|
|
| | | ДМИТРИЙ
Из книги «Школа беглого чтенья» (1989–1990 гг.)
* * * Опять весна беснуется, Божествует душа, И адом пышет улица, И небом изошла. О, как ты смотришь пристально На зелень — как в меня! За деревянной пристанью — Речной трамвайчик дня. А с кем я в детство робкое Плыл дымом по реке, — Под строчкой спит короткою В полынном парике… Вновь май сошел, некошенный, Мальчишеской стопой, Трамвайчик светел, кожаный, И я плыву с тобой — Пока во сне встречается, Что ветер надышал, И надо всем качается Воздушный жаркий шар, Пока прозренья белый стих Бежит к реке, патлат, — Растет Любовь из прелости И страхов, и утрат. 1989 |
Надгробье Два оленя охраняют Драгоценную корону На надгробном сером камне. Поперек зима легла. Развороченные кроны. Город Ровно. Путь неровен. Это руки Аарона. Впереди — январь и мгла. Впереди — двуликий Янус. Ты пройди, а я останусь, И в двусмысленную данность Жизни бежевой вгляжусь: Что-то сплошь нам Встречи с прошлым Предстоят: нас водят за нос, Лишь для виду В двери выйду — И рожденным окажусь. Два оленя скачут гордо. К сожаленью, надпись стерта, И корона увенчала Изначальный, общий рок. Плотник, пекарь иль сапожник — Как сумел, меж дел тревожных, Ты взрастить оленей нежных, Чем стяжать корону смог? Галаадских бег оленей По надгробьям поколений, Псалмопевца умиленье: «Как олень спешит к воде — Так, презрев земли двуличье, Я Твое взыскал величье, Сбросив имя и обличье: Нет меня… Но Ты — везде!..» 1989 |
* * * — Господин Световидец, Мое Вам почтенье! Разъясните, прошу: что такое Земля? — Школа Беглого Чтенья, — Отвечал он, крылами во тьме шевеля. — Что ж нам делать? Разучивать знаков значенья На борту утопающего корабля?.. — Он молчал. Задыхались от дыма поля. — Господин Световидец! Какие же тексты Нас готовят читать? Он шепнул: — Замолчи И раскройся, дрожа, ибо весь ты — Текст, Читаемый в тысячеокой ночи!.. 1989 |
Младенчество Река задвигалась, пошла Москва-река, И я проснулся в колыбели: Дома и клены, лица, облака Вращались надо мной и пели. Но вдруг игрушка выпала из рук — Земля! И я вгляделся удивленно: Как страшно! Обрывался каждый круг — Жизнь дома, матери, жизнь облака и клена! — Но вновь заснул. И только преступив Пределы зренья, смутно стал гадать я: В земле ли скрылся слышный мне мотив Или упал в небесные объятья? Меня иное зренье увело Туда, где Лик неотделим от Слова: И мать глядела, дерево цвело, И дом стоял средь облака живого! Нам верх и низ неведомы, пока В суставы времени мы не врастаем, Но небо движется — Москва-река, И ждет, пока мы в облаке растаем… 1990 |
* * * Клен запахнул полу тумана: так знобит, Что избам и втроем под небом не согреться. Но если человек рожден, чтоб был убит, — Зачем цветным стеклом блестят окошки детства? Зачем, умудрены от вещих снов, встаем В осенних юных сил живительную сырость, Коль избам не тепло под небом и втроем? Зачем пропел петух, ворвавшись в то, что снилось? Зачем, бесхлебно-худ, по-костромски смешон, Высокомерный дух на русском Ланселоте Спешит остановить вращающийся сон? Он виснет на крыле, оторванный от плоти! Но зимний мрак созрел, в глазах не так рябит, Тебя ласкает хлад, куда же ты, куда же? Ведь если человек рожден, чтоб был убит, — Трем избам не заснуть и не согреться даже… 1990 |
* * * Из трех берез, растущих на опушке, Мне средняя милей. Нет, не вина — воды налей И поднеси в жестяной кружке. Дай причаститься сей земле, Покуда день, покуда лето. Пусть славится богиня из Милета, А мы с тобой и так навеселе! Из трех дорог — трех проводов гудящих — Мне средний путь милей. Живительно-зеленый, терпкий клей По жилам струн течет все слаще, Вот облака сияющий ковчежец Домчался к нам, как дар Океанид. Пусть славится дельфийский Стреловержец, А нас вода сильней вина пьянит! Стоит над нами выдох Океана В высоком ветре эллинских времен, Как мачтовой сосной проколотый лимон, Сочится солнце на поляну. Три возраста судьба на выбор предлагает, Но средний мне милей. Нет, не вина, воды налей: Она не гасит — зажигает. Забыв про цель, мир движется по кругу, Жарой ритмической пленен. И мы, как высший дар, в сей день даны друг другу По воле облаков, по прихоти времен!.. 1990 |
* * * Проходя по зимней деревне, Я услышал ночью печальной Голос поэзии древней И изначальной. Это деревья звенели Обледенелые, это Расстоянья длиннее Становились к рассвету, А секунды — короче. И, на локоть от взрыда, Звезд монгольские очи Млели полуоткрыто. Это ранней юности сполох, Говорящих снегов острова, И томами падали с полок Льда пластинки, крошась на слова. Раздвигая сумрака заросли И до первых еще петухов, Так деревни лицо прорезалось, Удивленной звучаньем стихов. 1990 |
Дом Даже в детстве, где августа внешность Просветлялась, неся благодать, Я не знал, что мой дом — Бесконечность, Я не мог, я не смел это знать. Я-то думал, что дом мой — древесный, От крыльца до конька мне знаком, И Луна в него входит невестой, Солнце входит в него женихом. Ну, а то, что ни разу их светы Не сходились на свадебный пир, Было разве что лишней приметой, Сколь насмешлив забывчивый мир. Ну, а позже философы, с пеной У пастей, мне кричали: «Дурак, Полагайся на плотские стены, Ведь за ними — молчанье и мрак.» Я же знал: то, что мыслит и веет И во сне называется «мной», Пред палаткой из кожи имеет Преимущество света пред тьмой. Но и в юности, чья быстротечность Листопадам сентябрьским сродни, Я не знал, что мой дом — Бесконечность, И что ею полны мои дни, И все то, что уже наступило, И все то, что еще не сбылось, — Балки страсти, свободы стропила, — Божьим взглядом прошиты насквозь! 1990 |
* * * Истина находится в середине, Как фитиль горящий посреди свечки, Но душа догорает на треснувшей льдине Посреди безымянной, безумной речки. Истина находится в сердцевине, Как поля пшеничные — внутри зерна, Но тело вращается в бешеной лавине Водопада времени — беспробудного сна. Мыслью блуждающей, раненой кожей Ищет забывшийся, алчет Адам Внутрь отверзаемое Царство Божье По мертвецов незабвенных следам. Сеяли след и ступни и подошвы, Даже копыт отпечатки на льду… — Полно, опомнись, где ищешь — найдешь ли? Он, умирая: — Жив буду, найду. 1990 |
* * * Стал я мыслить светло и прямо — Что ж, бывает, подкатит блажь. Вдруг — стучатся в оконную раму: Кто посмел? На третий этаж?! То, презрев прямизны критерий — Забулдыга, повеса, враль, Заломив котелок метели, Старомодный гуляет Февраль. Вырожденец из рода Феба, Он не терпит прямых углов, Скособочилось, гнется небо, Волоча переулков улов, И смещенно, смешно и остро Наклонившись на пятьдесят, Старый двор — стратегический остров Принимает пурги десант. Стук условный кровного друга — Он на улицу, как домой, Звал меня в завихренье круга С озаренной дороги прямой. И, хоть я только что повенчался С Музой Чисел, как циркуль, стальной, — Я на встречу, все бросив, помчался, Только двери вскричали за мной, Строгий брак променявшим на шалость, Позабывшим накинуть пальто: Холод бил по щекам, но зато Муза Отрочества возвращалась, Муза радостных строк: Эрато!.. 1990 |
* * * Сеньоры, о, какую кару Сей флорентиец заслужил? Дадим, дадим ему гитару, Чьи струны из воловьих жил! За то, что он не по канону, Не вняв словам святых отцов, Изобразил в ките — Иону, В Эдеме — голых молодцов Под видом ангелов, без трона — Христа, блаженных — без венцов, — Заставим петь, как в годы юны Он, что ни день, влюблялся вновь, Как этот голос, эти струны Любимым горячили кровь, Как роща мая в час полночный Внимала стонам молодым В той жизни светлой и порочной… Гитару старцу подадим! Пусть он расскажет нам, откуда На фресках, в красках и лучах Губ человеческое чудо, Желанье в ангельских очах? Так властно смотрит гость небесный, Что оторваться нету сил, — Чей облик, страстный и прелестный, Художник ныне воскресил? Да, пусть он пеньем нам ответит, Святой, безумец, еретик: Чей свет ему доселе светит? Чей голос в сердце не затих?.. 1990 |
* * * Глаз краснеющей ярости, ханский белок, О востока растопленный гул! Торопливый ковыль: Тохтамыш, Тоголок, Гневной влаги глотки: Токтогул. Кочевая, чужая, скользящая жизнь, Ядовитого лезвия лесть. Без терзаний, без жалости, без укоризн, Без остатка прими все, как есть. Вторглись орд безбородых лихие стрелки В земледелия вольный предел, Скрыли воды недвижные Леты-реки Тех, кто тихой свободы хотел. Это плоти восстание против души, Деву в поле догнавший монах! На рассвете в тумане коньки-крепыши, Как младенцы в тугих пеленах. Кочевая, чужая и близкая жизнь, Зелье страсти в кипящем котле! Только в оба смотри, только крепче держись В конским потом пропахшем седле! 1990 |
* * * — Ряженые! Ряженые!. — Зимняя Луна. Ходят напомаженные, Просят у окна. На плечах у ночи — Праздник на селе: Светят очи волчьи, Бык навеселе. Хрюкают и лают, Квакают, свистят… Что они желают? Что они хотят?.. Гулкий голос бычий Говорит с тоскою: — Дайте нам обличье Прежнее, людское, Души наши стерты, Сгублены тела, И зверины морды Нам Луна дала… Нынче всюду праздник, Нынче счастья просят: Облик безобразный Мы хотим отбросить, Сердцем убедиться, Что Звезда права, — Заново родиться В полночь Рождества… — Молвите, а вы-то Кем на свете были? Властью ли убиты, Иль себя убили? С небом ли знакомы, Аду ли дружки? Почему вы кони, Почему быки?.. — Нету, нет ответа, Крепче дверь закрой, И все меньше света, И все громче вой. — Ряженые! Ряженые! — Зимняя Луна. Ходят напомаженные, Просят у окна. 1990 |
|
| | | | | |
|
|
|