какие-нибудь параллели
к нему, какие-либо вариации его у соседей древних израильтян?
Такие параллели и в самом деле имеются. Самые известные из
них (хотя сейчас найдены источники и с некоторыми новыми
– 10 –
вариациями сюжета, в частности угаритские) — это художествен-
ные тексты, происходящие из Египта и Междуречья. Притом в Меж-
дуречье обнаружено несколько версий повествования о невинном
страдальце. Древнейшие из них относятся к шумерским временам
и условно называются в науке «Страдания невинного», или «Без-
винный страдалец». Другие, более поздние, относятся уже к ак-
кадской, вавилоно-ассирийской эпохе и в ряде современных изда-
ний носят название «Вавилонская теодицея».
Слово «теодицея» означает «защита Бога» и применяется к про-
изведениям, имеющим целью доказать, что Бог (речь может идти
и о языческих богах) абсолютно справедлив и нелицеприятен,
несмотря на то, что в мире мы встречаемся с несправедливостью
и злом, которые провидение Божье допускает и проявлениям ко-
торых не препятствует. Как согласовать положение, согласно
которому Бог безмерно любит человека, с тем, что Он, тем не ме-
нее, допускает в мире множество зла? Подобные вопросы уже
в древние времена обсуждались в произведениях художествен-
ной литературы, философии и богословия, относящихся к жанру
теодицеи.
Так, «Вавилонская теодицея» содержит некоторые темы и об-
разы, встречающиеся также и в Книге Иова. Возникает вопрос:
отразились ли в Книге Иова «вавилонские реминисценции» или
же сама «Вавилонская теодицея» является местной версией того
предания об Иове, которое в древности было известно многим на-
родам? «Вавилонская теодицея» — это диалог между страдальцем,
испытавшим страшные, непоправимые удары судьбы, и его дру-
гом, который, пытаясь его утешить, приводит разные аргументы —
от житейских до философских и религиозных, подобно тому, как
утешают Иова его трое друзей. Друзья Иова не столько утешают,
сколько обличают его, обвиняя в грехах. Их неправоту осудил
Всевышний, «берущий слово» в конце книги. И в «Вавилонской
теодицее», где ни разу не раздается речь какого-либо божества
и всё остается на уровне общения чисто человеческого (в этом ос-
новное различие между двумя произведениями), друг также обра-
щается к страдальцу с упреками.
Вот что говорит вавилонский страдалец:
Где же советчик? хочу рассказать [свое] горе:
Конченый [я человек]; настигло [меня] страданье.
Младшим я был [в семье] — и судьбою отец похищен;
– 11 –
Мать, [что] меня родила, обратилась
к Стране без возврата —
Отец и родительница моя оставили меня без защиты.1
Подобного сюжета нет в Книге Иова. Он уже старец, насыщен-
ный днями, родители его умерли давно, зато у него погибают все
дети, что, конечно, не менее, а гораздо более трагично. Правда,
в контексте традиционной вавилонской образности жалоба стра-
дальца могла рассматриваться и как иносказание. Нередко в вави-
лонских, да и в иных текстах Древнего Междуречья человек,
когда приходит беда, вспоминает, что он сирота, сравнивая свою
защищенность в детстве с беззащитностью во взрослом состоянии.
Друг выступает и как утешитель, и как обличитель вавилон-
ского страдальца. Вот слова друга:
Друг мой почтенный, что сказал ты — печально.
[Милый] мой, помыслы ты на зло направил,
Ум твой высокий [рассудку] глупца уподобил.
Облик твой светлый мрачным сделал.
Первые же слова утешения звучат горьким обвинением: из ре-
чи друга следует, что страдалец духовно заблудился, разочаровал-
ся в своих прежних убеждениях, в которых был воспитан, пере-
стал почитать богов, упрекает их в своих бедах и т. д. Всё это
напоминает обвинения, посыпавшиеся на голову Иова из уст его
товарищей. Далее друг утверждает, что тот, кто истинно служит
богам и не грешит пред ними, всегда удачлив. С подобными же
словами обращаются и друзья-мудрецы к Иову. «Вавилонская тео-
дицея» содержит следующие утверждения:
Лоснится богач — кто его осчастливил? —
Служащий богу — в делах удачлив,
Чтущий богиню — копит богатства.
Однако, как бы игнорируя эти обычные, трафаретные, и, мо-
жет быть, ставшие уже в те времена пошлыми, слова об обяза-
тельной удаче тех, кто чтит богов, страдалец отвечает:
Сковано тело, нужда [меня мучит],
Успех мой минул, прошла удача,
_________________________
– 12 –
Сила ослабла, кончилась прибыль.
Тоска и беда затмили мой облик.
Здесь нет ни слова о собственной праведности или неправедно-
сти, хотя позже он и называет себя служителем и почитателем бо-
гов, верным тем заповедям, которые боги ниспослали людям:
Задержал ли я приношенья? — Богу молился,
Посвящал я жертвы богине,
но [не услышано] мое слово.
В ответ друг утверждает, что к страдальцу вернется прежняя
радость, возвратится благословение свыше, если только он раска-
ется в каких-то скрытых грехах и будет молиться богам:
Истину ты отвергаешь, предначертания бога
поносишь!
Не соблюдать ритуалы богов ты возжелал в своем
сердце…
<…>
Мыслям искусным твоим ты заблудиться позволил…
…Изгнал ты мудрость.
Разумное ты презрел, установленное опоганил.
<…>
Следуй стезею бога, храни его обряды.
<…>
Что твой успех, если божьей воли не ищешь?
Это очень похоже на то, что говорят друзья Иову. Вавилонский
страдалец, казалось бы, в отличие от Иова, готов прислушаться
к доводам своего друга, что видно из его слов:
Склоняюсь, мой друг, пред тобой;
мудрость твою принимаю.
[Слушаю] слово речи твоей.
Но, видимо, это обращение — с ироническим подтекстом. Из
уважения страдалец говорит, что принимает слова друга, а на са-
мом деле возражает ему и опровергает его доводы:
Дикий осел, онагр, что [травой] набивает утробу,
Внимал толкователю божественных истин?
Свирепый лев, что добрую плоть пожирает,
Жертву принес, чтобы успокоить гнев богини?
– 13 –
Иными словами, даже дикие звери благоденствуют: и онагр,
поедающий траву, и лев, который терзает другие существа. Они
благоденствуют, хотя и не внимали чтению священных книг, и не
приносили жертв богине (очевидно, Иннане–Иштар, главной богине
Вавилона). А вот он, страдалец, который чтил богов и богинь,
брошен без помощи, оказался в пучине зла и страшно бедствует —
следовательно, в мире нет справедливости:
Сызмальства следовал я воле божьей,
Простершись, с молитвой искал богиню.
[Но] я влек ярмо бесприбыльной службы…
В ответ на такие рассуждения страдальца его друг провозгла-
шает, что пути и дела богов непостижимы.
Примерно в такой же последовательности сменяют друг друга
доводы Иова и его друзей. Сначала друзья пытаются уверить Иова
в том, что всё в мире постижимо умом и тот, кто действительно
чтит Бога, благоденствует. Но после того, как Иов на своем при-
мере, да и на многих других, опровергает их речи, они начинают
утверждать, что «пути Господни неисповедимы», что нет прямой
связи между благочестивым поведением и наградой, а потому
и говорить об этом не следует. Иов же продолжает добиваться ис-
тины и все-таки страстно жаждет узнать, почему он так жестоко
мучается.
Подобное происходит и со страдальцем из Вавилона. Друг гово-
рит ему:
Пальма, роскоши древо, мой брат драгоценный,
Исполненный мудрости золотой самородок.
Ты ведь стоишь на земле, [а] замыслы бога далече.
Этими словами друг пытается утешить страдальца, указывая
на его несомненные достоинства, но одновременно утверждая, что
тот ошибается, стараясь установить прямую связь между поведе-
нием человека и воздаянием свыше: ведь «замыслы бога далече» —
они непостижимы. Обратим внимание, что еще недавно они пред-
ставлялись другу вполне постижимыми:
[Кто ритуалы свершает] — от тяжких трудов
избавлен.
Но именно данный тезис и опровергает страдалец: согласно его
опыту, подобное воззрение не объясняет той реальности, которую
– 14 –
мы наблюдаем. Однако общение двух вавилонян не выходит за
пределы взаимной благожелательности и прямо-таки уснащено
различными комплиментами. Так, страдалец говорит другу:
Разум твой — северный ветер,
дуновенье, приятное людям.
Прочитав эти слова, мы представляем себе жаркую страну, опа-
ленную засушливым южным ветром, несущим песок, в то время
как северный ветер, напротив, приносит приятную прохладу. Так
воспринимает страдалец речи друга, направленные на восстанов-
ление его душевного спокойствия. Итак, эти двое беседуют между
собой куда почтительнее, чем Иов со своими друзьями. Иов гораз-
до более непримиримо отвечает пришедшим к нему утешителям —
наверное, не только потому, что он переживает более тяжкие муки,
чем вавилонский страдалец, но и в связи с общей направленностью
его жизни на праведность, а души — на поиски Бога и общение
с Ним. Вавилонянину легче подбирать слова для комплиментов
в адрес друга:
Избранный друг мой, совет твой прекрасен.
Одно [только] слово тебе я добавлю:
Дорогой успеха идут те, кто не ищет бога,
Ослабли и захирели молившиеся богине.
Сызмальства следовал я воле божьей,
Простершись, с молитвой искал богиню.
[Но] я влек ярмо бесприбыльной службы, —
Бог положил вместо роскоши бедность;
Дурак впереди меня, урод [меня] выше, —
Плуты вознеслись, а я унижен.
И далее страдалец переходит от несчастий собственной жизни
к широким обобщениям: справедливости нет нигде, повсюду тор-
жествует зло:
Демону бог не закрыл дороги.
<…>
…Превозносят дела важного,
[хотя] он изведал убийство,
Унижают малого, что зла не делал.
Утверждают дурного, кому мерзость — [как правда].
Гонят праведного, что чтил волю бога.
Наполняют золотом ларец злодея,
Выгребают из закромов жалкого пищу.
– 15 –
Укрепляют сильного, что с грехом дружен,
Губят слабого, немощного топчут.
Иов тоже переходит от собственных страданий к социальным
обобщениям, прозрениям, касающимся всей истории человечества,
и говорит, что благоденствуют нечестивые, возвышаются забыв-
шие Бога, что они грабят праведных, унижают сироту и вдову,
отбирают последнее у бедняка (Иов. 21, 7–34; 24, 1–14).
В вавилонской поэме друг страдальца вновь и вновь ссылается
на то, что замыслы богов для людей непостижимы:
Точно средина небес, мысли богов [далеко];
Слово [из] уст богини не разумеют люди.
Верно понять [решенья богов заказано человекам],
Замыслы их для людей [недоступны].
Но со стороны страдальца множатся обличения, они становятся
буквально разящими, и его друг постепенно замолкает, уже не на-
ходя аргументов. Вот пример такого яркого, афористичного обли-
чения:
Без бога мошенник владеет богатством…
Чем же заканчивается поэма? Молитвой. Ни к какому другому
исходу ни страдалец, ни его друг не приходят. Страдалец говорит:
Головы не подъемлю, в землю смотрю я:
Точно раб, не молюсь я в собрании равных.
Боги, что бросили меня, да подадут [мне] помощь,
Богиня, что [бежала], да возымеет милость.
Пастырь, солнце людей, как бог, упасет [человеков]!
Возможно, именно к вавилонской поэме с гораздо большим
основанием, чем к Книге Иова, можно отнести подозрения тех
критиков, которые утверждают, что подобные произведения под-
вергались допискам, дополнениям, изменениям. Какие-то благо-
честивые жрецы действительно могли приписать страдальцу слова
смирения и покорности, следующие за открытым и непримири-
мым бунтом. Ясно, что вавилонским жрецам было не очень при-
ятно слышать или читать, как обличают богов, как утверждают,
что они не приходят на помощь к людям, и поэтому в уста стра-
дальца в конце поэмы они вложили столь кроткую и смиренную
молитву.
– 16 –
Подчеркнем, что эпоха, в которую сложился сюжет данного
произведения, — это первая половина II тысячелетия до н. э., т. е.
время, когда жил Иов.1
…Другое, очень высокого художественного достоинства, произ-
ведение было создано в Египте, тоже во II тысячелетии до н. э.,
во времена смуты и иноземного нашествия (между эпохами Сред-
него и Нового царств), когда эта страна испытывала величайшие
трудности: начались восстания, мятежи, и поколеблены были осно-
вы существования всего народа, в особенности же знатных егип-
тян. Это знаменитое произведение названо в переводе Веры Пота-
повой «Спор разочарованного со своей душой»2.
«Разочарованный», очевидно, бывший ранее человеком знат-
ным и богатым, потерял всё, был «вышвырнут из дома своего»,
как он сам говорит, и стал ненавистен и презрен в глазах людей,
подобно Иову и вавилонскому страдальцу. Начинается его жалоба
так (притом беседует он не с другом и не с божеством, а с самим
собой, со своей душой):
Видишь, имя мое ненавистно
И зловонно, как птичий помет
В летний полдень, когда пылает небо.
Видишь, имя мое ненавистно
И зловонно, как рыбьи отбросы
После ловли, под небом раскаленным.
Здесь мы переносимся в Египет и видим жаркую долину Ни-
ла и отбросы — рыбьи кости и чешую, которые гниют под солнцем
и издают зловоние. Такое же отвращение вызывает у окружаю-
щих имя «разочарованного».
Видишь, имя мое ненавистно
И зловонно, как навет непристойный
На отрока, чистого сердцем.
Видишь, имя мое ненавистно
И зловонно, словно город-изменник,
Что задумал от царства отложиться.
____________________________
– 17 –
Несомненно, в жалобе отразился жизненный опыт ее автора.
Вероятно, он был гоним, преследуем и лишился всего. Сквозь
призму собственной судьбы автор рассматривает общественные от-
ношения, выразительные приметы своего времени. Лик эпохи
проступает сквозь обстоятельства его жизни.
Подобное мы находим и у Иова. Очень часто он утверждает,
что нельзя доверяться друзьям, ближним, все предали его, все от-
ступили, все его возненавидели (Иов. 6, 15–27; 19, 13–19; 30, 1–12).
То же говорит и египтянин:
Кому мне открыться сегодня?
Братья бесчестны,
Друзья охладели.
Кому мне открыться сегодня?
Алчны сердца,
На чужое зарится каждый.
Кому мне открыться сегодня?
Раздолье насильнику,
Вывелись добрые люди.
Последние строки этой жалобы как бы ставят точки над «i»,
изображая уже не отдельную судьбу, но черты целой эпохи:
Кому мне открыться сегодня?
Бремя беды на плечах,
И нет задушевного друга.
Кому мне открыться сегодня?
Зло наводнило землю,
Нет ему ни конца, ни края.
Так от частных обвинений и жалоб, связанных с его собствен-
ной участью, автор переходит к панораме всеобщего бедствия,
охватившего в ту пору Египет.
Жалобы египтянина связаны с мыслью о смерти. В Книге Иова
мы находим слова о том, что смерть желанна всем, кто тяжко
страдает; там даже говорится, что есть люди, которые
…Вырыли бы ее охотнее, нежели клад,
Обрадовались бы до восторга, восхитились бы, что нашли гроб… (Иов. 3, 21–22)
– 18 –
Смерть, которой большинство людей страшится, для мучитель-
но бедствующих является настоящим сокровищем. И примерно
в таком же духе, даже в похожих выражениях, рассуждает о смер-
ти египтянин:
Мне смерть представляется ныне
Исцеленьем больного,
Исходом из плена страданья.
Мне смерть представляется ныне
Благовонною миррой,
Сиденьем в тени паруса, полного ветром.
Действительно, в жаркой Нильской долине, особенно летом,
нет большего блаженства, чем плыть под парусом на весельном
корабле и наслаждаться освежающим ветром.
Мне смерть представляется ныне
Лотоса благоуханьем,
Безмятежностью на берегу опьяненья.
<…>
Мне смерть представляется ныне
Домом родным
После долгих лет заточенья.
Приведенные слова являются, может быть, первой записью тех
гностических воззрений, которые получили развитие именно на
земле Египта еще в дохристианскую эпоху и содержат ту мысль,
что жизнь земная на самом деле есть смерть, а смерть есть жизнь.
В позднейшей греческой передаче этой мысли имеет место иг-
ра слов: «сома» («тело») есть «сэма» («могила»). Бессмертная
душа, будучи уловлена в земные сети, находится как бы в могиле:
она заключена в тело, как в гроб или темницу. А потому исход
души из тела есть возвращение в высший мир, полное радости
и счастья.
Последнее, о чем «разочарованный» сообщает своей душе, — это
обетование загробного блаженства; подобного нет в Книге Иова.
Египетский страдалец, испивший полную чашу бед и мучений,
вдруг духовно прозревает, начинает «воспринимать сигналы» из
иного мира и утверждать, что смерть не только представляется
ему чем-то блаженным, но таковой и является.
– 19 –
Воистину, кто перейдет в загробное царство —
Будет живым божеством,
Творящим возмездье за зло.
Воистину, кто перейдет в загробное царство —
Будет в ладье солнечной плыть,
Изливая оттуда благодать, угодную храму.
Воистину, кто перейдет в загробное царство —
Будет в числе мудрецов, без помехи
Говорящих с божественным Ра.
Казалось бы, такие слова, описывающие радости загробной
жизни, расходятся с содержанием Книги Иова; но при ближай-
шем рассмотрении и здесь обнаруживается некое сходство. В Кни-
ге Иова также есть определенный намек на подобное мировоззре-
ние. Несмотря на то, что многие исследователи отвергают право-
мерность перевода, представленного в Синодальном тексте, всё же
воспользуемся им:
А я знаю, Искупитель мой жив, и Он в последний день восставит из праха распадающуюся кожу мою сию,
И я во плоти моей узрю Бога.
Я узрю Его сам; мои глаза, не глаза другого, увидят Его. Истаивает сердце мое в груди моей! (Иов. 19, 25–27)
Сравним с оригиналом. В буквальном переводе начало текста
звучит примерно так: «А я узнал: мой Избавитель жив, и послед-
ним над прахом Он восстанет. И после того, как эту мою кожу об-
дерут, из плоти моей я буду созерцать Бога». Как видим, в древ-
нееврейском тексте явственно присутствует утверждение о бес-
смертии духа и посмертном Богообщении.
Они и вправду похожи — надежда «разочарованного» на беседы
с божеством Ра и надежда Иова на непосредственное, лицом к ли-
цу, общение с Богом после смерти («в последний день»).
Таким образом, между тремя упомянутыми произведениями —
входящей в Священное Писание Книгой Иова, прекрасным творе-
нием Древнего Междуречья «Вавилонская теодицея» и египетской
поэмой высокого звучания «Спор разочарованного со своей ду-
шой» — наблюдается немало общего. А главное — приведенные
параллели с ясностью свидетельствуют, что Книга Иова вполне
могла быть создана в первой половине II тысячелетия до н. э., по-
– 20 –
скольку она входит в круг литературы того времени о невинных
страдальцах.
Чем же так привлекательна Книга Иова для людей самых раз-
ных регионов, народов и культур, как живших в древности, так
и читающих ее в наши дни? Не только тем, что она поднимает
важнейшие вопросы бытия; и не только тем, что ее автор старает-
ся ответить на эти вопросы очень многогранно, без конфессио-
нальной узости, без шор на глазах, что он с величайшей смело-
стью дает простор любым порывам мысли, любым решениям, не-
редко высказывая взаимно несовместимые точки зрения. Есть
в мире и другие книги, обладающие подобными качествами: это,
например, произведения древнегреческой философии, религиозные
трактаты и поэмы древней Индии и т. д. Книга Иова отличается
от всех них тем, что в ней острейшие, важнейшие для человека
вопросы поставлены и ответы на них востребованы «на краю безд-
ны» — на тонкой границе между бытием и небытием, благочести-
ем и кощунством, на грани самой физической возможности диало-
га; вопросы задаются непосредственно перед лицом смерти и та-
ких страданий, которые способны лишить человека самого дара
мышления.
Если мы сравним трагический диалог Иова и его друзей с теми
беседами, которые велись греческими или индийскими мудреца-
ми, иногда, быть может, относительно того же самого круга во-
просов, то увидим огромную, вопиющую разницу. Вспомним бесе-
ды между греческими мыслителями — скажем, между Платоном
и его последователями. Где они проходили? На лоне природы, сре-
ди прекрасных зданий, в спокойной, радостной обстановке. Собст-
венно, так и должны вестись философские беседы. И греческие
мудрецы немало сделали, чтобы создать подобную атмосферу для
своих встреч. Точно так же, собираясь на берегу Ганга или Инда,
беседовали между собой индийские мудрецы: от всего отрешась,
сидели они на траве, возжигали благовонные курения, вкушали
жертвенную пищу, пили опьяняющий священный напиток — сому
и рассуждали о жизни и смерти.
Как же проходит разговор на те же темы у Иова с его друзья-
ми? Диалог ведется в крайне напряженной, трагичной обстановке,
перед лицом невыносимых страданий величайшего мудреца, кото-
рый не просто равен по духовному разумению своим собратьям,
но и превосходит их. Друзья вынуждены взирать на его муки, от
которых не могут его избавить. И эти муки являются живым
и ярким опровержением всех их философских построений. Они
– 21 –
собрались не только с целью утешить своего собрата по мудрости,
а может быть, и по власти (мы далее рассмотрим возможность
того, что они также являются правителями целых стран или об-
ластей) — они собрались, чтобы постигать в беспросветной тьме че-
ловеческой жизни, в безнадежном мраке страданий глубочайшие
тайны бытия.
Понятно, что в последние дни земного бытия, на границе жиз-
ни и смерти, для человека, если он сохраняет еще ясный разум,
всё обостряется. Жизнь приобретает совсем иные вкус и цвет,
другое звучание. Когда надеешься, что тебе предстоит прожить
еще много дней и лет, то одним образом воспринимаешь действи-
тельность; если же сознаешь, что на днях — «всё», то жизнь вос-
принимается совсем иначе. Однако попытаемся представить себе,
насколько тягостнее становится окружающая реальность над безд-
ной страданий неодолимых, которые хуже смерти. Сам Иов при-
числяет себя к тем,
…Которые ждут смерти — и нет ее, которые вырыли бы ее охотнее, нежели клад,
Обрадовались бы до восторга… (Иов. 3, 21–22)
Именно такую ситуацию создает автор Книги Иова для своих
героев для того, чтобы в ней ярче и пронзительнее высветились
важнейшие вопросы бытия.
– 22 –
|
Теология и религиоведение 
